Элайза Грэнвилл - Гретель и тьма
Я зову папу и пинаю стену так сильно, что у меня на бинтах проступает свежая кровь, но стоит мне потянуть за ручку, как дверь открывается. Когда мы вернулись из столовой, что-то пошло наперекосяк и все так торопились, что папа, должно быть, забыл меня запереть.
— Папа! — кричу я и бегу по коридору. — Папа!
Медсестра пытается меня поймать. Все еще крича, я ныряю ей под руку. Распахиваются двери. Выскакивает другая медсестра, хватает меня за платье. Ткань рвется, рукав от платья остается у нее в руке. И вот — папа, он моет руки, только почему-то красной краской. А кто-то внутри комнаты кричит на меня, кричит и кричит, только звук глухой, потому что на голове у того, кто кричит, одеяло. Красная краска капает папе на ботинки. А за ним другая медсестра держит что-то ужасное…
Грет открывает дверь, впускает холодный ночной воздух в кухню. Из своего тайника под столом я вижу громадную полную луну в море звезд. Грет машет на меня посудной тряпкой, и я быстро отскакиваю, чтоб не достала.
— Лучше делай, что тебе велят, и иди спать, а не то пожалеешь.
— Нет.
— Ладно, — говорит Грет бодро, — что ж, нет так нет. Что тут поделаешь. Boggelmann[69] скоро придет, а дверь-то нараспашку.
— Папа говорит, не бывает никаких бабаек.
— Вот как? Он образованный человек, может, и прав. Нам с тобой осталось лишь подождать да поглядеть.
Начинается бум-бум-бум, и я выползаю, беспокойно гляжу на черную лестницу в кухню, почти уверенная, что уже течет по ступенькам здоровенная черная тень. И тут понимаю, что шум этот — от Грет, она месит тесто на завтра. Она откашливается и поет:
Es tanzt ein Bi-Ba-Butzemann
In unserm Haus herum, dideldum,
Es tanzt ein Bi-Ba-Butzemann
In unserm Haus herum.
Er wirft sein Säcklein her und hin,
Was ist wohl in dem Säcklein drin?
Es tanzt ein Bi-Ba-Butzemann
In unserm Haus herum[70].
Я высовываю голову.
— А что у Бабая в мешке?
— Ой, то да сё. — Она еще сколько-то мурлычет мелодию, а потом начинает по новой: — Вот он пляшет вокруг дома…
— Там еда?
— Он думает, что да. В основном — клочки да кусочки непослушных детишек, а иногда и целиком. Его еще прозывают der Kinderfresser[71]…
— Мне не страшно.
— Хорошо. — Грет пытается схватить меня, но я опять отползаю, прочь от ее руки, а она ходит вокруг стола и старается меня поймать. — Хочешь еще послушать про Детоглота?
— Нет.
— Люди говорят, он чудище с планеты Сатурн. Он темный, коренастый, нос у него крючком, а одет в длинное черное пальто. Нижняя губа у него такая здоровенная, что плюхает ему по груди. Ручищи длинные — чтобы просовывать в двери и забирать малышей. Давным-давно он натворил кое-что очень скверное…
— Что?
— Такое ужасное, что я тебе не скажу. Да и вообще забыла. Потому как чем бы оно там ни было, der Kinderfresser оказался проклят вечно бродить по земле, а настоящего дома у него нет. Он так сотни лет уже ходит. Ночью ворует детей, которые не спят. И — ам-ням-ням — днем их глотает. Сёрп-сёрп — сосет их кровушку. Хрусть-хрусть-ам-ам — перемалывает им все косточки. — Тут Грет умолкает. — Тихо! Слышала?
— Что?
— Пубум-пум-пум, будто мешок тащат по земле.
— Н-нет.
— А ты послушай хорошенько, еще слышно чок-чок — это он, пока бродил, одну ногу износил, и приходится ему ходить деревянной ногой. — Грет присаживается на корточки и шепчет: — Вот что он на самом деле ищет — добрую новую ногу себе. — Она поглаживает меня по бедру. — Пока ни одна не подошла, но он все ищет.
Я взвизгиваю и съеживаюсь в самый маленький комочек, в какой могу, но Грет меня схватила, тащит ногами вперед на свет и отправляет к лестнице резким шлепком по заду.
Папа говорит, что нашел кому за мной днем приглядывать. Я очень крепко прижимаю к себе Лотти и молчу.
— Она пообещала научить тебя рукоделию. Шитью. Вязанию. — Он делает вид, что улыбается. — Мило, правда?
Теперь он не заставляет меня вынуть палец изо рта. Ломает рогалик на маленькие кусочки и до появления дамы выпивает четыре чашки кофе. Это очень старая ведьма, брови-гусеницы — та самая, что сидела в кухне в углу, когда я обожгла пальцы сливовым сиропом. Черный кот не с нею, но она сама вся в черном и принесла свою волшебную палку — опирается на нее, чтобы все думали, будто это клюка. Я пялюсь в пол.
