Элайза Грэнвилл - Гретель и тьма
— Она тебя ударила?
— Много-много раз. — Я показываю ему отпечатки на ноге и объясняю, как мне теперь больно сидеть.
— А с чего все началось? Почему она кричала?
— Она хотела, чтоб я поторопилась, и я уронила чашку. Я н-н-нечаянно.
— Понятно.
Он супится, и я, обнаглев, добавляю:
— Терпеть не могу Эльке, sie ist ein gemeines Stück[58].
— Криста! — У папы потрясенный вид. — Ты где нахваталась таких грубостей? — Он ждет ответа, но я сжимаю губы и закрываю рот ладонью. — Могу лишь предположить, что ты подслушала, как между собой разговаривают мужчины. Я с ними потолкую. Эльке… не такая. Тем не менее она явно не подходит для ухода за ребенком из приличной семьи.
Эльке выгоняют. Я прячусь за папой, но выглядываю, чтоб над ней посмеяться. Ранним утром он говорит, что я буду ходить с ним в лазарет, пока не найдут новую даму, за мной присматривать. Ни одна из местных женщин не годится. Он вздыхает над моими волосами и принимается плести их снова и снова, но косы у него выходят кривые и неодинаковые.
— Я хочу, чтобы меня заплетала Грет. Пошли за Грет.
— Грет сюда нельзя.
— Почему? Почему? — Пинаю ножку стола, еще и еще, и завтрак прыгает и звякает. Папина кофейная чашка валится на бок. — Хочу Грет. Хочу Грет.
— Хватит, — говорит он. — Продолжай в том же духе, и мне придется задуматься, уж не правду ли говорила Эльке. — Я тут же прекращаю и сую большой палец в рот. Он вздыхает. — Она права в одном. Ты слишком взрослая, чтобы так вот делать. Что в школе скажут?
— Не люблю школу. Не пойду.
— Пора тебе уже научиться делать, что тебе велят, Криста. Иди возьми книжку или что еще ты там хочешь.
Голос у него очень усталый, и я огорчаюсь, что он опять грустный, и потому собираюсь быстро. В лазарете интересно: все покрашено в белый, много запертых дверей, а откуда-то я слышу плач. Вот бы папа разрешил мне надеть форму медсестры и бинтовать людей. Но папа отводит меня в маленькую комнату с узкой кроватью, столом и стулом. В углу вместо туалета — ужасная эмалированная штука вроде ведра с крышкой.
— Будь здесь, пока я не вернусь, — говорит он.
— Но я хочу тебе помогать.
— Ты не можешь мне помогать, Криста. Никто не может. — Тут он опять моет руки без воды. — Пообещай, что будешь тут, пока я не вернусь. Обещаешь?
Киваю.
— Да, папа.
— Вот умница.
Я прижимаю ухо к дереву, слушаю, как стихают его шаги. Затем считаю до ста и лишь после этого приоткрываю дверь на щелочку. Сначала мимо пролетают медсестры, а потом двое тощих стариков в полосатых робах катят скрипучую тележку. Когда они уходят, я выбираюсь в коридор — посмотреть, чем занимается папа. Они тут, наверное, лечат и больных зверолюдей: откуда-то слышен ужасный шум, вроде кошек в конце зимы — Грет про такое говорила, что коты замышляют недоброе. Дверь, из-за которой шум, я не открываю — вдруг сбегут, а в других комнатах только пустые кровати. В конце коридора обнаруживаю кабинет, где папа сидит за столом и подписывает бумажки. Он подскакивает — с очень сердитым видом.
— Я очень разочарован в тебе, Криста. Очень разочарован. Для тебя данное обещание ничего не стоит? Придется это обсудить, но позже. Сейчас нет времени. — Он хватает меня за руку и отводит обратно в маленькую комнату. — Раз тебе нельзя доверять, придется запереть дверь. Я приду за тобой в полдень, вместе пообедаем.
Я пинаю дверь и бью в нее кулаками. НЕНАВИЖУ ТЕБЯ. Швыряю на пол упаковку моих новых восковых карандашей, и они ломаются, все до единого.
— Шарлотта плохая! — Хватаю ее за волосы.
Когда мы заканчиваем оплакивать карандаши, я замечаю, что между прутьями решетки на окне довольно широкие промежутки — почти как у желоба для угля у нас дома. Выбраться наружу так же просто, как удрать из погреба, где меня запирала Грет, только теперь я упала на дорожку и поцарапала коленки. Держусь поближе к стене, согнувшись пополам, чтобы папа из окна кабинета меня не заметил. Никаких животных в зоопарке я не вижу. Есть клумбы и вдалеке большой птичник, но сетка погнута, и птиц внутри нет. Уж не зверолюди ли их съели?
Позади здания червяковый мальчик вытаскивает из земли пучки травы и ковыряется пальцами в грязи. С такой близи я вижу, что он очень тощий, у него острый нос и большие красные уши — как у чертенка в одной моей книжке. У него очень короткие черные волосы, он все время чешет голову, и никто не заставляет его мыть шею.
