Эмэ Бээкман - Возможность выбора
Все началось с этого красного автомобиля. Очень давно, в один из погожих летних дней, девчонка-школьница села рядом со взрослым мужчиной, чтобы обновить машину.
А что, если во всем виновата машина?
Орви еще несколько раз глубоко вздохнула, уже не замечая затхлого воздуха в машине. Одна-единственная мысль целиком овладела ею.
— Столкни эту колымагу под откос, — совершенно спокойно произнесла она.
Маркус не ответил.
Орви снова, на всякий случай, протянула руку к дверце. Уходящие минуты гулко стучали в ее мозгу.
— Думаешь, это поможет? — наконец спросил Маркус.
— Может быть, так мы освободимся от своего прошлого.
Маркус начал возиться у арматурного щитка. Он потянул за рычаг, рванул ручной тормоз, заглянул под сиденье. Орви вздрогнула, когда ей на колени положили термос.
С термосом в руках она вышла из машины.
Под ногами хлюпала сырая земля.
Глаза быстро привыкли к темноте. Где-то вдали сверкали огни города, кидая в небо отсвет. И здесь, поблизости, за голыми деревьями, покачивался одинокий уличный фонарь, время от времени выхватывая из темноты красный корпус автомобиля.
От резкого ветра у Орви заныли ноги. Она взяла термос под мышку и спрятала пальцы в рукава пальто. Где-то внизу, в проводах, гудел ветер, сюда доносилось лишь отрывистое завывание.
Ссутулившаяся фигура Маркуса появилась у машины не сразу.
Кто знает, о чем он думал там в одиночестве, склонившись над рулем, может быть, он просил прощения у своей верной машины. Люди скорее угробят себя в машине, чем саму машину.
Орви с интересом наблюдала за Маркусом. Он нажал на крышку капота и подошел к багажнику, где проволока давно уже заменила замок. Кажется, он собрался приподнять крышку, но потом отказался от своего намерения. Чего там только не было — рваная запаска, несколько тряпок, два-три гаечных ключа и лопата на случай непроезжей дороги.
Маркус всем телом налег на заднее крыло. БМВ заскрипел, словно взывая о помощи, колеса на два дюйма продвинулись вперед.
Маркус выпрямился. Он посмотрел через плечо на Орви; она сутулилась, ее закоченевшие руки по-прежнему были засунуты в рукава пальто.
Орви не пошевельнулась и не произнесла ни слова.
Чего он там медлит! Топить щенка — тут он не раздумывал! Отказываясь от ребенка, он не колебался и не изучал выражения глаз Орви!
Маркус снова подтолкнул машину поближе к краю откоса.
Затем распрямился. Точно хилый старик, у которого от малейшего движения дух вон! Впрочем, неуклюжая фигура в широченном пальто производила впечатление, что человек этот давно оставил позади молодость.
Почему он так рано состарился?
Возможно, он сам торопился навстречу старости? Кто-то сказал о ком-то: он любит старость.
Почему бы и нет, если поставить знак равенства между старостью и уютом, покоем, безразличием.
Маркус снова подтолкнул машину и тут же отстранился. Эти его движения напоминали какой-то странный ритуальный танец. Метания Маркуса вызывали у Орви одновременно и смех, и слезы. Видимо, она действительно много значила для этого бесчувственного существа — неслыханное дело, чтобы Маркус всю ночь просидел в гараже! Орви никогда не поверила бы, что Маркус и впрямь начнет толкать под откос свое детище, свой красный автомобиль, чтобы он превратился там в груду обломков. Как у него не дрогнуло сердце послать на гибель свою машину, своего единственного старого друга? Он мог забыть всех на этом свете, но только не машину. Приходя домой, Маркус часто со стуком кидал в угол какие-то свертки — детали для своего БМВ. Летом, бывая у Бритты и Алара, Маркус не замечал ни деревьев, ни цветов; прекрасный сад, море и лес — все это было хорошо только как обрамление для его красной кареты. Маркус мог до самозабвения говорить о машинах, были бы слушатели. Орви не замечала, чтобы женщины могли так пространно говорить, например, о детской коляске, плите, ковре или о каком-нибудь другом предмете обихода.
