Владимир Некляев - Лабух
— А ты не пидар? — спрашивает Алесь у Красевича, который хлопает его по груди веником, как мухобойкой.
— Пидар, — отвечает Красевич. — А что?
— Ничего, — говорит Крабич. — Похож…
Ростик, которого я, как и Крабича, приглашал на чистые четверги, с видом практиковавшего специалиста взялся парить Шигуцкого, но тот через минуту буркнул: «А, ты не умеешь…» — сел на полку и сам себя отхлестал. Ростик и Красевич под веник не легли, просто попотели, а меня кое–как прогрел Алесь… Если бы в парилку с такой компанией террористы подложили мину, я бы не стал разминировать.
В своей компании мы никогда в бане не пьем, стол накрывается в любом другом месте, куда, кто пожелает, тот идет, а кто не желает — свободен. Баня не для пьянки, пьянка вовсе не обязательное приложение к ней. Как, впрочем, не обязательное она приложение и к любовным играм, в которых, тем не менее, мало кто обходится без стандартных джентльменских наборов: коньяка с лимоном, шампанского с шоколадкой… «О!..» — как сказал бы Красевич.
Цветы бы лучше приносили…
И почему мы пьем? По поводу и без повода, по делу и без дела — пьем, пьем и пьем…
— Нет, ты скажи мне, — в простынях обнимаясь с Алесем, как патриций с патрицием, допытывался Шигуцкий, — чем тебе наша власть не нравится? Как мешает? Какой стороной? При прежней тебе разве лучше было?
Крабич хоть и перестал зыркать на него вурдалаком, но из объятий освободился.
— Мне ни при какой власти не лучше. Мне лучше, когда я сам при себе.
— Так и живи себе, пиши! Только в политику не лезь, зачем тебе та политика?
— Ага… Туда не лезь, сюда не сунься… И спрашиваешь, как мешаешь?
— Я?
— Ты. А то ты не власть…
— Э, — сорвал со стола локоть Шигуцкий. — Власть… — Знал бы ты, какая я власть…
Крабич поддержал его под руку.
— Сам ты про то еще не знаешь. Узнаешь, кем вы были, когда вас попрут.
— Кто попрет, чудик ты? За нас народ… А за вас кто?
— Беларусь.
Шигуцкий будто бы подловил Крабича.
— Так это одно и то же! И не может быть так, чтобы одно и то же было и за нас, и за вас.
— Не одно… — не согласился Крабич. — Сосем не одно и то же… Только тебе не понять.
Шигуцкий приобиделся.
— Почему не понять?.. Растолкуй, если такой умный.
Крабич помолчал, глядя на всех.
— Ну, чтобы проще, народ — это теперь живые, а Беларусь — это и те, кто жил, и те, кто будет жить. Беларусь — всё и все вместе, без начала и конца.
— Болтовня, стихи какие–то… — помыслив немного над тем, что сказал Крабич, заключил Шигуцкий. — Кто жив, тот и живет. А, Ричард?
— Само собой… — согласился Красевич, который, отойдя от компании, в одиночку катал руками шары на бильярдном столе — и с треском забросил шар в лузу. — Вот бы мне в депутаты так!
— Тебе? — вытаращился на него Крабич. — Что ты в депутатах делать будешь? Байки свояка рассказывать?
Ричард поднял палец.
— О, вопрос… За Беларусь бороться буду… Давайте сыграем пара на пару, сразимся… А то гоняем ветер.
— Не получится, — сказал Ростик, глядя на Крабича. — Один лишний.
Крабич встал и двинулся не совсем ровно к бильярдному столу.
— Я не лишний, я первый… А лишний — Роман, у него травма кия. Между прочим, Ростик, из–за тебя.
— Тебе бы репейником родиться, ко всем цепляешься, — вновь косовато глянул на Крабича Шигуцкий. — Покатай там шары вместо Ричарда. — И позвал Красевича. — Иди сюда, обговорим, что и как.
Ричард забросил еще один шар, остальные оставил Крабичу и сел за стол с видом уже избранного депутата, который хоть и невероятно занят, но готов выслушать пожелания избирателей.
Ростик кивнул на Крабича, азартно взявшегося за кий… Шигуцкий с Красевичем не обращали на него внимания, думая, наверно, что хоть он и наскакивает на всех, но, коль с нами в компании, так и в деле с нами — с кем ему еще быть?
— Да ладно, — успокоил я Ростика. — Мы в общих чертах. — И спросил у Шигуцкого. — План встреч у вас есть?
— Сходить за бумагами? — приподнялся Красевич.
Шигуцкий остановил его.
— Сиди пока. План у нас есть, вы нам нужны на десяти встречах… И что в общих чертах?
Я не совсем был готов к разговору, но решил не церемониться и сразу набивать цену.
— Имиджа, в общих чертах, никакого. Он никакой, понимаете, Борис Степанович? И надо сделать из него какого–то, это раз.
