Джонатан Эймс - Проснитесь, сэр!
Я вернулся на дорогу, где теперь на некоторых верандах старых белых домов чаще встречались хасиды – мужчины и женщины в креслах-качалках с прямыми спинками, дети на велосипедах катались по дорожкам. Сгущались летние сумерки – прекраснейшее время дня, настолько красивое, что люди его неспособны испортить, и мир, чувствуя это, на мгновение кажется примечательно безмятежным.
Дети на велосипедах выглядели веселыми и счастливыми, мило улыбались; мне нравились причудливые локоны, болтавшиеся перед мальчишескими ушами. Я с удовольствием смотрел на радостных детей, несмотря на их нездоровую бледность и традиционную одежду.
Поднявшись на вершину холма напротив бензоколонки, я вошел в ресторан под названием «Куриный насест» – прямо у входа располагался бар, дальше обеденный зал. За стойкой бара сидел какой-то старичок в бейсбольной кепке, потягивал из кружки золотисто-желтое пиво, будучи там единственным посетителем. Я почти надеялся увидеть на высоком табурете Дживса, но он рыскал где-то в других местах. Возможно, в прекрасных лесах вокруг Шарон-Спрингс, исполняя спартанский ритуал, – по-моему, Дживс на это способен. Маленький плотненький бармен с торчавшим животиком, который с большим трудом таскал, обратился ко мне:
– Поесть или выпить, дружище?
«Дружище» прозвучало приветливо.
– Поесть, – сказал я, хотя пиво, которое потягивал старичок за стойкой, жутко соблазняло. Но я был твердо убежден, что лучше ограничиться водой. Если выпить и вляпаться в неприятности, нечего надеяться, что тетя Флоренс с дядей Ирвином возьмут меня на поруки.
– Минуточку, – попросил бармен и ушел на кухню, вернувшись с пухлой женщиной в белом фартуке и черных штанах, с красноватыми волосами, перманентно застывшими в перманенте.
– Моя жена вас обслужит; если нет, только дайте мне знать, – ухмыльнулся он, многозначительно подмигнув, как мужчина мужчине, давая понять, что жена у него по струнке ходит.
Она улыбнулась в подтверждение шутливого замечания мужа и усадила меня в обеденном зале в кабинке из старого дуба со столиком, глубоко изрезанным инициалами. Все дубовые кабинки и столики посередине зала были исцарапаны, поэтому мне пришло в голову, что в царапинах легко накапливаются яйца глистов и бактерии – такие столы трудно держать в чистоте. Видно, в моем сознании формировался глистный невроз после размышлений в лесу об оленьей моче.
– Желаете что-нибудь выпить, мой милый? – спросила жена бармена.
Сразу было видно, «Куриный насест» – настоящее заведение, несмотря на угрозу здоровью. Как я догадался, супруги привыкли обслуживать только друзей, поэтому свободно обращаются к посетителям с такими словами, как «дружище», «мой милый». Приятно, что тебя встречают, как друга. Очень человечно, гуманно. Видно, путешественники-джентльмены – чужаки вроде меня – не слишком часто перешагивают порог очаровательной сельской таверны.
– Скромно ограничусь содовой, – твердо объявил я.
Женщина улыбнулась из-под короны рыжих завитых волос, но в самый момент отважного заявления я оглянулся на бар, сидя с ним совсем рядом, и увидел, как старый коллега в бейсбольной кепке сделал последний удовлетворенный глоток, в высшей степени романтично поставил пивную кружку, попросив жестом снова ее наполнить. Мне тоже захотелось, и, поддавшись давлению с его стороны, я поспешно сказал:
– Впрочем, пожалуй, выпью пива.
– «Миллер» годится?
– Да, – шепнул я, до смерти устрашенный своей слабостью к алкоголю, и женщина ушла.
Я стыдился неспособности просидеть на воде даже сорок восемь часов. Взглянул на коллегу-выпивоху у стойки. Сзади из-под его шляпы выбивалась молочно-белая лента волос, шея над воротничком казалась багровым морщинистым куском мяса. Слишком красная шея, отметил я, обвиняя его в своем возвращении к спиртному. Он поднял вновь налитую кружку, поднес к губам. Я отвернулся, мысленно его спрашивая: «Зачем ты так со мной поступаешь?»
Вернулась официантка, неся кружку пива, как кубок.
– Вот, мой милый. На здоровье.
– Спасибо, – сказал я, совсем ослабев.
Она с улыбкой удалилась.
Пиво уже стояло передо мной. Я подумал, что можно попросту не пить, и решил, что не буду. Когда официантка придет, попрошу унести, скажу, что передумал.
Но как только пришел к изобретательному решению, рука автоматически дернулась, кружка вскинулась, пиво плеснулось в рот. Я слабо сопротивлялся, словно хилое деревце натиску урагана. С глотком пива нахлынуло чувство вины, ощущение сознательного противоестественного деяния, отчего меня бросило в дрожь, привело в леденящее волнение, как всегда бывает при правонарушении. Тогда я сделал второй долгий глоток, почти допив пиво, и сознание совершенного преступления исчезло. Я больше не думал о вероятности причинить себе вред, приятным или неприятным способом. Знаете, мне почти сразу вспомнилась хохма Теннеси Уильямса, которая гласит: по-моему, утверждение, что все будет хорошо, – ложь, но в нее очень легко поверить.
