Руди Данциг - В честь пропавшего солдата (1984-1985)
«Это Красная Скала, — кричит он мне в ухо, — ты не узнал?» Снова волна окатывает меня и я пригибаюсь. Неужели эта хилая, неприметная возвышенность и есть то место, где играли мы с Яном? Неужели это и есть теплый, зелёный холм, который так величественно возвышался вблизи нашего дома? Паруса снова ловят порывы ветра с резким, взрывным хлопком.
Мейнт подскакивает ко мне и свешивается рядом со мной наполовину за борт, напряжённо что-то высматривая в воде. Хейт тоже склоняется в нашу сторону и смотрит, переводит двигатель вполсилы и машет мне. Под собой я чувствую и слышу странные скребущие звуки, словно какие-то животные царапают и грызут лодку. Мы почти приплыли, но топчемся на этом месте, словно сумасшедшие. Мотор в бессилии выпускает клубы едкого дыма, который проникает мне в нос и рот и вызывает тошноту. Стуки под лодкой становятся всё более настойчивыми, и когда я привстаю и сгибаюсь за борт, чувствую слабость и дрожь в коленях. Рядом с собой я вижу, словно призраки, два резиновых предмета, торчащих среди волн; я мог бы прикоснуться к ним, если бы протянул руку.
«Самолёт, — взволновано кричит Мейнт против ветра. — Ты чувствуешь, мы стоим прямо на нём?!» Он ударяет по массивным колёсам, раз, два, до тех пор, пока может до них дотянуться. Зачарованно я смотрю на эти пугающие предметы, фантомы иного, потаённого мира. Подо мной висят люди, вниз головой, и у меня появляется чувство, что я их знаю, что они мои утонувшие друзья. Они так близко, в окружении рыб и водорослей, висят, качаясь, под тонкой слоем бушующей воды. Их руки вибрируют в однообразном ритме туда-сюда, немые жесты: шатающаяся пляска смерти. Сразу после этого видения содержимое моего желудка широким желтоватым потоком низвергается в воду.
Когда мы приплываем в Ставорн, Хейт сострадательно говорит мне, что назад я могу вернуться не на лодке, если захочу, а пешком, ведь Лааксум совсем недалеко. Но с трусливым фатализмом я заставляю себя час спустя снова подняться на борт, заползти в угол и накрыться накидкой, надеясь на лучшее. Наверное, он решил, что я боюсь заблудиться, или что не найду дорогу домой.
В Ставорне я видел трех немецких солдат; они стояли просто так на набережной и никого не останавливали, но тщательно осматривали всех, словно хотели разглядеть что-то под одеждой. Это резко отбросило меня на шаг назад, к Амстердаму и войне. Здесь, во Фрисландии, я успел подзабыть опасность, исходящую от их блестящих сапог, темно-зелёной формы и голосов, звучащих резко и быстро, но вот оно вернулась, это чувство подозрительности и страха.
В порту я старался быть как можно более незаметным и не показать, что страдаю от морской болезни, так как посчитал, что если немцы это заметят, то поймут, что я не местный рыбак, а приезжий, из Амстердама, и тотчас меня схватят. Мне казалось, что они стоят там в гавани и высматривают, ожидая именно меня. Возможно они нашли мою продовольственную карточку, узнали моё имя и мой номер и теперь высматривают меня.
Обратный путь прошёл на удивление быстро, я лежал под парусом и задремал, наполовину больной, наполовину потрясённый предшествующими событиями. Раньше чем ожидал, я почувствовал, что ветер стих, благодетельное спокойствие окутало лодку и напряжение меня покинуло. Рокот мотора стал слабее, паруса опустились вниз. Я выполз из-под паруса и почувствовал легкое дуновение ветерка на своём лице: прямо передо мной был до боли знакомый причал. Великое спокойствие воцарилось в моем чреве, я сошел на берег — герой вернулся из своего первого путешествия — и почувствовал, как земля уходит из-под ног: казалось, что земля стала морем. Это называется — ноги моряка.
Мимо прошёл рыбак, тяжело ступая ногами в деревянных сабо, глухо постукивающими по каменной мощённой дороге: эти звуки отзывались в моих ушах музыкой, такой любимой и знакомой музыкой!
А теперь к Мем, к дому, который твердо стоит среди ив; к столу, который никогда не движется!
Часом позже я сижу перед домом; уже поздно, и бесцветное солнце блеклыми пятнами лежит на земле. У меня на коленях книга, и я пытаюсь вбить себе в голову псалом для завтрашней воскресной школы. За всё время что я здесь, да и во все последующие недели и месяцы, я не нашел иного способа запомнить такие непонятные стихи, как псалмы, кроме как долго читать их, снова и снова, пока они не отложатся в моей голове.
«Блаженны непорочные в пути, ходящие в законе Господнем.
Блаженны хранящие откровения Его, всем сердцем ищущие Его.
Они не делают беззакония, ходят путями Его.
