Алексей Ильин - Время воздаяния
Я, не вполне понимая, что это должно означать, стал было подниматься со своего ложа и уже протянул руку к особому молоточку, которым обычно ударял в маленький серебряный гонг, чтобы вызвать к себе стражников. Однако незнакомец, продолжавший улыбаться, поднял одну руку и приложил палец к губам, давая мне понять, что он не желал бы возникновения шума, и в то же время другой рукой сделал успокаивающий жест, который, вероятно, означал, что мне нет нужды тревожиться. Это было странно — однако я немедленно успокоился, оставил попытки позвать кого — либо и с интересом принялся наблюдать, ожидая, что в ближайшее время его загадочное появление в моих апартаментах разъяснится совершенно.
— Так, — повторил незнакомец очевидно полюбившееся ему вступление. Я ожидал, что за этим что — то последует, но он снова умолк, дружелюбно и теперь даже с какою — то лаской изучая меня взглядом. Так прошло минут пять.
Во мне снова было зашевелилось нетерпеливое беспокойство, но он вдруг прервал, наконец, эту молчаливую сцену, сказав:
— Ну — с, приступим.
И вытащил откуда — то из складок одежды большой свиток.
— Эээ… — так, — стал он водить глазами по написанному в свитке: — Служба продолжалась удовлетворительно… так… даже славно — хорошо… хорошо. Да. Есть, впрочем, два замечания.
Он поднял взгляд на меня:
— Ну, неположенные контакты — это, конечно, мелочь, нечего об этом и толковать… А вот совершенно не санкционированное возвышение и при этом — тайные сомнения… — нехорошо. Совсем не хорошо.
Болезненное недоумение, с самого начала искавшее повода проявить себя, при этих его словах овладело, наконец, моим рассудком и душою безраздельно.
«Что это? Кто этот странный визитер, которому ведомы какие — то мои мысли? И что за мысли ему ведомы? Что за сомнения он помянул? И что нехорошего в моем, как он назвал его — возвышении?..» — теснились у меня вопросы, один неприятнее другого.
— Кто ты? — спросил я его. — Откуда тебе ведомы мои мысли? и почему ты считаешь что тебе ведома правда о них?
Он только иронически посмотрел на меня, но ничего не ответил, продолжая просматривать свиток.
— И почему ты считаешь, что мое — как ты назвал его: возвышение — есть что — то неположенное, предосудительное? За века люди настолько прониклись словом, что я нес им, настолько уверовали в его могучую силу, что это подвигло их на увековечение символа их веры, возвышение вестника этой веры — ты же не хочешь, чтобы слово господина нашего звучало откуда — нибудь из трущоб, возвещаемое неким оборванцем, всеми презираемым?
Снова мимолетный иронический взгляд. Впрочем, спустя пару минут, после того, как чтение списка, вероятно, закончилось, я был все же удостоен ответа:
— Послушай, это сейчас не имеет никакого значения.
Мне показалось, что это я уже где — то слышал раньше, но мой гость продолжал:
— Тут нам нужно закончить кое — какие формальности… Ты все правильно делал — за это тебе передана благодарность; хотя и вот эти два замечания тоже… Ну, ты не принимай их слишком близко к сердцу, — доверительно наклонился он ко мне, — ты все же молодец. Однако… Однако всему приходит конец: пришел конец и твоему служению, как ты его называешь. Уже должно прийти и тому, кто более тебя… Концепция — скажу я тебе — поменялась… Все оказалось серьезнее…
Видимо поняв, что сказал более положенного, гость осекся и как — то даже засуетился:
— Мне тут нужно кое — что забрать у тебя — по описи…
Я лишился дара речи. Ничего подобного со мною никогда еще не происходило.
«Так, — сказал я себе, — значит, сейчас — если только это не чья — то дурная шутка… нет, увы, не похоже — сейчас, значит, я перестану, что ли, быть вестником сил света? утеряю свое могущество, буду низринут с высоты моего положения в этом дворце…» — «А — а-а, а ты вот говорил: что плохого — в возвышении — вот оно тебе: жалко, поди» — вдруг проговорил у меня прямо в голове чей — то неприятный, ехидный голос.
— Встанем, — просто сказал мой гость.
Я повиновался.