Ричард вновь приподнялся, всем видом выражая справедливое недоумение.
— Что значит никакой?
— Ты слушай! — осадил его Шигуцкий.
— Говорить не умеет, придется учить его говорить — это два. Если он свою предвыборную программу излагать будет так, как историю свояка, за него и оглоушенная баба не проголосует. Стало быть, кроме того, что мы собираем концертами людей на встречи, нам еще прибавляется работа имиджмейкеров. А она стоит не дешевле, чем концертная.
Может быть, мне показалось, но Красевич, дослушав меня, снисходительно усмехнулся. Будто довольный чем–то.
Чем это?..
— Сколько? — спросил Шигуцкий.
Я сделал вид, будто прикидываю.
— Не меньше, чем еще столько же…
«Динь–бах!» — разлетелась в осколки перед моими глазами, стеклом и брызгами сыпанув во все стороны, недопитая бутылка водки, и бильярдный шар ядром просвистел у моего локтя. За ним второй, третий, Крабич метил только в меня: «Сука блядская!.. С этой поганью!.. Продаешь Беларусь!.. За сребрянники!.. Иуда!..» — с каждым выкриком летел новый шар, от которых едва успевал я уворачиваться, а Ростик, сидевший напротив меня, спиной к Крабичу, вместо того, чтобы наклониться под стол или хотя бы к столу, вдруг вскочил… Если бы он не вскочил, пусть бы даже сидел, как сидел, так ничего бы и не случилось: Крабич швырял последний шар, но Ростик, не соображая, что происходит, взвился — и слоновой кости шар, брошенный изо всей силы, врезался ему в затылок. Ростик кивнулся к столу, налег на него животиком и судорожно, как рыба на берегу, хватанув ртом воздух, обвалился на пол…
Спасло Ростика то, что Шигуцкого с Красевичем ждала машина, а больница была рядом, за пять минут успели…
— Пиздец тебе, если он помрет, — сказал Крабичу, добежавшему за машиной до больницы, Шигуцкий. — За преднамеренное пойдешь, нас трое свидетелей… Я сам позабочусь, чтоб тебе пиздец был. Тюрьму в любом случае обещаю.
Ростика оперировали больше трех часов — и он не умер. Что с ним дальше будет, никто из врачей сказать не мог.
V
Ли — Ли дома не было. В прихожей, в комнате, на кухне — везде кавардак. Ли — Ли, похоже, куда–то торопилась, да она и не торопясь не очень–то прибирается, для нее это пустая трата времени. «Возьмешь одну вещь, переложишь на место другой, а зачем?..»
Подумаешь, оно и так… И все же некоторые вещи, к примеру, лифчик с трусиками, должны быть на каком–то своем месте, а не висеть на рожке люстры. Ладно, ты высокая, но ведь и гибкая, не переломилась бы к полке в шкафу нагнуться… И, черт возьми, не цеплялась бы с утра, я пораньше бы выбрался на работу, не встретил бы Крабича…
Проблемы все от баб.
Чтобы чем–то занять себя, я начал прибираться. Собрал и сложил в шкаф тряпье, застелил кровать, навел порядок в прихожей, вымыл посуду на кухне — на все ушло четверть часа, это не занятие.
Если бы я выпроводил Крабича из бани, не лежал бы Ростик в больнице с дырой а затылке… А не взял бы Крабича в баню, так и выпроваживать бы некого было. Зачем мне Крабич?..
Зачем вообще столько случайных людей?.. У меня две жены, двое детей. Ну, пускай жены — краюхи отрезанные, а дети?.. Дочь в последний раз видел, когда она с Ли — Ли меня знакомила, а сына — так и не помню. Сходить бы с ним куда–нибудь, поговорить по–мужски, у него сейчас возраст такой… Про фею ему рассказать…
Когда Крабич наглеть начал, я почему его голышом собакам не выкинул? Потому что, какой он ни есть, пусть хамлюга, но свой? А Ростик — чужак, которого привел к нам Моисей через пустыни египетские?..
Все проблемы от своих и со своими.
Крабич где–то там за что–то борется, а я нигде и ни за что, так должен чувствовать себя перед ним виноватым?.. И все ему спускать?.. Борись себе, я не хочу.
Марта, на что уж немка невозмутимая, Крабича не выносила, терпеть не могла. Когда играл он с нашим сыном, читая ему всяческие, взбредавшие в голову, идиотизмы и называя их загадками: «Шла по улице собака, как собака, но однако у собаки между ног вниз торчал козлиный…» — и сын должен был угадать, что там у собаки между ног торчало, — Марта белела. И не потому, что не понимала, откуда у собаки взялся рог козлиный.
Оказавшись в Минске, Марта, дитя культуры, взялась изучать белорусский язык — мало ей было немецкого и латышского… И как–то спросила Крабича, как по–белорусски дятел? Крабич сказал ей, что дятел по–белорусски — долбаеб.
