Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном (сборник) - Водолазкин Евгений Германович

А если бы я на печку не отвлекся и успел выехать на дорогу, он бы в меня обязательно врубился, с ужасом осознал Насыр и снова принялся вытирать ладони о штаны. Или догнал бы на следующем повороте, там как раз слепой участок. А сбрасывать скорость водитель спорткара, похоже, не привык.

Девушка громко вздохнула. Ну да, сели и не едем, кругом на километры никого, вечер надвигается, и кто его знает, что водитель задумал.

— Все нормально, уже трогаемся, — поспешил успокоить Насыр.

Он дисциплинированно посмотрел в боковое, потом в верхнее зеркало и ободряюще улыбнулся. Девушка в ответ не улыбнулась. Она смотрела в зеркало, прямо в глаза Насыру, серьезно и даже строго. Сидела девушка уже не прямо, а очень расслабленно, и пальто у нее, оказывается, было расстегнуто и сверху, и снизу, и белая кожа сияла, сверху и снизу, ярко и остро, как галогенка или даже язычок ацетиленового пламени.

Так же ярко и остро Насыр понял, что под пальто на девушке ничего не надето.

Понятно, почему так озябла, подумал он машинально и спохватился: что, даже на ногах ничего? Ну, ниже ослепительной и совершенно чеканной коленки?

Длиннющая узкая голень переходила в длиннющую узкую лодыжку и длиннющую узкую ступню, так что нога походила на мускулистую анаконду-альбиноса. Вправду босиком, понял Насыр. Это как же она до остановки-то дошла? И откуда? Или ее выбросили там?

Но тут девушка сняла ногу с ноги и, не отрывая угольного взгляда от зеркальца, неспешно развела мраморные коленки.

Насыра опять обдало жаром, уже не понять, сзади, спереди или изнутри. Он поспешно отвел глаза, снова вытер руки о штаны, вернул рычаг на нейтралку и сказал, предварительно откашлявшись:

— Вы если про оплату беспокоитесь, не беспокойтесь. Не надо ничего.

Сзади молчали. Насыр пожал плечами и раздраженно добавил:

— Если так хочется, можно на телефон бросить.

Сзади донесся шорох. Насыр нерешительно глянул в зеркало и расслабился. Теперь белым светилось только лицо девушки, а силуэт был беспросветно темным, даже лежавшая на коленях ладонь, вроде пустая, но выставленная так, будто держала телефон. Сидела девушка уже прямо и смирно, даже снова успела пристегнуться, кажется.

Насыр, запнувшись, с некоторой досадой продиктовал номер. Девушка принялась чертить темным пальцем по темной ладони, нет, по кожаной перчатке, — снова нет, не перчатка это, а все-таки телефон, и да, экран у него совершенно без подсветки, как у читалки на электронных чернилах.

— Сумма на ваше усмотрение. Но лучше на эти деньги подарок кому-нибудь купите. Хоть себе, а лучше детишкам, соседским, допустим, или племяннику. Печеньки там, игрушку. Правда, мне приятней будет.

Он сказал это больше для себя или того самого всегдашнего судьи-слушателя, чем для девушки, которая вряд ли привыкла не получать, а делать подарки, тем более детям — молодая больно. Понизив голос, Насыр совсем для себя пробормотал привычно: «Бисмилля», снова проверил дорогу по зеркалам и тронулся, стараясь не отвлекаться на ухваченный пристальный взгляд сзади. Не пристальный даже, а пронзительный. Пронизывающий.

Смотри, кривляйся, ногами болтай, да хоть закувыркайся там, только меня не трогай и сама будь здорова, подумал Насыр мрачно. Девушка, кстати, может вправду быть нездоровой, не умственно даже, это бы ладно, кто сегодня здоровый-то, а физически — раненой, простуженной или просто голодной.

— Слушайте, может, вы есть-пить хотите? — спросил он. — Вот водичка, и шоколадка вроде была, если что.

Он выудил из держателя бутылочку, мельком подумав, что такая может и побрезговать, поэтому добавил:

— Долго голодать нельзя, особенно на холоде, не пить тем более.

Протянуть воду назад Насыр не успел. Опять заныло в затылке и онемели пальцы, в ушах загудело, и все вокруг стало непонятным и неправильным. Он уронил бутылку в держатель, вцепился в руль, вильнул, отскакивая от обочины, тут же аккуратно, чтобы не занесло, затормозил, остановился и вгляделся в зеркало. Уже не обращая внимания на заднее сиденье, Насыр врубил аварийку и дал задний ход.

