Эмэ Бээкман - Возможность выбора
Для Маркуса оставалось загадкой, почему Орви не хочет жить в их уютной комнатке. Взгромождать на себя новые заботы именно теперь, когда Маркус решил пожить в свое удовольствие!
Нечего Орви забивать себе голову чепухой — если все только и делают, что охотятся за более благоустроенными квартирами, так это просто такое поветрие. Придет время, их дом пойдет на слом, и уж без крыши над головой их не оставят.
Принципы Маркуса были железными, и не Орви было ломать их. Да и как объяснить, что грудь стискивает тяжесть, которая становится все невыносимее. Маркус счел бы ее слабоумной, если бы она, например, рассказала о клубке предрассудков, который висит под потолком их квартиры. Да и все прочее, что тревожило Орви, показалось бы ему смехотворным. Попробуй похнычь из-за корзины с картошкой, что стоит возле двери! Орви поражалась, до чего бессильны слова по сравнению с тем, что стоит за ними. Если человек говорит: не хочу — это может означать как минутный каприз, так и всеобъемлющую пресыщенность жизнью.
Орви чувствовала, что изрядно запуталась в своей жизни. Она как будто все летела и летела, вдруг крылья ее парализовало, и она шлепнулась оземь. Судьба не перенесла ее на хутор Паулы в пору его процветания. Обещанное Маркусом светлое будущее, которое должны были выковать для них чьи-то руки, находилось за высокой стеной, и никто не удосуживался ломать ее. Сама Орви давно уже перестала быть тем человеком, который ломом прокладывает себе путь.
У Орви опустились руки, она почувствовала, что становится ко всему равнодушной.
Она бы помчалась, стала бы хлопотать, объяснять и требовать, но ведь ее никто не поддержит.
Странные мысли приходили Орви в голову. Может быть, во всем виновата их с Маркусом разница в возрасте? Годы, когда человек способен на какие-то свершения, у мужа уже позади, а Орви мучается оттого, что не знает, к чему приложить руки. Ей досталась неблагодарная участь — слушать сетования Паулы о золотом прошлом и восхищенно кивать, когда мамаша Маркуса рассказывает ей о подвигах, которые она в свое время совершала. Разве Орви не имеет права на жизнь? Ведь и в ней жило человеческое стремление к созиданию.
Орви казалось, что Маркус и Паула оттирают ее от главной жизненной артерии в сторону, как бы говоря: куда уж тебе, беспомощная букашка! Словно Орви и не была полноценным человеком, словно не было у нее такой же единственной и мимолетной жизни, в течение которой надо успеть что-то совершить. Ладно, Орви не ставила перед собой каких-то значительных целей, но создать свой дом — на это имеет право каждый человек.
Орви, как пленница, сидела в своих четырех стенах. Вечерние часы заполняло тревожное ожидание — когда же наконец прозвучит стартовый выстрел и она сорвется с места и устремится на дорожку, ведущую к новой жизни?
Иногда, приходя домой, Орви останавливалась в коридоре перед мраморной женщиной и смотрела на нее. Их объединяла схожесть судьбы: обе были по-своему забыты. Истинное место скульптуры было в выставочном зале, во дворцовом парке или в музее — красоту нельзя держать под спудом. Орви же хотелось попасть туда, где она могла бы, подобно веселому маленькому пони, тащить посильную поклажу. Правда, скульптура была гордостью жителей дома, они наверняка прослезились бы, случись, что высеченную из камня женщину унесли бы отсюда. Маркус уверял, что Орви — самое дорогое для него создание на свете. Но существовать для того, чтобы скрашивать жизнь одного человека, — нет, Орви не была столь жертвенной натурой.
У нее у самой должны были быть и цель, и направление. По сравнению с огромным и непонятным миром мир ее мечтаний был до смешного мал — подумать только: свой дом, свой ребенок, но Орви все же полагала, что она имеет полное право тосковать по ним.
К Пауле иногда заходила в гости ее приятельница. Эта женщина работала в цехе пластмассовых изделий и поэтому каждый раз приносила с собой в подарок Пауле комплект шашек без доски. Паула вежливо благодарила, внимание дороже подарка. Потом Паула запихивала коробку с шашками под кровать, к предыдущим. Там они копились, и никто никогда не передвигал эти шашки по черно-белой доске.
Орви начала и себя считать такой же никчемной шашкой. Ей тоже негде было делать осмысленные ходы.
Никакой особой разницы между ними не было — шашки лежали под кроватью Паулы, Орви лежала на кровати рядом с Маркусом.
Мрачные мысли одолевали ее, и она подумала, что дальше так продолжаться не может.
