Дом, которого нет - Трофимчук Елена

– Ты чего здесь? – Аленка выскочила из дома, остановилась на пороге. Бабушка Соня собирала жуков на дальнем огороде.

– Папка исчез. – Агата шмыгнула носом.

– Как исчез? – не поняла Аленка.

– Совсем. – Агата прижала голову к коленкам и громко расплакалась.

Яша исчез вместе с аккордеоном. Вечно пьяный гармонист Егорка сказал, что претензий не имеет и что Зинаида может на него рассчитывать. «Шел бы ты», – ответила Егорке Зинаида и позвала участкового дядю Витю. Протоколов дядя Витя составлять не стал, но ближний лес и болото вместе с лесниками прочесал. Ни в лесу, ни в болоте Яшиных следов не нашлось. «К мамке сбежал», – первый раз за семь лет Зинаида набрала номер Гертруды Аполлинарьевны.

Профессор музыки приехала на следующий же день. Написала заявление в районную милицию, под раздраженное звяканье люстры прошлась по каждой из двух проходных комнат. С Зинаидой разговаривала коротко, пирог с черемухой, состряпанный бабой Лесей, похвалила. Смотреть, как Яшина мать идет к вечернему поезду, вышла вся Казановка. Аленка с бабушкой Соней тоже вышли. Лицо профессора закрывала белая шляпа. «Бабушка», – гордо шепнула Агата, проходя мимо Аленки, и еще крепче вцепилась в длинные пальцы Гертруды Аполлинарьевны.

Год прошел быстро. Зимой умерла баба Ната, после Нового года Аленка с мамой ездила в Минск и подружилась в поезде с девочкой Сашей из Мурманска. В далекий Мурманск Аленка написала уже два письма и одно получила в ответ. В конце мая в кадетское училище уехал Вовка Солдатенков. Аленка загадала: если тем же днем в кладовке увидит паука, будет Вовку ждать. В паутине жужжала муха. Аленка постояла минуту или две, но паук так и не появился.

Зинаида в гости ходить перестала, к себе никого не зовет. В телятник на Яшино место взяли Генку Маласаихиного. Пить Генка не бросил. После смены заходит к Зинаиде, рассказывает, как тревожатся на полную луну телята – мычат, упираются лбами в новые загородки. А когда луна прячется за облаками, появляется музыка. Как будто за телятником кто-то играет на гармошке, или на пианино, или еще на чем-то, чему названия Генка не знает. Подкараулить музыканта Генке не удается. Как только он открывает дверь сторожки, музыка умолкает. Телята болеть перестали, все дорастают до взрослых коров. Гордей Иванович уже два раза выписывал Генке премию. «Гони ты его», – хмурится на Генку баба Леся. Но Зинаида Генку не гонит, слушает про музыку, про телят слушает, дает Генке полтинник. «За здоровьечко выпью», – обещает Генка.

Агата на каникулы приехала в середине лета. У нее большой аккордеон, городская стрижка и диплом лауреата.

– Сыграешь? – просит Аленка.

Они сидят с Агатой на скамейке в Зинаидином саду. Одуванчики уже отцвели, ветер гоняет по саду белый пух.

Агатины пальцы привычно устраиваются на глянцевых клавишах. Аккордеон вздыхает легко, говорить начинает сразу, рассказывает торопливо – про сны, которые сбываются, про жизнь, которая близко-близко. Аленка закрывает глаза, а когда открывает – Агаты нет. По Зинаидиному саду бредет стадо белых телят. Высокий пастух играет на белом аккордеоне. «Бах», – шепчет Аленка и протягивает пастуху руку. На ладошку опускается белый парашютик.

Вот и вся любовь

Аленка нашла свою роспись над желтым, похожим на девушку, снопом пшеницы – узкая, с закорючками, «А» спряталась за прямой, почти печатной, «М». Тогда, два года назад, на бутылке «Пшеничной» расписались все, кто пришел на Митины проводы, даже Аленка с Варькой, которые «Пшеничной» никогда не пробовали и пробовать не собираются. Митю два года назад провожали в армию. А теперь встречают.

– Ну и как там фрицам живется? – Дед Шура сидит на том же месте, на котором сидел два года назад.

– Да какие они тебе фрицы? – отзывается почтальонша тетя Вера. – То ж ГДР, а не ФРГ.

Дед Шура машет рукой – мол, все одно. Митя служил в Германии, в городе с птичьим названием Герлиц.

– Кто ж нам, дед Шур, тех фрицев показывал? Мы с городка ни ногой, по увольнительным – в «чайник». Вот и вся любовь, дед Шур. – Митя опрокидывает уже четвертую рюмку, а два года назад только морс пил. «Вот и вся любовь» Митя два года назад не говорил.