За снежным бруствером обочины барахталось что-то похожее на крупную собаку или поддельного медведя. Вернее, человека в ростовом костюме медведя.

Насыр остановился, чуть не доезжая, и выскочил из машины.

Не было никакого ростового костюма, но человек был. Женщина в просторной бежевой куртке, распахнутые полы которой и сбивали с толку, как и заснеженные уже волосы, болтавшиеся не в такт ветру.

Женщина пыталась выбраться на дорогу через снежный вал, отделявший асфальт от заснеженного поля. Ни перелезть поверху, ни пробиться насквозь сил у нее не хватило. Она тыкалась в снежные комья головой и плечами, застывала и тыкалась снова, оставляя темные пятна.

Что за женский день сегодня, подумал Насыр с отчаянием. И почему с каждой женщиной всё хуже и страшнее? Наверное, так в жизни устроено. Но почему именно сегодня все это началось — вместо салатов и плова в семейном кругу?

Он прыгнул на бруствер и ухватил женщину под мышки. Женщина немедленно обмякла, став неподъемной. Насыр напрягся было, стараясь не обращать внимания на слишком сильный и сладкий запах духов, но тут же одумался. Дерганья и перетаскивания могут разодрать что-нибудь надорванное или еще как-то повредить. Он осторожно разжал руки, так, чтобы женщина не уткнулась носом, вернулся, не чувствуя снега в ботинках, к машине, сдал еще и, покряхтывая, загрузил женщину на переднее сиденье.

Насыр выпрямился, подождал, пока из глаз уйдет белесая пелена, и осмотрелся.

Фиолетовая корма торчала из снежного поля в полусотне метров. Кривой след, продранный спорткаром, уже затягивало пушистым слоем, как грядку укрывным текстилем.

Насыр сел за руль, подъехал к точке, в которой жирный и кривой тормозной след нырял в помятый бруствер, выскочил из машины и побрел как мог быстро по небрежно взрытой полосе, увязая сперва по колено, потом по бедро.

Водитель спорткара, насколько понял Насыр, впрямь попытался пройти повороты на полной скорости. Это было опасной ошибкой. Еще сильнее водитель ошибся, дав по тормозам, причем дважды. Сперва, когда машину занесло — и в результате спорткар, потеряв управляемость, пошел юзом. Второй удар по тормозам заставил спорткар, подпрыгнув, улететь с трассы в заснеженное поле. И это тоже можно было бы пережить — кабы снег не скрывал то ли валун, то ли прикопанный бетонный блок, в который спорткар и врубился на полном ходу.

В этом водитель был, конечно, уже не виноват. Но кучка мелких оплошностей и ошибок часто складывается в беду, которая сжирает и совсем непричастных.

Насыр не стал изучать препятствие, остановившее спорткар со смертельной бесцеремонностью. Он сразу прогреб к водительской двери и заглянул, смахнув снежинки, через стекло, нижняя рамка которого застыла вровень с уровнем сугроба, — спорткар засел с сильным креном на нос и левый борт.

Стекло было как экран древнего телевизора с издыхающей лучевой трубкой: трудно понять, что он показывает, а что отражает. В салоне темно, вокруг смеркается, к тому же мешают отражения снежного поля и собственных плеч, а еще сильнее — белесая пелена утомления, снова растянувшаяся вдоль глаз. Насыр нашарил и рванул ручку двери — та не шелохнулась, — проморгался и снова прильнул к стеклу.

За стеклом светлые, темные и совсем черные пятна и полосы шевельнулись, сложившись в четкую картинку. Матовый чехол, растянутый поверх руля и приборной доски, был подушкой безопасности, поблескивающая округлость на ней — бритым виском водителя, неловко уткнувшегося в подушку свернутым носом и правой скулой, а лениво шевелящиеся змейки на округлости — струйками крови.

— Э, брат, ты жив?! — заорал Насыр, стуча в стекло.

Подушка, висок и краешек век в тени еле заметной глазницы, кажется, затрепетали — возможно, от стука. И что-то шевельнулось в глубине салона.

Насыр вгляделся и вроде бы разглядел еще одно лицо, странно знакомое, похожее на след снежков в темном холодном углу.