Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном (сборник) - Водолазкин Евгений Германович

Оно слегка качнулось, вроде как кивая, и голова водителя тоже слегка качнулась, будто соглашаясь, и тут же шевельнулись плохо различимые плечи и шея, обмякая, а кожа на лбу и скуле будто обвисла, а под глазом, наоборот, чуть втянулась и пожухла, как лепестки сорванной позавчера ромашки.

Насыр бывал на похоронах и видел аварии со смертельным исходом. Он знал, что мертвый человек совершенно не похож на живого. Этот стал мертвым.

Мертвых следует помнить, но заботиться надо о живых.

Насыр развернулся, обошел машину с кормы и добрел до пассажирской двери. Она была приоткрыта, снег вокруг изрыт и закапан темным. Пятна неравномерным пунктиром сопровождали широкую неаккуратную борозду, криво уходящую к дороге. Не отвлекайся, напомнил себе Насыр и присел перед щелью, чтобы вытащить пассажира с лицом, похожим на пятна снежков.

Пассажира на переднем сиденье не было.

Насыр попробовал рассмотреть через небольшое стекло, полузанавешенное чем-то изнутри, задний диван, которого в спорткаре может и не быть, ничего не разглядел и, пыхтя от напряжения, попытался просунуться в приоткрытую дверь. Никого там больше не было — только водитель, безнадежно мертвый даже в этой проекции, похожие уже не на чехлы, а на мешки из-под муки подушки безопасности, обвисшие поверх бардачка и боковой стойки, полутьма и неприятный дымно-сладкий запах. Насыр даже не успел насторожиться — понял, что это смесь парфюма, мужского и женского, с перегаром и вонью пиропатронов, которыми выстреливаются подушки безопасности.

— Есть тут кто? — спросил Насыр на всякий случай, просунул руку за спинку кресла и пошарил вслепую.

Рука почему-то опять заледенела, а когда Насыр подался назад, заледенел и затылок. Как будто на него легла ледяная ладонь, длиннющая и узкая. Белая.

Насыр выпрямился так торопливо, что едва устоял на ногах, — а на миг даже показалось, что не устоял он, а с легкостью китайского акробата ушел в заднее сальто. Насыр качнулся, чтобы утвердиться попрочнее, и глаза резанула белая пустота, распростертая во все стороны, как будто он все это время бродил по фантастическому лабиринту из ледовых экранов, занятых изображением высокой четкости, и вдруг их разом выключили.

Белую пустоту прорезала лишь тонкая нить, уходящая в бесконечность впереди, странная, вроде черная, но иногда вспыхивающая огнем то ли алым, то ли фиолетовым, и почему-то не теряющаяся из виду по мере удаления, а одинаково хорошо различимая и там, где по-хорошему должен находиться горизонт, и здесь, в своем начале. Насыр опустил глаза, чтобы понять, где, собственно, начало нити, и обнаружил, что не дышит. Нить выходила у него из груди, из застежки-молнии, между желтыми зубчиками которой и была зажата. То есть начиналась. Или не начиналась, а прошивала Насыра насквозь.

Насыр осторожно повернулся, чтобы проверить, охнул от острой боли в затылке и неловко повалился в снег.

Он задрал голову, некоторое время соображая, что случилось, поспешно отвернулся от мертвого человека в машине, единственного и никем не сопровождаемого, потому что другой человек смог доползти до обочины и был подобран Насыром, который теперь валяется в борозде, проделанной этим человеком, и зря теряет драгоценное время. И свое, и, что хуже, отведенное на спасение того человека. Той женщины.

Насыр вскочил и торопливо побрел к машине, почти уверенный, что, пока ловил глюки в снегу, та женщина умерла.

Она не умерла.

Она была неподвижна, бледна и окровавлена, она полулежала в той же неудобной позе, в которой Насыр ее оставил, она еле дышала полуоткрытым ртом, неглубоко и часто, точно всхлипывая. Но была жива.

— Сейчас, — пробормотал Насыр, укладывая ее поудобнее и пристегивая под раздражающее щелканье аварийки. — Сейчас поедем, потерпите.

Женщина была немолодой, но красивой и ухоженной. Это не мешали заметить ни огромная гематома, закрывшая глаз, ни густые потеки крови на лбу, губах и подбородке. Одежда, заляпанная и истерзанная, стоила, наверное, как машина Насыра. Не говоря уж о кольцах, цепочках и прочих финтифлюшках, массивных и блестящих, которыми женщина была увешана на манер елки.

