Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном (сборник) - Водолазкин Евгений Германович

Слава Говорухин — режиссер фильма «Место встречи изменить нельзя» — во время съемок учился водить машину. Как-то он попросил меня, к этому времени водителя с трехлетним стажем, немного поездить с ним по городу. Вместо себя в качестве режиссера он оставил Володю Высоцкого. Мы со Славой с переменным успехом перемещались по Одессе на новом и первом в жизни Славы автомобиле. Я — в качестве тренера-надзирателя. Говорухин — в качестве экзаменуемого. На каком-то повороте он воскликнул: «Представляю, с какой детской радостью Вова сейчас дает режиссерские команды световикам, актерам, звукорежиссеру и рабочей бригаде!» Позднее Володя говорил, что народ на съемочной площадке был непослушным и без дикого крика дело еле тянулось. А Слава хвалил Володин успех: за одну смену он втрое превысил лимит пленки и времени!

И еще о совпадениях. В 1980 году, осенью, пережив смерть Высоцкого, я оказался в Тартуском университете по приглашению великого ученого-слависта Юрия Михайловича Лотмана. Там я узнал, что автором большого здания знаменитого университета был вероятный предок моего героя из фильма «Служили два товарища» — обрусевший немец Иоганн Вильгельм Краузе. В Тарту я выступал на вечере памяти Владимира Высоцкого. После выступления, общаясь с Лотманом, я благодарил его за книгу о «Евгении Онегине» и монографию о Пушкине. Памятно его согласие с моими замечаниями о некоторых сходствах в характерах обоих поэтов: Пушкина и Высоцкого. Как для Пушкина были определяющими чувство дома, личное присутствие в биографиях его персонажей и чувство собственного достоинства, так было и у Володи. Юрию Михайловичу это показалось интересным и справедливым.

Сегодня мне восемьдесят четыре года, и я ровно в два раза старше Высоцкого: ему навсегда сорок два. Я все еще снимаюсь и только что приехал со съемок. «О, как я поздно понял…» — вертится у меня в голове строчка из Давида Самойлова, — что по молодому легкомыслию не догадался, какое чудо совершил тогда, в 1967 году, Высоцкий, преодолев запреты и втянув меня в мой первый фильм «Служили два товарища»… и не поблагодарил его… Теперь и время, и место наших встреч не вернуть. И я обращаюсь в небеса: «Спасибо, Высоцкий, спасибо, Володя, актер по закулисному прозвищу Высота!»

Шамиль Идиатуллин

Только там радость

Снег шел, падал, поднимался, метался и недвижно висел, будто пыль в солнечном луче, и не было ему ни конца ни краю, сплошная белесо-серая середина между белесо-серой дорогой и белесо-серым небом. Снег то с траурной торжественностью оседал толстыми пушистыми хлопьями и лишь в последний миг, спохватившись, со всей дури кидался на лобовое стекло, размазываясь в мучную кляксу, то съеживался на ветру в твердые крупинки, расчерчивал мир быстрыми диагоналями и переходил к обдуманным затяжным атакам с разных сторон. Снег размазывался по стеклу полосами мутноватой глазури, оставляя прозрачными лишь небольшие лунки, как на картинке из детской книжки, и сбивался в комья, обволакивая дворники вспотевшей сахарной ватой. Снег изо всех сил давал понять всему, что движется, что лучше не двигаться, а залечь в теплую уютную норку и под шорох, скрип и свист за таким вот окольцованным инеем окном с картинки заниматься чем-нибудь приятным или хотя бы полезным, — и сил этих у снега было куда больше, чем у всего, что движется.

Но движение — это жизнь, а неподвижность, стало быть, наоборот. Движение же вслепую — лучший способ с жизнью расстаться.

Поэтому Насыр продолжал движение, до боли в висках и в затылке пялясь сквозь сужающуюся амбразуру, пока не приходилось все-таки останавливаться на обочине и почти уже без горестных вздохов выскакивать со скребком наперевес, чтобы громко содрать ледовую оболочку со стекла и выбрать из полостей и щелей дворников гроздья синеватых от незамерзайки жемчужин. Перед этим Насыр, конечно, вглядывался и в обочину, и в зеркала, чтобы не впилиться куда-нибудь и не поймать распахнутой дверцей невнимательную машину.

Машин не было. И обочины были пустыми, всегда. Ни торопливых путников, ни прикорнувших машин, ни терпеливых бабушек под остановочным козырьком. Одна только женщина.

Насыр вздрогнул.

