Элайза Грэнвилл - Гретель и тьма
— Передавайте привет герру доктору Бройеру.
Глянув назад, Беньямин увидел, что переполненный кабак уже поглотил обоих. Он направился по лабиринту переулков, раздумывая, что они могут знать о Лили, — если вообще что-нибудь знают о ней. Через несколько сотен ярдов он дошел до фонаря, под которым видел уличных шлюх с клоунскими лицами. Они все еще рвались работать, но, к его изумлению, когда он проходил мимо, обе резко отвернулись. Только что он шагал прямо, глядя на мягкие огни Старого города, и хотел поскорее домой — и вот уж лежит на сырой брусчатке, лицом к Семи сестрам в высоких небесах. Накатила боль — буйная, как понесшая ломовая лошадь. Он застонал, потянулся к ушибленному черепу, но это движение пресек здоровенный сапог, припечатавший ему запястье. Беньямин завизжал.
— Не суй свой нос в то, что тебя не касается. — Голос исходил, казалось, очень издалека, и его сопровождал отчетливый запах турецкого табака. — Клубы для господ — не для тебя и не для твоего чина. Равно как и тамошние женщины. Понял?
— Да-а. — Человек отпустил его запястье, и по ребрам ему ударило чем-то — Беньямину показалось, кувалдой. Он перекатился на бок, пытаясь увернуться. Следующий удар, безошибочно нацеленный по почкам, пришелся сбоку спины, между ребрами и бедренной костью. В воздухе расцвели черные хризантемы, и Беньямин почувствовал, что падает в глубокую пропасть. В сознание его вернули маленькие руки, шарившие у него по карманам.
— Забирай пальто, — шептал голос у него над ухом. — Хорошая ткань. Продать такое — раз плюнуть.
— Пшли прочь. — Беньямин с трудом встал на колени и отпихнул их. — Херовы шлюхи старые.
— Херов забулдыга, — прилетел грубый ответ, Беньямин согнулся пополам, и его вырвало.
Стиснув зубы, он наконец поднялся на ноги. Карманы его, как и желудок, теперь были пусты: забрали все до последнего геллера, выданного доктором, авторучку и даже несвежий носовой платок.
Четыре
Стою за дверью и слушаю, как Эльке жалуется папе на мое непослушание. Ну и врунья же она. Не воровала я никакого пирога. И слов плохих не говорила, и руку ей не царапала.
— Да, да, — говорит папа голосом, который означает нет. — Я понимаю, насколько вам все это непросто, но стоит учесть…
Эльке перебивает его:
— Печальное случается со многими детьми. Девочке все равно нужна дисциплина.
— Это уж мне решать. — Молчание. Затем он говорит: — Что-нибудь еще? — Понятно, что ему хочется уйти, но Эльке не закончила. Она как мой заводной морячок. Заведешь его — и он будет колотить в свой барабанчик; и ничто не могло его остановить — пока Грет на него случайно не наступила.
— Безделье — мать пороков. Вашему ребенку нужно какое-нибудь занятие. Почему она не в школе? Неправильно это. Вам надо отправить ее в школу.
На сей раз молчание затягивается, и в нем слышится такое потрескивание, какое бывает в воздухе перед грозой. Я затаиваю дыханье. Была бы тут Грет, мы бы спрятались под лестницей, чтобы гроза не спалила нас в угольки.
— Моя дочь отправится в школу, когда закончится лето. — Я услышала, как он отодвигает стул. — Спасибо, фрау Шмидт, что заглянули. Я поговорю с Кристой…
— Поговорите? Вы с ней поговорите? — Эльке повышает голос: — А наказать ее? Этой девочке следует взгреть зад. Будь она моей дочерью…
От восторга я обхватываю себя руками — сейчас будет гроза.
— Довольно! — орет папа. — Она не ваша дочь. — Топ-топ — это его башмаки, он ходит взад-вперед по комнате. Его тень падает в дверную щель, и я отступаю, не дыша. — Как и любому ребенку, — продолжает он тише, — Кристе нужно время, чтобы привыкнуть к сиротству без матери. Могут быть и другие мелкие трудности. Если вы не в силах иметь с ними дело…
— Справлюсь, — говорит Эльке сердито.
— Превосходно, — говорит папа. — У меня все...пока.
Я удираю в свое потайное место. Лотти просит рассказать ей про Ханселя и Гретель. Это ее любимая сказка. В прошлый раз мы засунули Эльке и ее мерзких старых подружек в духовку. А сегодня сделаем так, чтобы они сначала чуть не умерли, — накормим их отравленным хлебом. А потом раздуем огонь так, чтобы духовка раскалилась докрасна. Шум от них, когда они застучат кулаками в дверку, — как грохот сковородки, когда Грет готовила «Яна в кармане». Она говорила, что это Ян пытается выбраться, пока не сварился заживо, но папа сказал, что это просто поддон от пудинга подпрыгивает на тагане. Когда все стихает, мы осторожно открываем дверку и видим там лишь обрывки жженой бумаги. Я швыряю их в воздух, и их слова уносит ветер.