Мы стояли друг против друга; гость не проявлял признаков торопливости, а я внезапно стал припоминать… припоминать — что вот так же стоял я некогда перед высокой спокойной фигурой… одетой в свободные складки плаща… в котором… Вдруг я вспомнил все. Я вспомнил свое унизительное и страшное преображение, вспомнил ужас, охвативший меня, когда мой гость — это был именно он, я уже не сомневался — кромсал мое живое тело, пусть и без боли, но — унизительно, будто лягушку потрошил изучающий хирургическое дело студент. Я вполне ясно понимал, что тем самым дано мне было множество невероятных для человека — хотя, был ли я до этого человеком? — способностей и знаний, без которых невозможно было мое служение, которое нес я многие века и пронес сквозь миры, и свет его воссиял моим радением повсеместно, где и не было его допреж. Мне внимали народы, а я вел их к радости и утешению, и… — всё? Теперь — всё? Всё — кончилось? У меня всё отнимется, но… кем я буду тогда? Что за судьба мне уготована? Если… — уготована?..
Я схватил серебряный молоточек и что есть силы зазвенел им в маленький гонг, благо тот по — прежнему находился рядом. На оглушительный трезвон немедленно явилось двое стражников и двое же братьев. Однако вопреки обыкновению они не искали моего взгляда, ожидая от меня какого — либо приказания, а все так же глядели в пол.
Стражников странный мой гость немедленно отослал, сделав им величественное движение рукою. Братья остались у дальней стены, сложив руки и все еще не поднимая взгляда. Я окончательно, пронзительно ясно понял, что более ничего не значу в этом дворце, в этой непонятной мне игре и в этой жизни.
Тем временем гость мой — если его можно так назвать — продолжал разговаривать со мною дружелюбно и по — деловому:
— Язычок ваш (я невольно оглянулся, но было похоже, что он обращается только ко мне) мы потеряли — уж извините, бывает. Так что оставляем вам нынешний: казенный, правда, но мы его для такого дела списали. Утерян, мол. Вам он как — ничего? Прижился? Не беспокоит?
Я тупо кивнул.
— Покажите.
Я покорно высунул свой раздвоенный язык.
— Та — ак, чудесно. Уже и цвет приобрел почти естественный… Прекрасно. Значит все с этим в порядке… — Ммм… — вычеркиваем, — он что — то корябнул в свитке маленькой золотистой палочкой.
— Вот, а генератор придется — извините — изъять. Номерной. Тут уже списанием не отделаешься — так что извольте потерпеть. Понимаю, что неприятно, однако…
Незаметно приблизившиеся братья крепко взяли меня за плечи и под локти — раньше я никогда не предполагал у них таких навыков. О сопротивлении нечего было и думать: силою, пока еще заключенной во мне я мог бы разнести их и вообще весь ярус, на котором мы помещались, но какое — то внутреннее чувство говорило мне, что пред лицом того, с чем я столкнулся, это бесполезно.
Я вспомнил, как было это в тот, прошлый, казалось, навсегда забытый мною, похороненный в подвалах памяти раз, когда обретал я частицу божественного огня, чтобы давала она мне силу, и славу, и державу — ныне, и присно, и во веки веков; и чтобы с ее помощью жег я глаголом «любить» сердца людей, как некогда было мне велено. Все повторилось в обратном порядке, только теперь братья крепко держали меня под руки и не давали упасть раньше времени — и я понял, для чего это было нужно: потеряв огненную сферу, питавшую меня все это время, я немедленно лишусь всех сил и паду на пол, не дав закончить небывалую операцию. Мой гость снова извлек из складок плаща свой меч, и я снова как бы отделился от своего тела и видел меч в руках существа, явившегося ко мне, как бы со стороны. Вот братья распахнули одежды на моей груди, вот существо разверзло ее мечом, и изнутри брызнул ослепительный свет животворящего огня, скрываемого доселе моею слабою плотью. Существо достало из складок плаща живое, продолжающее сокращаться человеческое сердце — мое сердце, которое уж я и не чаял видеть когда — либо. «Хм, обратно — несколько сложнее, потерпите», — молвило существо, и я понял, что оно обращается ко мне. Затем оно вынуло ослепительно горящую сферу у меня из груди и поместило ее в некий футляр; футляр также был убран в складки его одежды, о чем в свитке, который продолжал лежать на рядом стоящем столике, была сделана надлежащая пометка. Затем мое сердце было помещено на полагающееся ему место в грудной клетке и существо поочередно стало подключать к нему болтающиеся плети сосудов. Закончив, оно пальцем пересчитало что — то внутри, удовлетворенно кивнуло; затем провело рукоятью меча по разрезу — створки грудной клетки сомкнулись с неприятным чавкающим звуком, однако сомкнулись плотно, будто и не были разверсты никогда.
Сознание мое вернулось обратно в тело. Грудь немного болела, но других неприятных ощущений я не испытывал, если не считать легкого головокружения. Мой гость поправил складки одежды и сделал знак братьям отпустить меня — что они и сделали с великой осторожностью.