Женщину он заметил, лишь завершив в такт надсадному скрипу со скрежетом врубаться в ледовый пласт по периметру лобовухи и смахнув остатки снежной пыли щеткой. Скрип издавала под порывами ветра жестяная табличка с автобусным расписанием. Насыр, когда выскакивал из машины на предостановочном пятачке, не вглядывался, конечно, в тень павильона, вот и не заметил женщину, которую маскировала еще и одежда — длинное темное пальто, почти сливавшееся со сгустком мрака, даже на взгляд куда более стылого, чем пуржистый ветер над дорогой. А светлое пятно лица могло оказаться, например, следом крупного снежка.

Насыр вздрогнул сильнее, поспешно запахнул расстегнутую куртку и крикнул, в основном чтобы набраться уверенности:

— Подвезти вас?

Светлое пятно чуть качнулось — ага, значит, все-таки человек, а не след снежка — и снова застыло.

Похоже, соображалку уже отморозила, подумал Насыр с беспокойством и сказал громко, но убедительно:

— Все равно в город еду, давайте подброшу. Автобусы сегодня после обеда раз в час ходят, замерзнете.

Светлое пятно не шевелилось. Боится, понял Насыр с досадой. Она-то мое лицо видит. Может, всех таких боится.

Он добавил уже тише:

— Я таксист, в Осинки клиента отвез, на обратку никого не нашлось, пустым еду. Вас за так довезу.

Насыр подождал, застегивая куртку, хмыкнул и шагнул к машине. Не хочет — не надо. Ей, в конце концов, жить. Ну или не жить.

Силуэт шевельнулся — как именно, Насыр не разглядел, но сразу сообразил, что женщина посмотрела на часы на запястье или в телефоне, почему-то не давшем ни малейшей подсветки.

— Еще рано, — сказала она.

Тихим грудным голосом сказала, но Насыр услышал: как раз стих ветер и прервался тоскливый скрип. Он сам едва не заскрипел от внезапной колючей дрожи, взбежавшей от лопаток к макушке, и ответил:

— Помирать всегда рано. Заболеете или еще чего хуже. Давайте хотя бы до Московской подброшу, там магазины и кафешки сегодня допоздна. Или куда удобно. В тепле ждать приятней.

Она опять двинула, кажется, рукой — очевидно, все-таки с телефоном, и до Насыра дошло:

— А, вы такси заказали на конкретное время? Так я предупрежу сейчас диспетчера, что перехватил, а с водилой рассчитаемся, нормально все будет. Там опять вся система упала, и приложение, и навигатор тоже, вообще ничего толком не работает. Да вы знаете, небось. Телефон снова телефоном стал, чисто позвонить.

Он усмехнулся и для очистки совести уточнил:

— Поедем, а? А то я потом изводиться буду, а тут дубак, а вы одна, и вообще.

Насыр был почти уверен, что женщина не пойдет и коли не замерзнет здесь, так отстудит себе все на свете, коза упрямая. Поэтому он собирался, как тронется, позвонить Трофиму или Боре, которых диспетчеры использовали в таких, не слишком частых, но все-таки регулярных, случаях.

Не дождавшись ответа, Насыр кивнул и сел в машину. И снова вздрогнул, потому что одновременно с его дверью захлопнулась правая задняя дверь, а женщина, оказавшаяся изумительно проворной, щелкнула ремнем безопасности и замерла на диване, глядя на Насыра через зеркало, но как будто прямо в глаза.

Не женщина это была, а девушка. Ослепительная.

Глаза у нее были красивые, черные, и сама она была очень красива, очень молода и очень бледна. Еще бы, столько на морозе проторчать.

Растекшаяся от заднего сиденья волна холода сунулась Насыру за ворот и к бокам. Он поежился и поспешно включил печку, бормоча, что сейчас тронемся и согреетесь сразу. Сзади тут же дохнуло жаром, аж шея взмокла и мгновенно высохла. Насыр смутился, убавил градус, включил поворотник и начал выезжать из кармана, но тут же дал по тормозам.

Мимо пролетел темный спорткар, опасно вильнув и заорав сигналом, звук которого стремительно менялся согласно какому-то физическому закону. Насыр вдохнул в тон сигналу, пробормотал: «Вот… летчик», с трудом оторвал от руля холодные мокрые пальцы и вытер их о штаны, похвалив себя за то, что не выругался при девушке. Да не только в девушке дело. Не выругался — всяко молодец, ибо сказано: «Не злословьте» и сказано: «Тот, кто слышит и судит каждое слово, всегда рядом».