Нагиб Махфуз - Любовь под дождем
— Сядь-ка лучше и выпей! — посоветовал он.
— Я ни в ком не нахожу ни понимания, ни сочувствия! — жаловался Ахмед Радван.
Хусни Хигази улыбнулся и подумал о том, что все последние годы отмечены печатью равнодушия. Когда-то и он любил искренне и страстно, а потом вовсе забыл, что бывает на свете любовь. Неужели и ему уготовано судьбой вновь влюбиться и сходить с ума в пятьдесят с лишним лет?
От этих мыслей его отвлек гневный возглас режиссера:
— Я сам думал, что это мимолетное увлечение, и даже не подозревал, насколько оно серьезно.
— Мой дорогой Ахмед! Прости, но я должен напомнить тебе, что время — беспощадный спутник каждого из нас.
— Я по-прежнему полон сил!
— Лучше сядь-ка на диван и выпей.
— Знаешь, я вполне серьезно думаю, не убить ли мне ее!
— Вспомни, чему учат мудрецы.
— Я убью ее!
— Ну сядь же и выпей!
Режиссер окончательно потерял контроль над собой и затопал ногами.
— Мы же договорились с ней пожениться немедленно! А ты понимаешь, что значит ее обман? В накладе останутся все: и я, и шейх Язид, который сменил ветхую лачугу на улице ас-Сакальби на комфорт «Нила», и она сама! Ведь я знаменитостью ее сделал!
— Ну что ж! Порой выпадает случай сделать кого-нибудь знаменитым, но в конце концов мы неизбежно утрачиваем власть над своим творением!
— Истеричка! Не понимает, что кинозвездой ей оставаться недолго! Никто не рискнет подписать с ней контракт даже на вторые роли!
— Послушай, не прокатиться ли тебе в Европу?
— К черту Европу!
— Ты меня очень огорчаешь, мой друг!
— Лучшего утешения ты не нашел?
— Мне известно и другое такое же несчастье. Я знаком с бывшей невестой Марзука. Она страдает, как и ты.
— У нее это пройдет через день, много — через два, — огрызнулся Ахмед Радван.
Хусни невольно рассмеялся.
— Кажется, ты себя считаешь единственным влюбленным в этой стране!
— Да покарает аллах ее и меня! — несколько успокоившись, сказал Ахмед. — Но без нее я жить не могу!
— Милый мой, возьми себя в руки! Готов держать пари, что ты развелся бы с ней через полгода.
— Ах, что ты понимаешь! Я не в силах больше терпеть и страдать!
— Сядь и выпей.
— Не мог бы ты мне посоветовать что-нибудь более дельное?
— Но что же?
— Ведь я действительно способен убить.
— Ну нет, ты не кровожаден.
— Ведь я предложил ей выйти за меня замуж! — крикнул Ахмед, опять впадая в бешенство.
— Ну успокойся же!
— Ты знаешь, что сказала эта шлюха? Видишь ли, она выходит замуж, но за другого! — Свирепо сжав кулаки, он продолжал: — Ведется усиленная подготовка защиты населения от воздушных налетов, готовится всеобщая война… Отлично, гениально! Но я предупреждаю: эту проклятую землю постигнет новая катастрофа, еще большая, чем предыдущая!
Эти слова напомнили Хусни, что вновь замазываются синей краской окна и уличные фонари, а перед подъездами сооружаются защитные стенки из кирпича. У него защемило сердце. Единственное, чем он еще дорожит, — это своей квартирой. Как он будет доживать остаток своих дней, если в дом попадет бомба и он окажется в палаточном городке среди беженцев? Упаси бог!
— Я тебе очень рекомендую после окончания работы над фильмом съездить за границу, — посоветовал он Ахмеду. — Рассеешься и все забудешь.
Тяжело вздохнув, Ахмед направился к бару.
— Ну, в таком случае мне придется пробыть за границей довольно долгое время, если не вечность.
XXIV
На столе Моны Захран зазвенел телефон. Она сняла трубку и услышала знакомый голос — Салем Али сказал вежливо, но твердо, что просит ее зайти на несколько минут в индийский «Чайный домик». Если ей это неудобно, он будет ждать ее там, где она пожелает. Мона ответила, что им вообще не к чему встречаться. Он начал ее уговаривать, а когда она спросила, чем вызвана такая настойчивость, сказал, что это не телефонный разговор. Ему необходимо сообщить ей нечто очень важное. И Мона уступила его просьбам. Она отправилась в «Чайный домик», испытывая волнение и тревогу. Салем Али уже ждал ее там. Они поздоровались, сели за столик. Мона сразу заметила, как он сильно изменился, но постаралась внушить себе, что ее это не трогает, и тут же рассердилась на себя. Он очень похудел, глаза ввалились и потускнели. Вдруг она увидела в них свое отражение, и ей пришло в голову, что Салем тоже, наверное, думает, как она осунулась. Неужели это так заметно? Но ведь и все близкие твердят, что она совсем извелась.