«Чайник», рассказал Митя, это как буфет, только для солдат – с чаем и немецкими печеньками. Печеньки эти – круглые, в ярких упаковках, Митя привез с собой. Теть Паша, Митина мама, выложила их на старое глиняное блюдо. Под глянцевыми обертками блюдо состарилось еще больше.

– А Наташка-то твоя… – начинает Петровна, но теть Паша ее обрывает.

– Ну давайте, за то, что жив-здоров вернулся… – причитает теть Паша, наполняя рюмки.

– А что ж ему нездоровым-то вернуться? Не война небось, – ворчит дед Шура.

Митя выпивает водку одним глотком и поднимается из-за стола.

– Куда на ночь глядя? – спрашивает теть Паша говорит тонким голосом и тянет Митю назад на стул.

– Прогуляюсь. – Митя сбрасывает руку матери.

Аленка вспоминает, как два года назад, на станции, Митя гладил теть Пашу по голове, а та крепко сцепила руки там, где у Мити ремень. Аленка еще подумала, что теть Паша, если бы могла, взяла бы Митю на руки. Но Митя уже тогда был длинный и с мускулами, а теть Паша за эти два года стала как будто еще меньше.

Проходя мимо глиняного блюда, Митя берет одну печеньку, сует в карман новеньких джинсов.

– К Наташке подался. – Голос Петровны противно скрипит.

– Вот кто тебя за язык тянул, ведьма старая! – Маленькая худенькая теть Паша сжимает кулаки.

– Тоже мне тайну нашла! – Петровна неторопливо поправляет платок. – Небось она ему еще тогда написала.

– Наташка клялась, что писать не будет. – Теть Паша опускается на стул и подпирает голову морщинистыми руками.

Наташка Митю не дождалась. Варька сказала, что и так видно было, что у них несерьезно. Провожать Наташку с танцев Митя начал незадолго до армии. «Просто хотел, чтобы его кто-нибудь из армии ждал», – сказала Варька. На проводах Наташка сидела рядом с Митей и расписалась сразу за теть Пашей – на кусочке синего неба, самом чистом месте на этикетке. Вот только на станцию Наташка не пришла – в тот день картошку копала. А Аленка к поезду пошла вместе со всеми. И видела, как Митя поверх головы теть Паши вглядывался в тропинку, которая вела к полю, тогда уже скошенному (вместо стройных снопов пузатые катушки), за полем начинается Барсуковая, второй дом слева – Наташкин. Когда показался поезд, Митя оторвал от себя теть Пашу и неожиданно присел на корточки перед Аленкой. «Держи, кнопка», – Митя протянул Аленке конфету, на обертке – горбатые верблюды бредут по пустыне. «Подрастешь – женюсь», – пообещал Митя и последний раз посмотрел на тропинку.

– Пошли. – Варька тянет за собой Аленку.

– Куда? – Аленка натягивает куртку и вслед за Варькой выскакивает во двор дома тети Паши.

– За ним! – громко шепчет Варька в ответ.

Митя идет быстро. Вечера холодные, не сегодня завтра первые морозы, а Митя в одной майке, руки голые. Аленка с Варькой пробираются вдоль заборов. Громко и важно перекрикиваются псы. Митя по сторонам не смотрит, с Казановки сворачивает на Барсуковую. Наташка живет у матери, муж ее, строитель с Ухвалы, уехал на вахту. У нужной калитки Митя останавливается. Берется за щеколду, а потом отдергивает руку, как будто обжегся.

– Передумал, – шепчет Варька.

– Чего передумал-то? – переспрашивает Аленка.

– Кто его там знает, что у него в голове? – по-взрослому вздыхает Варька.

Аленка знала, что теть Паша запретила Наташке писать Мите про свое замужество. И Аленка написала сама. «Здраствуй, Митя!» – написала Аленка. Сначала поставила один восклицательный знак, потом добавила еще два. Верхушки восклицательных знаков Аленка сделала круглыми и жирно закрасила. «Хочу тебе саобщить, что твоя Наташка тебя не дождалась и вышла замуж. Свадьба была 2 дня. Сначала в Заречье, потом в Ухвале». Аленка хотела показать письмо учительнице Анастасии Борисовне – чтобы та ошибки проверила. Но побоялась, как бы строгая Анастасия Борисовна не сказала, что Аленка еще мала писать солдатам. Перед тем как письмо отправить, Аленка спросила у бабушки Сони: «Почему теть Паша не хочет, чтобы Митя знал про Наташку?» «Сделает еще чего с собой», – ответила бабушка Соня. Аленка тогда всю ночь не могла уснуть. А утром бросила неотправленное письмо в печку. Бабушка Соня пекла блины, а Аленка смотрела на огонь и молилась как умела – чтобы Митя ничего с собой не сделал.