Владимир Некляев - Лабух
Алесь Крабич, поэт и борец с диктаторским режимом, отметеленный вчера милицией, съидентифицировал наконец обличье врага и зыркнул на Шигуцкого вурдалаком. Шигуцкий также, узнав его, не выявил радости от встречи, а Красевич сказал: «О, белорусский поэт…» Ничего хорошего в такой компании ждать не приходилось, и я решил, пока не поздно, заняться тем, ради чего и закрутил Ростика с баней: чиститься да мыться. Мне казалось, что потом и миазмами «профессорши» я уже до костей пропах.
На политические страсти, бушевавшие в стране с конца восьмидесятых, я смотрел так, как смотришь с берега на штормовое море: страшновато, да что мне, если я на берегу? Отштормит и утихнет… Я музыкант, на кой ляд мне политика? Музыка при любой власти — музыка.
Те, кто властвовал в последние годы — ни президент, ни его шайка — мне никак не мешали. Бросалась в глаза, конечно, выпирающая из них из них гоношистость людей из грязи попавших в князи, ну да что ж… Те, кто бодался с ними, чтобы занять их место, смотрелись не лучше: не утонченные аристократы…
Националисты, коммунисты, демократы, патриоты — все были для меня одной масти. Вопли о независимости и национальной идее, славянском единстве и всяком прочем счастье вызывали слуховую аллергию — и хотелось, чтобы все онемели. Меня не волновало то, за что они боролись, но удивляло, что они не замечают, разъяренные борьбой, как даром теряется время и впустую мелькают годы, проходит жизнь. Мне казалось, что они заболели, сошли с ума и утратили ощущение времени, отмеренной им во времени жизни, которой на стороне будущего, за которое они сражались, все меньше и меньше… Во мне ощущение это билось метрономом, мгновения искрящимся током душу прожигали, иголками тело насквозь пронизывали: раз — и нету, два — и никогда уже не будет. Не то, чтобы я очень уж страшился умереть, я боялся не жить. Сейчас, теперь не жить, пока жив.
— Запах здесь бабский, — входя со всеми в парилку, в которую успел я проскользнуть первым и где из меня вместе с моим потом истекал пот «профессорши», потянул носом Шигуцкий. — Я всегда чуял, что там, где артисты, там и бабы… — И он ткнул пальцем в живот Ростику. — А ты меня, чтоб показать мозоль трудовую, пригласил?
Ткнул он, должно быть, ощутимо — Ростик подкорчился и присел.
— Так не заказывали, Борис Степанович…
— Не заказывали!.. Желанья начальства угадывают, если что–то от него иметь хотят. Даже тайные желанья, а я не прячу… Хорошо еще, что Ричард пока не депутат, без баб обойдется.
— Я без баб не обхожусь, — сказал Красевич. — Ни дня.
Тут не пропустил случая, чтобы не вставить свои пять копеек, Крабич.
— Да ну!.. По обходняку твоему не скажешь. Лишь бы как выглядит обходняк, без такого бабы и перетерпеть могут.
— Он у него, как у жеребца, в кожаный мешок прячется… — гоготнул Шигуцкий, а Крабич ни к чему срифмовал:
— Хрен из мешка в бывшем ЦК… Попаришь? — вдруг сунул он одной рукой веник Шигуцкому. — Твои меня поломали, а ты отремонтируешь. Справедливо?..
Все всё услышали, даже Красевич: здание бывшего партийного ЦК под резиденцию забрал президент, выгнав парламент, который, как в пекло поперек батьки, в здание то пролез…
— Справедливо, — столь же неожиданно согласился Шигуцкий. — Я вас, националистов, люблю, только вида не подаю… Ложись.
Подвинувшись на край полка, я освободил место для Крабича. Шигуцкий встал над ним и с размаха, изо всей силы ударил по хребту комлем веника.
— На! Я тебя отпарю! Ты кому растыкался? Ты кого в мешок?!.
Крабич даже не шевельнулся.
— Бей… Убей, ты же этого хочешь? Вы всех бы нас поубивали…
— И убью! На куски изорву! — кожу рассекая, до крови раздирая спину Крабича, ошалело взъярился Шигуцкий, которого мы втроем еле смогли обвалить и вытащить из парилки в душевую…
Ростик смотрел на меня, как на исламиста, который взорвал синагогу. Смотрел и, казалось, с отчаянья слеп.
Крабич вышел из парилки, стал под душ — вода с него стекала красная. Целовальница–вода…
— Водкой его полей, — буркнул Шигуцкий, чуть успокоившись. — А то подохнет от инфекции, а я виноватым буду… Еще и героя из него слепят, из мудака.
Взяв простыню, я вылил на нее почти бутылку водки и накрыл Крабичу спину. Простыня сразу набрякла кровавыми пятнами.
— Не сдохну я, — сказал Крабич. — Всех вас переживу, суки блядские. Вон и рука ожила, от ненависти поправилась.