Ты заповедал повеления Твои хранить твердо.
О, если бы направлялись пути мои к соблюдению уставов Твоих!
Тогда я не постыдился бы, взирая на все заповеди Твои:
я славил бы Тебя в правоте сердца, поучаясь судам правды Твоей.
Буду хранить уставы Твои; не оставляй меня совсем».[7]
В отдалении, почти напротив нашего дома, среди деревьев прячется крыша фермы, где живёт Ян. Мысленно, я вижу большой голый двор, грязный из-за дождя, высокие двери конюшни, вход в дом с деревянными башмаками перед дверью: там Ян, мой спаситель, друг, с которым я убегу отсюда. Когда он смотрит сюда, то думает ли обо мне?
Я уже разработал план: днём в воскресенье я не пойду в церковь, а встречусь с Яном в гавани. Я смогу взять немного еды, потому что все будут в церкви, и мы сбежим. У нас будет несколько часов, до того как нас хватятся. Ян говорил, что нам нужно плыть на лодке в противоположную сторону, но я отговорю его от этого плана, я никогда больше не поплыву по воде. Лучше, если мы попытаемся пойти по дамбе, и если нам это удалось бы, то…
…Иду путём своим…
Неправильно.
…Иду путем твоим…
Опять ошибка.
…Иду путем моим…
Чёрт возьми.
Холодная ярость охватывает меня, мне хочется запустить книгой в стену или рвать колючую проволоку забора голыми руками.
Вся эта несправедливость, вся неопределённость, всё мое болезненное состояние и весь страх, все непонятные и нестерпимые желания, всё несбывшееся, всё то, по чему я тоскую… Чёртов ад, жизнь дерьмо.
«…Блаженны непорочные в пути, ходящие в законе Господне…»
Ян, если бы только ты был тут, ты мог бы меня снова придавить к земле или схватить руками мою шею, всё будет лучше, чем это ничто, эта пустота, эта беспомощность.
«…Буду хранить уставы Твои; не оставляй меня совсем…»
11
Три дня назад нечто случилось со мной впервые.
Ночью в постели — в этом месте и в это время суток, когда я могу воображать, что я в родном доме, где тихо и уединённо, я отворачиваюсь к стене и черчу линии к Амстердаму, линии связи между мной и домом.
Но несколькими последними вечерами я думаю о Яне; я пытаюсь изгнать его из мыслей, но он настойчиво проникает в них, манипулирует ими, хочу я того или нет. Меня беспокоит больше всего то, что я тоже хочу «этого», страстно стремлюсь к этому в моих фантазиях. Я ощупываю своё тело, стыдливо и осторожно, чтобы никто не смог увидеть. Это я, это моя грудь, мой живот, мои ноги, и тепло, которое я излучаю, исходит от меня. И почему этот маленький незрелый отросток, который увеличивается и вытягивается под моим прикосновением, предмет, который растет из моих внутренностей, начинает набухать и приподниматься, если его потереть и подергать? Я повторяю эти действия снова, для того чтобы ещё раз испытать это. Когда я ночью занимаюсь этим, то за обволакивающими меня грёзами встаёт нечто пугающее: я понимаю, что это плохо, это есть грех.
В один из темных, дождливых вечеров я чувствую себя совершенно ненужным в этом маленьком жилище, пленённым, загнанным в ловушку.
В течение нескольких недель не приходят письма из дома; этот факт, эта неизвестность сжигают меня изнутри. И даже когда Хейт сказал, что почта в провинции Голландия не работает, так как из-за войны всё остановилось, я тайком выглядывал каждое утро в окно, надеясь увидеть велосипедиста в синем мундире, везущего почту. Я продолжаю писать письма в Амстердам, что совершенно излишне — говорила Мем — вряд ли эти письма дойдут, да и лишний расход бумаги и чернил. Но я всё равно продолжаю, правда, тайно. Конверты я украл из бюро, только у меня не было денег на марки. Я бросаю письма в почтовый ящик без марок, надеясь что поможет адрес, написанный большими, жирными буквами с обеих сторон конверта. И, безусловно, должна помочь молитва, которую я проговариваю, когда письмо из моих пальцев исчезает в тёмной щели почтового ящика: «Дорогой Бог, сделай так, чтобы они получили его, пожалуйста, пожалуйста. Если ты захочешь, то сделаешь это». Долгое время я упорно придерживаюсь этого ритуала: написать, опустить и ждать в надежде на ответ.
В тот дождливый вечер я был убежден, что письмо из Амстердама придёт. Я видел по дороге в школу трёх цапель, стоящих в канаве, а это к удаче, и библейские тексты, которые читал в классе; всё это, казалось, содержит скрытое послание: не отчаивайся, избавление близко! В деревне крестьянский мальчик просвистел мелодию, напомнившую песню, которую пела моя мама, и я был несказанно удивлён. В этом я тоже углядел намёк, знак, понятный только мне.