В гости торопились, праздновать, с сожалением подумал Насыр, обегая машину и усаживаясь за руль. Наряжались, прихорашивались, хлопнули на дорожку для настроения — от женщины тоже попахивало, — подарки в багажник, небось, загрузили, притопили, в меня чуть не врезались, и не только в меня, наверное, — и что? В гости не приедут, муж погиб, жена, если выживет, то для того, чтобы горевать месяцами, если не годами. А родне каково придется? И тем, к кому в гости мчались? Испортили праздник.

Так, что за ерунда в башку лезет, рассердился на себя Насыр. Главное, чтобы жива осталась, остальное пережить можно. Все можно пережить, кроме собственной смерти.

— Едем уже, сейчас, — успокоил он женщину, вызвал в телефоне Камолу, смахнул дворниками порошу со стекла, посмотрел в зеркала, трогаясь, и обмер, краем глаза заметив позади овал вроде следа от снежков.

Насыр моргнул. Нет, не след снежков это был, а лицо бледной девушки в пальто. Она так и сидела сзади, терпеливо и неподвижно. А Насыр про нее совершенно забыл.

— Простите, тут видите же… Сейчас… Камола, салом!

Он торопливо объяснил ситуацию и обещал прибыть, Бог даст, в течение двадцати минут, если не случится пробок. Точнее сказать было невозможно: навигатор по-прежнему открывался через раз и исходил из того, что находится то ли на Новой Земле, то ли в Антарктиде, — и Насыр, так и не сподобившийся вытряхнуть снег из ботинок, отчасти его понимал.

Белое лицо в зеркале шевельнулось, и женщина справа задышала чуть чаще и надрывней.

То есть они обе тут сидели, пока Насыр нарезал вокруг спорткара, одна чуть живая, другая как неживая — и… что? Просто сидели, и всё? Жуть.

— Постараюсь успеть, скажи, чтобы тоже успели, — завершил разговор Насыр, не отвлекаясь на отбой. Камола сама сбросит, не первый год за таксистом замужем.

Он повел плечами, чтобы снять напряжение, сцепившее его с рулем слишком жесткой рамкой, притопил до предельно возможных ста десяти и неторопливо заговорил, сам не совсем понимая, по-русски или по-узбекски — и с кем именно:

— Вы уж простите, что из-за меня в такое вляпались. Я и сам не рад, планы совсем другие были — тем более перед праздниками, столько всего успеть надо. Но вы не волнуйтесь, мы успеем, все будет нормально. Ну как нормально: все уже ненормально, но это надо пережить. И жить дальше. Чем дальше от плохого, тем больше мы сможем исправить и сделать из плохого хорошее. От совсем плохого мы уже отъехали, а к тем, кто исправит, всё ближе, вы дышите только, ладно? А, забыл.

Насыр вызвал диспетчера — по телефону, связь через приложение так и не наладилась, — объяснил ситуацию, только тут убедившись, что до этого правда выступал на узбекском, потому что Людмила Сергеевна строго велела говорить по-человечески. Насыр не обиделся, он помнил, что она не со зла, и все они не со зла, он давно привык не обижаться, а теперь и времени на это нет. Насыр попросил вызвать к месту аварии полицию — ну и скорую.

— Учи ученую, — проворчала Людмила Сергеевна. — Вызову, всех вызову. Хотя скорая там не пришей рукав, ты же сам сказал.

— А вдруг, — ответил Насыр и сам удивился.

Видел же, насколько холодный уже водитель, а все еще думает, что может быть какое-то вдруг.

— «Говорят, под Новый год что ни пожелается», — продекламировала Людмила Сергеевна. — Такой большой, а в сказки веришь. Знаешь такой анекдот, Ходжаев? Ничего ты не знаешь. Заказы-то еще принимаешь сегодня, звонить тебе, если что?

— Позвоню, как понятно будет, — сказал Насыр. — На всякий случай с наступающим, Людмила Сергеевна.

Она уже отключилась.

Насыр объяснил извиняющимся тоном:

— Она тетка хорошая, добрая, но стесняется этого, что ли. Многие стесняются. Странно: по идее, наоборот, следует грубости своей стесняться, злости или глупости. Всё у нас наоборот. Помрет человек — сразу все вспоминают его и жалеют, что помер, знали бы, ух как помогли. А не помер — не вспоминают, не жалеют и не помогают, сколько бы он ни прожил. Ну, так принято. Живые, считается, неприятные какие-то, напрягают вечно, подводят, ерунду болтают и делают. Еще и непредсказуемые: никогда не знаешь, что любой человек в следующий миг натворит. А покойник не подведет.