Шигуцкий сверкнул зрачками в сторону панически растерянного Ростика.
— Слушай, ты меня пригласил? Мне его вышвыривать?..
— Никто здесь не станет никого вышвыривать, — ответил я за Ростика, который уже и не видел, и не слышал ничего со дна катастрофы. — Выпьем и разойдемся.
Алесь, видимо, надумал мне помочь и миролюбиво подошел к Шигуцкому.
— Ты чего, выпьем в самом деле… А потом я тебя комлем…
— О, мир… — сказал Красевич, и Шигуцкий, скривившись на Алеся, махнул рукой:
— Да пошел ты…
В каминной, где стали прилаживаться к столу, Ростик заторопился наливать. Крабич, стянув с себя простыню, остановил его.
— Погоди, не пропадать же добру… Ритуально все свершим…
— Не надо, — с настороженностью, зная штучки Крабича, заперечил Ростик, но Шигуцкий, которому стала интересно, кивнул:
— Давай ритуал.
Крабич придвинул к себе пустую тарелку, выжал над ней простыню, перелил выжатое в стаканы, разделив поровну на всех, и, стоя голым, избитым, изодранным, крикнул, подняв ритуальное питье:
— Ну, что, жиды с коммуняками?! Выпьем крови моей за Беларусь!
— О, тост… — сказал Красевич, а Ростик, встряхнув животиком, плеснул розовую водку Крабичу в лицо.
Крабич выпил свое и вытерся простыней.
— Можно и так. Ритуал пока до конца не отработан.
Ростика поколачивало. Я подвинул к Крабичу свой стакан.
— Кирни еще… Может, до конца ритуал отработаешь…
Крабич взял из–под рук Ростика бутылку водки, долил стакан доверху и тремя глотками до дна выпил. Не закусывая, спросил:
— А ты чего раздрожался весь, Ростик? Это ж мои понты, жиды кровь не пьют, байки это…
— Вон… — побелевшим шепотом еле проговорил Ростик. — Пошел отсюда вон!
Крабич сел и налил себе пива.
— Не ты меня приглашал.
— Забавно у вас, — сказал Шигуцкий. — Без баб обойтись можно.
С неожиданностями у меня сегодня получался очевидный перебор.
— Пошли, — поднялся я и взял Крабича со спины под мышки. — Тебе пора…
— Ты меня выгоняешь?
— Я не выгоняю тебя. Я прошу тебя уйти.
— Так не пойду, если не выгоняешь. Мне с вами весело.
— Вон! Вон! Вон! — начал хватать со стола и швырять в Крабича все, что под руку попадало, Ростик. Крабич наклонился под стол — и куски сыра, хлеба, колбасы, ножи и вилки, проскальзывая по его избитой спине, летели в меня. Ростик словно не видел этого, не мог остановиться — и тяжелая, стальная, острая, как ость, вилка вонзилась сверху в самый корень моего романчика.
— О, бля… сказал Красевич. — Чуть бы ниже…
Я и сам, похолодев, так подумал.
— Ромчик… — разинувшись, застыл Ростик. — Я не хотел…
Боль насквозь прожгла меня от романчика к копчику, от него вниз и вверх, к пяткам и к затылку. Вилка впилась, казалось, во все мое нутро, в самые глубины… Я вытащил ее — и по романчику потекла кровь.
— Водкой полей, — во второй раз одно и то же посоветовал Шигуцкий и прыснул. — Все! От баб ты свободен, одной проблемой меньше…
Ну, и что я теперь Ли — Ли скажу?..
Ростик подбежал с водкой и чистой простыней.
— Поехали в клинику, Ромчик… Мало ли что…
Я поливал рану водкой, смотрел на своего искровавленного романчика — и надо мной из высокого белого облака, из снежно–творожного сугроба вылепливалась и все ниже, ближе опускалась студентка медицинского института, пионерская медсестра, фея Татьяна Савельевна. Если кто–то сейчас мне и смог бы помочь, так это она.
«Помоги!..» — взмолился я, но Татьяна Савельевна, вздохнув надо мной, растаяла, уплыла, улетела…
На хрен я приснился ей, старый мудак без хрена.
Все в прошлом.
— Обрезание жиды устроили? — вытянул голову из–под стола Крабич. — Могу и твоей крови за Беларусь выпить.
— Накапай ему, — сказал Шигуцкий. — Пусть выпьет.
Крабич передумал, скривившись.
— Ага… Хуй я из хуя выпью…
Ростик стал подбирать с пола все, что разбросал.
— Придурок он… И давно знаю, что придурок, и все забываю… Разбираюсь с ним, как с нормальным… Давай в клинику отскочим, Роман?
Может, и нужно было бы доктору показаться, но не вилкой же в такое место раненному…
— О! — как будто только что вспомнил о чем–то важном кандидат в депутаты. — У меня свояк — хреновый доктор…
— Спасибо, — попытался я присесть. Болеть болело, но уже не так остро, не насквозь. — Обойдется…