Салем начал горячо говорить, как он ей благодарен за то, что она пришла. Но Мона прервала его. У нее мало времени, а он ведь хотел сообщить ей что-то важное. Ее холодность больно кольнула молодого человека. Правда, ничего другого он и не ждал.
— Если бы ты знала, сколько мне пришлось пережить с тех пор, как мы виделись в последний раз! И как мне тебя не хватало все это время!
Мона ничего не ответила.
— Страшно подумать, сколько глупостей я натворил!
Она снова промолчала.
— Мой брак был своего рода самоубийством.
— Я ведь тебя поздравила! — не удержалась Мона и сразу пожалела о своих словах, но он словно не услышал.
— Мне сказали, что ты выходишь замуж.
— Да, и очень скоро.
Несколько секунд он не в силах был говорить. Потом, совладав с собой, спросил:
— Прости, но ты выходишь замуж по любви?
— По какому праву ты задаешь мне такой вопрос? — резко сказала Мона.
— Да, правда! Я не должен тебя об этом спрашивать. Но по своему печальному опыту знаю, как опасна опрометчивость, когда дело идет о чувствах, и как один необдуманный поступок приводит к катастрофе.
— Роль проповедника тебе не идет!
Он глубоко вздохнул.
— Мона, я люблю тебя, и теперь даже сильнее, чем прежде. Я не мыслю жизни без тебя!
Она бросила на него взгляд, полный гнева, но Салем не отступал:
— До чего ты меня довела? Я женился на танцовщице из кабаре, которая торговала собой. И это твоя вина!
— Моя?
— Конечно! Ведь это ты не берегла нашу любовь, не относилась к ней серьезно. Конечно, и я в своем упрямстве зашел слишком далеко. Но ты ведь требовала от меня невозможного. Вот так люди собственными руками разрушают свое счастье.
— К чему ворошить прошлое?! Что было, то бесследно прошло, — ответила Мона, тщетно стараясь подавить в себе раздражение.
— Не губи нашу любовь!
— Но ведь она умерла!
— Я не верю. Этого не может быть.
— Она существует лишь в твоем воображении!
— Послушай, я покончил с фарсом, каким был мой брак, я развелся.
Мона была так ошеломлена и растеряна, что не могла говорить.
— Я быстро понял, что недопустимо так легкомысленно и пошло играть с жизнью. Мне скоро стало ясно, что я не могу быть мужем этой несчастной женщины. Мы не любили друг друга и были совсем чужими. К тому же судьба обошлась с ней очень жестоко. Существование, которое она вынуждена была вести, иссушило ее сердце, отняло все человеческие чувства, привило гнусные привычки. Она оказалась наркоманкой.
— Не понимаю, зачем ты мне все это рассказываешь?
— Потому что люблю тебя. — Он замолчал, затем заговорил снова: — Если ты по-прежнему видишь в любви лучший дар жизни, то не останешься глуха к моим словам. Я знаю, любовь была для тебя священным чувством. Если ты действительно любишь этого человека, то мне остается только извиниться, что я напрасно отнимаю у тебя время. Но если ты ищешь в браке средство заполнить пустоту в сердце, то знай — такая пустота заполняется только любовью!
— Чего ты, наконец, хочешь? — зло спросила Мона.
— Вернем нашу любовь!
— Смешнее ты ничего не мог придумать?
— Это мое единственное желание в жизни!
Она равнодушно, всеми силами стараясь не выдать своих чувств, пожала плечами. А Салем все говорил:
— Надежда будет скрашивать мою жизнь, давать мне силы…
— Мне пора, — сказала она и встала.
Он шел за ней следом.
— До свидания! Я не теряю надежды! Мое сердце навеки принадлежит тебе.
XXV
Они остались в комнате втроем — Ибрагим, Сания и Алият. Ибрагим, одетый в галабею и жилет, сидел рядом с Санией на диване. Его голова словно стала меньше — лицо исхудало, глаза прятались за темными очками. В этот день он вернулся из госпиталя домой. Встретить его собралось много народу, и никто не скупился на сочувственные, ободряющие слова. Но вот гости разошлись, и они остались одни. Ибрагим откинул голову назад, прислонившись к прохладной стене. Сражения для него кончились, навсегда погас свет солнца. История его жизни перечеркнута. Когда он узнал правду, подумал: «Лучше бы меня убили!» Но теперь минуты отчаяния остались позади. Тепло домашнего очага согрело его.