Папа потом спрашивает меня про то, что ему доложила Эльке.
— Ты воруешь с кухни, Криста? — Я мотаю головой. — Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю. Не воровала? Хорошо. Теперь скажи: ты поцарапала Эльке?
Я делаю круглые глаза.
— Нет, папа.
— А плохие слова говорила? Она утверждает, что ты ее грубо обзывала.
— Как я ее грубо обзывала? — спрашиваю я с опаской. Но он не отвечает, и мне понятно, что ей не очень-то поверил. — Я ничего плохого не делала, папа. Это она вредничает.
— Пусть и так, — говорит папа. — Я бы хотел, чтобы ты извинилась перед Эльке за то, что огорчила ее. Пожалуйста. Ради меня.
Я хмурюсь и отвешиваю губу.
— Зачем?
— Затем, — отвечает он устало, — что мне нужно, чтобы она за тобой присматривала, пока я на работе.
— Почему я не могу ходить с тобой в лазарет?
— Не говори глупости, Криста. — Он достает бурый бумажный пакет. — Смотри, что я тебе принес — славную черемуху.
Папа угощает меня черемухой, когда я обещаю извиниться. Забираю Лотти в сад, и мы считаем там косточки и смотрим, как далеко я их могу плюнуть:
Eins, zwei, Polizei[55],
Три, четыре, бригадир,
Пять, шесть, злая карга…
Эльке находит у меня в волосах колтун и дерет его расческой.
— Ай! Ай! Не надо, больно.
Она принимается плести мне косу и дергает так сильно, что у меня будто каждый волосок вытаскивают с корнем: пинь-пинь-пинь, — Грет так прореживала редиску.
— Прекрати этот дурацкий ор, — шипит она мне в ухо, — иначе я тебе такое устрою — мало не покажется. — Она завязывает по красной ленте на каждой косе, сжав губы так, что рот у нее делается похожим на скрученный кончик колбасы, а затем убирает мне волосы с лица и закрепляет их заколками.
— Вынь их. Слишком туго.
— Оставь их в покое. Допивай молоко. Быстро. Мне недосуг все утро плясать тут вокруг тебя.
— Не буду. — Пихаю чашку, она заваливается, и я смотрю, как молоко течет по столу: широкая белая река, она уносит камни крошек и исчезает за край, как сливочный водопад. Следом катится чашка, подскакивает на линолеуме и разлетается на несколько осколков.
— Ах ты маленькая… — Эльке заносит руку и шлепает меня по ноге так, что от ее пальцев остаются красные отпечатки. Я пытаюсь вспомнить грубые слова, которые Грет произносила себе под нос, когда гаснул огонь или не подходило тесто.
— Hure! — воплю я. — Miststück![56]
Эльке в бешенстве.
— Как ты меня назвала?
— Шлюха. Шлюха. Шлюха. Сука. Сука. Паскуда. — Прочесываю память — ищу слово, которое Грет кричала горничной из соседнего дома. — Nutter![57]
Лицо у Эльке делается того же цвета, что и пролитое мной молоко. Теперь она хватает меня, вцепляется в плечо и разворачивает меня, чтобы всыпать десяток ударов мне по попе. Я машу руками, но они коротки, до Эльке не дотянуться, однако мне удается укусить ее за руку. Икаю и воплю от ярости, и мне вдруг нужно в туалет.
Но поздно — а мне все равно. Я все еще брыкаюсь и пытаюсь дать ей сдачи, а сики уже текут у меня по ногам.
Еще одна ведьма высовывает голову из-за двери.
— Все ли ладно, Эльке?
— Глянь, что она натворила! Посмотри на это безобразие. Еще и обмочилась. У мерзкой малявки не все дома. Ей место там, с остальными дикарями. — Она оборачивается ко мне: — Иди мойся, грязная тварь.
Лотти говорит, что надо найти папу, но ворота в зоопарк закрыты. Поскольку я засыпаю, спрятавшись в цветущем кусте красной смородины, Эльке добирается до папы первой. На сей раз лицо у него очень серьезное.
— Криста, Эльке говорит, что ты не извинилась, хотя мне обещала. Но, что еще хуже, сегодня утром ты намеренно разбила какую-то посуду. Мало того, — тут он отводит взгляд, и я понимаю, что будет дальше, — она сказала, что ты теперь нечиста в личных привычках. Это правда?
— Она кричала и била меня. — Я принимаюсь плакать, но сквозь пальцы подглядываю за ним. — Я не удержалась… я так испугалась, папа.
Глаза у папы округляются.
— Она тебя ударила?