35Друзей и знакомых у Орви и Маркуса почти не было. Связи с одноклассниками распались. К тому же она теперь стеснялась приглашать кого-либо в гости. Она ясно представляла себе, как покраснеет, впуская гостей в дом. Корзинка с картофелем непременно подвернется под ноги, человек с непривычки споткнется и, чего доброго, еще растянется. Кроме того, Орви казалось, что среди ее сверстников они с Маркусом выглядят людьми старомодными, не способными идти в ногу с другими. Вокруг без конца шли разговоры о том, как тот или иной умудрился устроить себе квартиру, как он ее обставлял и какие придумывал новшества. Кому не везло с квартирой, тот обзаводился дачей. Люди усердно занимались устройством своей жизни — в отсталой провинциальной среде все стремились мгновенно достигнуть бытового благополучия цивилизованного мира. Никто не мирился с теснотой и примитивными условиями, люди из кожи вон лезли, чтобы преуспеть. Но поскольку у Орви с Маркусом никаких планов и намерений на этот счет не было, они не знали бы, о чем и говорить с этими людьми. Орви не хотелось становиться мишенью для сострадательных взглядов. А что отвечать, если кто-нибудь поинтересуется: когда это, мол, вы наконец думаете выбраться отсюда?
День ото дня Орви все больше впадала в уныние. Она тосковала по собственному дому, мечтала о ребенке, жаждала общества приятных людей, потребность в общении становилась временами мучительной.
Когда Орви порой нерешительно заводила разговор о том, что неплохо бы завести с кем-нибудь более близкое знакомство, Маркус с готовностью кивал. Кинув фразу, что и он не медведь в берлоге, он тут же забывал о своем обещании. Маркус удовлетворял свою потребность в общении просто и без особых хлопот. Иногда он приходил домой под хмельком, добродушно хлопал по спине понуро сидящую за столом Орви и объяснял, что ходил с мужчинами пропустить по маленькой. В этих случаях он становился словоохотливым и рассказывал Орви всякие новости. Как раз в ту пору ходили анекдоты про льва и зайца. Кроме того, Маркус не забывал похвастаться, что его ждет большая премия и что к праздникам ему вручат почетную грамоту.
Но выпивал Маркус все же чрезвычайно редко. Свои крыши он сколачивал большей частью один и поэтому почти не встречался с товарищами по работе. Привыкнув, подобно ремесленнику былых времен, корпеть в одиночку, он не любил брать кого-то в долю. «Начнут баклуши бить, а ты отдувайся, — думал Маркус. — Всегда у них найдется повод отложить в сторону рабочий инструмент. То им захочется пить, то понадобится в уборную, потом отправятся в магазин или вздумают покурить где-нибудь в подветренном месте». Маркус не любил бездельничать: делать, так делать — таков был его основной принцип. К тому же он не враг собственного кармана, любил добавить Маркус.
Как-то в дождливый день у Маркуса произошла крупная неприятность. Оставив верхнюю одежду на чердаке дома, он, как всегда, полез на крышу. В конце рабочего дня, когда, переодеваясь, он пошарил по карманам, оказалось, что кто-то украл у него деньги и документы.
В тот вечер в доме царила крайне нервная обстановка.
Паула, прислонившись к косяку двери, рассказывала одну за другой истории о кражах. Где-то неподалеку якобы обчистили подвал, унесли старый матрац, несколько банок с вареньем и санки. Совсем недавно вломились в квартиру знакомого ее приятельницы — и откуда только вор мог знать, что хозяева держат деньги в бельевом шкафу под полотенцами? О кражах скамеек с кладбищ Паула знала целую серию случаев. Бог с ними, со скамейками, но эти подонки не стесняются воровать и цветы с могил. Теперь те, кто поумнее, выдумали новый способ сохранять цветы на кладбище — их мнут и опрыскивают чернилами из авторучки.
Историям Паулы не было конца.
У Орви звенело в ушах. Стащили ковер, унесли белье с веревки, укатили колеса от машины, сняли с петель открытое окно, оторвали дверь. Орви, которую уже воротило от этих рассказов, казалось, что вот-вот появится рука в черной перчатке. Схватит Паулу за шкирку и запихает в большущий мешок.
Паула считала, что вдобавок к крючку и замку следовало бы повесить на их дверь еще и цепочку. Ходят тут всякие, говорят, что из домоуправления, а откроешь — ворвутся, стукнут по голове и унесут все до последней тряпки. Когда-то на хуторе днем и ночью двери стояли настежь и никто ничего не трогал, теперь времена другие, да и люди испортились.