— Привет.
Мальчик хмурится.
— Уходи.
— Я недавно видела, как ты ел червяка. Фу.
— И что? Я сегодня утром съел их много. — Слова он произносит странно.
— Ты знаешь, из чего сделаны мальчики?
— Уходи. Я занят, я работаю.
— Чепуха. Мальчики не работают. — Чуть погодя я пою песенку, которой меня научила Грет:
Из чего же сделаны мальчишки?
Из чего же сделаны мальчишки?
Из слизняков садовых и хвостов щенковых —
и из червяков! —
Вот из чего сделаны мальчишки[59].
— Я тебе уже сказал, уходи. — Он осторожно вытягивает жирного розового червя из земли. Тот рвется пополам, и мальчик резво принимается копать — догнать вторую половину.
— Ты не можешь мне приказывать. — Я припоминаю, что говорила Эльке. — Тебе надо в школу. Почему ты не в школе? — Не отвечает. — Как тебя зовут? — Я спрашиваю трижды, и он говорит, что его зовут Даниил.
— А я Криста. А это Лотти. Мой папа — врач. А твой?
— Он профессор.
— Хм. — Я оглядываю его драную одежду. — Ты не похож на профессорского сыночка.
— Иди куда-нибудь в другое место и там играй со своей дурацкой куклой.
— А червяки, они на вкус какие?
Даниил щурит глаза и делается свирепым с виду.
— Это мой червяк. Тебе не дам нисколько. — Он открывает рот и запрокидывает голову, чтобы грязный розовый червяк, обе его извивающиеся половины, отправился прямо к нему в глотку.
— Фу. Фу. Фу. Ты такой голодный?
— А ты?
— Ты, что ли, не завтракал?
— Мне было мало.
— А меня заставляли есть яйцо. Яйца не люблю. Я хотела мороженое. Папа отказал, потому что на завтрак я должна есть то же, что и все. Никогда я не буду делать то, что все. Никогда. Я не люблю мягкий хлеб, и ржаной тоже, и пумперникель[60]. Не люблю ни колбаски, ни сыр, ни мясо, ни картошку.
Даниил все копает, но я вижу, как он облизывается.
— А что же ты любишь!
— Мороженое. Клубнику. Вишню. Миндаль в сахаре. Блины, но не всегда. Зефир. Грет говорит, я питаюсь свежим воздухом.
Он прищуривается.
— Люди не могут питаться свежим воздухом, дура.
— Не называй меня дурой. А то я тебя стукну.
— Дура, дура, дура. Ты как ребенок с этой своей дурацкой куклой, в этом своем дурацком платье с рюшками и с этими дурацкими ленточками. — Даниил бросается на червяка — крошечного. — В общем, только стукни — сразу получишь.
— Мальчикам нельзя бить девочек. Это некрасиво.
Даниил встает.
— Я тоже не делаю ничего такого, что все остальные делают. Чего ради? Стукни — и получишь сдачи. Правда. Только попробуй. Сама увидишь.
Он выше меня, но ненамного. Когда мы бросаем таращиться друг на друга, он опять принимается рыть. Я нахожу маленький камешек и играю в «Himmel und Hölle»[61] на плитках дорожки. Клетка «Erde»[62] шатается. Я пропрыгиваю на одной ножке до самой клетки «Ад», ни разу не наступив на линию, а «Рай», оказывается, разбит, и я перекручиваюсь в прыжке и скачу обратно. Даниил рвет пучки травы и делает вид, что меня не замечает.
— Тебе не надоедает играть в охоту на червей?
— Я хочу еще есть.
— Хм. — Может, у него семья бедная, как у дровосека и его жены из «Ханселя и Гретель». — А чего бы ты хотел больше всего на свете, если б мог получить?
Он на миг замирает.
— Я бы хотел, чтобы все стало, как было.
— Да. — Я думаю про Грет и наш старый дом. — В смысле — из еды? — Даниил не отвечает. — Если хочешь, я тебе завтра принесу свой завтрак. А еще я знаю, где прячут печенье. — Он пожимает плечами, и я вижу, что он мне не верит.
— Уходи, а? Мне надо найти еще червей. Они вылезают, когда дождь.
— Сегодня дождя не будет. — Небо ярко-голубое. Ни единого облачка. — Можем поскакать по траве. Грет говорит, что когда она впервые посмотрела фильм с Чарли Чаплином и как он бьет чечетку, он ей напомнил заклинателя червей. Там, где она жила, птицы прыгают по траве, чтобы червяки думали, что это дождь. Они тогда вылезают наружу, потому что боятся утонуть.
— Я знаю, как их выманить быстрее, но ты давай уходи отсюда.
— Почему?
Он чешет голову и мнется.
— Потому что любая вода подойдет. — Через миг он добавляет: — Потому что я буду писать на землю, вот почему. Червяки подумают, что это дождь. Уходи давай. — Руки его тянутся к пуговицам на штанах.