Я в третий раз поднес к губам кружку, допил пиво, приватно провозгласив тост за старичка у стойки бара. Больше на него не сердясь. Может быть, при подорванной к этому времени печени одна кружка пива успела меня отравить, в результате чего старый фермер стал моим компаньоном по выпивке.
Я жестом попросил официантку налить еще кружку. Она быстро подбежала. Я обрадовался, преисполнившись нетерпения гораздо сильней, чем вначале.
– Мой милый, быстро вы покончили с кружкой, – заметила она, впрочем, без осуждения.
Я улыбнулся в ответ. Все прекрасно. Я выпил. Заслужил выпивку в связи с принятием в Колонию Роз. Такое событие надо отметить.
В данный момент я изучал меню и, хотя безоговорочно верил в лучшие намерения «Куриного насеста» – однажды названный «дружищем», трижды «моим милым» и выпив вкуснейшего пива, – решил уклониться от потенциальных опасностей вроде предлагаемых причудливых каджунских блюд,[32] а заодно и рыбных закусок, тем паче, что мы далеко от Атлантики, не говоря о Тихом океане.
Мне казалось, что заведение под названием «Куриный насест» специализируется на курятине и прочем в том же роде, поэтому спросил подскочившую официантку:
– Как вы своих кур выращиваете?
– Сами по себе растут.
– Я хочу сказать, естественным способом?
– Ох нет. Слишком дорого. Но у нас куры хорошие. Все хвалят.
В Америке трудно не кончить жизнь посредством рака; все мы должны питаться зеленым салатом, жить в бункерах с воздушными фильтрами. Поэтому я сдался, заказав жареную куриную грудку с картофельным пюре и фирменным салатом. И кувшин пива, чтоб смыть рак. К сожалению, я отношусь к числу тех идиотов, которые все знают о здоровье, постоянно держатся настороже и все-таки упорно делают то, чего делать не следует.
Прибыл кувшин с пивом «Миллер», и я, склонный к общительности, завязал беседу с приветливой официанткой.
– Не хочу показаться невежливым, – начал я, – но что тут стряслось у вас в Шарон-Спрингс? Такой красивый город кажется пустым, мне по дороге попались разрушенные купальни…
Вопрос оказался медом для пчелы. Или медом для медведицы? Я плохо разбираюсь в пословицах и народном фольклоре, просто хочу сказать, что официантка охотно ответила, фактически изложив устную историю, городскую легенду. В обеденном зале по-прежнему никого не было, она по-настоящему увлеклась рассказом, а я пил пиво и слушал.
Насколько я понял, в середине девятнадцатого века Шарон-Спрингс занимал, пожалуй, второе после Виши[33] место, привлекая особ королевских кровей из Европы и Америки (миллионеров), нуждавшихся в оздоровлении. Герцоги, принцессы, графы с континента, Вандербильты, Рокфеллеры, Асторы из Нью-Йорка приезжали в Шарон принимать ванны, пить воду. Но в конце века расширилась сеть железных дорог, была проложена линия от Нью-Йорка до Олбани, и все вдруг стали ездить в Саратога-Спрингс к северу от Олбани.
Саратога! Я не уведомил официантку, что тоже еду в Саратогу, чтобы не нанести свежую рану, хотя изначальный исход начался сто лет назад.
Итак, к началу двадцатого века Шарон-Спрингс был почти забыт, приезжавших туда людей переманил соперник, Саратога-Спрингс; во времена Великой депрессии[34]курорт почти погиб. После окончания Второй мировой войны город с жителями вернулись к жизни и почти сорок лет процветали.
– Германия платила приезжавшим сюда пострадавшим от холокоста, но уцелевшим евреям, – рассказывала официантка. – Выплачивала тысячи долларов, как бы прося прощения. По-моему, отчасти по взаимному заключенному соглашению. Поэтому тысячи и тысячи уцелевших евреев, – казалось, это слово имеет для нее особое значение; видно, она его часто слышала в детстве, – ехали к нам из Нью-Йорка с новорожденными младенцами. Главным образом с Манхэттена, но также из Бронкса, из Бруклина. Привозили своих поваров, понимаете, для готовки кошерной еды. Хоть нам тоже работы хватало. Работы было много. Мы очень хорошо зарабатывали. Пока здесь были евреи, все шло прекрасно. Они всем нам нравились. Им тут было лучше. Всем было лучше, все стали понимать, что война позади. Только вечно никто не живет, и их внуки и правнуки не захотели к нам ехать. Превратились в настоящих американцев. Ездят на побережье Джерси, в «Мир Диснея», в такие места. Так все и кончилось. Не знаю, оправится ли Шарон-Спрингс в этот раз. Нам не хватает евреев.