— Поздоровайся с фрау Швиттер. — Папа подталкивает меня. — Криста, где твое воспитание? — Он виновато откашливается. — Боюсь, моя дочь сейчас отказывается разговаривать с кем бы то ни было.
Ведьма смеется.
— Я вырастила семерых детей и двенадцать внуков и чего только не повидала, герр доктор. — Она умолкает, но я чувствую, что она смотрит на меня. — Криста, тебя заколдовали, что ли?
Бросаю быстрый взгляд — и вижу, что глаза у нее маленькие и очень ярко-синие, они сияют среди морщин, как будто вообще не с этого лица. Зубы у нее странные: по одному длинному с каждой стороны, а между ними — немного. Как только папа уходит, она постукивает по мне своей палкой.
— Ну-ка. Скажи мне, Криста, как зовут твою куклу?
— Лотти.
— Ага, по крайней мере теперь ясно, что кошка тебе язык не откусила. — Она достает клубок серой шерсти, отматывает длинную нитку. — Давай займемся делом. Сегодня я покажу тебе, как вязать.
— Не хочу.
— Сделаешь славный зимний шарф для Лотти. — Ведьма Швиттер хлопает по сиденью рядом с собой. — Иди сюда, сядь.
— Нет. — Делаю три шага назад, но она уже начинает разматывать шерсть, против часовой стрелки, и глаз с моего лица не сводит — должно быть, заклинание притяжения, потому что ноги мои идут к ней, не спросив меня.
— Так-то лучше. Сядь прямо. Смотри внимательно. Вот как это делается. Сначала делаем петлю, так… — Она вдруг тюкает меня по руке своим коготком. — Ты что, слишком бестолковая, чтобы это освоить, Криста? У тебя и впрямь с головой не все в порядке?
— Нет.
— Тогда смотри и учись.
Я мучаюсь с костяными спицами и с уродливой, серой, как дождь, шерстью, спускаю петли, тяну то слишком сильно, и пряжа рвется, то недостаточно, и вязанье делается похожим на драную паутину. Трижды я швыряю это все на пол, и трижды ведьма заставляет меня подобрать путаницу и продолжать. Наконец она разрешает мне отложить вязание.
— Завтра еще поработаем.
— Нет.
— И почему же это, скажи мне?
— Не хочу. Это противно. Я не хочу ни вязать, ни шить. Своими руками что-то делают только бедняки. Папа отведет меня в магазин, и я там куплю Лотти шарф красивого цвета.
— Вот оно что?
— Да. — Я внимательно смотрю на ведьму: у нее рука — на клюке. — Папа сказал, что я и не должна делать, как вы скажете. Вам полагается присматривать, чтобы со мной ничего не стряслось.
Ведьма квохчет. Поднимает свою палку и постукивает мне по плечу — я вздрагиваю.
— Тем не менее, Криста, всем девочкам нужно учиться трудолюбию. Завтра продолжишь то, что сегодня начала.
— Нет. — Я тру плечо и сильно щиплю его, чтоб непременно остался след. — Я расскажу папе, как сильно вы меня стукнули, и он вас прогонит, как Эльке.
— Lügen haben kurze Beine, дитя мое. — Она опять смеется. — Да, как гласит старая поговорка, у лжи короткие ноги, она обычно возвращается и тебя преследует. Теперь почитай тихонько свою книжку. Мне надо дать глазам отдохнуть пять минут.
Мы с Лотти садимся в углу и слушаем, как у старой ведьмы отдыхают глаза: хры-хры… Она храпит, пока в одиннадцать Урсель не приносит мне молоко и пирог. Я еще не голодная, потому что мы ходили на разведку и скверная Шарлотта украла в спальне шоколад. Мы его очень не торопясь съели, а затем снова пересказали Ханселя и Гретель. На сей раз мать не может заставить детей пойти в лес и потому убегает сама.
Когда ведьма просыпается, она заставляет меня упражняться в письме, а сама болтает со своими подругами. Мне все равно. Когда вырасту, я стану знаменитым писателем, как Кэрролл Льюис или Элли Франкен Баум, но девочки в моих книгах будут путешественницами, станут водить самолеты и сражаться в битвах, а не играть в норах с белыми кроликами или плясать по кирпичным дорожкам с дурацким пугалом и человеком из металла. После обеда ведьма дает мне маленький квадратик льна с напечатанным рисунком и разноцветные шелковые нитки.
— Давай, Криста. — Она вдевает нитку в иголку и показывает мне, как гладкими маленькими стежками вышивать лепесточки. — Вышивать красивое — хороший способ времяпрепровождения для юных дам.
— Не хочу. — Стискиваю кулаки.
— Надо.
— Нет. — Рука ее стискивает палку, но сейчас-то я наготове. Убираюсь в другой угол комнаты. — Вы меня не заставите.
Урсель, зайдя собрать тарелки, цокает языком.