Маркус дюйм за дюймом подталкивал машину и одновременно, казалось, старался попридержать ее. Он часто поглядывал на жену. Но темнота как бы надела на обоих черные очки. Орви было жаль, что она не видит выражения глаз Маркуса. Интересно было бы знать, как выглядит отчаяние в зрачках Маркуса. Да, это действительно было бы занятно.
Орви подняла воротник. Холодный ветер проникал за пазуху. Снова спрятав пальцы в рукава, Орви вдруг поняла, что упивается страданием Маркуса.
«Какая я мелочная», — с удивлением подумала Орви. Осознав внезапно, что она плохой человек, Орви с ужасом подумала: вдруг она сама не меньше Маркуса во всем виновата.
Маркус никогда не упивался страданиями Орви. Возможно, он просто не в силах был понять ее душевных терзаний и поступал так, как велела ему совесть, доверяя своему жизненному опыту взрослого мужчины и главы семьи. Разве и Орви не слышала бессчетное количество раз от многих, что слово мужчины должно торжествовать, что бремя принятия решений должно ложиться на мужчин как на более умных? Разве сама Орви своей уступчивостью не поддерживала в Маркусе самоуверенность? Несправедливо так жестоко судить его теперь. Достаточно того, что, подчиняясь приказу Орви, он принялся толкать машину к краю откоса. Больно смотреть, как он то и дело останавливается и ждет. Но Орви непоколебима. Она смеется и плачет про себя, но в глазах ее нет слез и губы ее неподвижны. Станет ли ей легче жить, если на этот раз ее слово восторжествует? Обязательно ли должен союз людей зиждиться на том, что один повелевает, а другой подчиняется? Разве совместная жизнь должна быть тюрьмой? Разве одиночество равноценно свободе?
Орви охватила дрожь.
Термос упал на землю. Орви не торопилась поднять его. Если вокруг так пронизывающе холодно, едва ли эта капелька консервированного тепла поможет изменить климат.
Сейчас машина скатится под откос. Еще несколько дюймов — и сила тяготения неумолимо сделает свое дело. Не каждому дано увидеть столь великолепное падение. Можно ли таким путем уничтожить все плохое, что было в прошлом? Часто людям становится не под силу терпеть неуловимые проявления своих настроений, и они стараются отождествить внутреннюю дисгармонию с какой-нибудь вещью.
В действительности же автомобиль ни в чем не виноват. Во всем, определяющем ход жизни человека, сам человек в большей или меньшей мере всегда принимает участие. По отношению же к тому, кто полагает остаться сторонним наблюдателем, недействительно старое, мудрое изречение: каждый человек — сам кузнец своего счастья. Для тех, кто сложа руки ожидает прихода лучших времен, эти лучшие времена так никогда и не настанут. Орви даже оторопела, сообразив вдруг, что она до сих пор позволяла дню за днем безучастно проплывать мимо так, словно она и не была рождена на свет с двумя крепкими руками и с ясной головой на плечах. И когда это ее угораздило так растерять самоуверенность и волю к действию?
Неужели уже поздно что-либо изменить?
Маркус повернулся к Орви. Ни один из них не различал глаз другого.
— Подожди, — тихо сказала Орви. Она не знала, доносится ли ее голос сквозь шум ветра до Маркуса.
В лицо била изморось.
Колеблясь, Орви сделала несколько шагов по направлению к Маркусу. Закоченевшие ноги не слушались ее.
— Подожди, — повторила Орви.
Маркус, казалось, шатался. Он медленно склонялся к закрылку машины.
На сырой земле Орви заметила извилистые следы колес. Неужели красный БМВ действительно сопротивлялся?
— Все-таки крыша над головой, — останавливаясь за спиной Маркуса, сказала Орви. — В нашем климате нельзя без крыши, — добавила она. — Пусть даже ржавой. Ведь мы не знаем, кого эта ржавчина разъедает больше — машины или людей.
От звука собственного голоса Орви стало легче. Она представила себе, как стоящая на краю откоса машина благодарно вздыхает и в этот дождливый и ветреный час сбрасывает с себя пласты ржавой коросты. Из-под нее выступает светлая и нетронутая поверхность.
Если сбросить с себя коросту обид, унижений и ожесточенности — не выглянет ли из-под нее чистая и нетронутая душа?
Таллинн, 1976–1977 © «Советский писатель», 1973 г. Перевод Т. Теппе (главы 1–21) и Е. Лейт (главы 22–44)
