Курилов Семен - Ханидо и Халерха
— Что в стойбище, Ниникай? — Голос его был слабым, упавшим. — Плохо, однако? Меня ждут как всемогущего бога или как старого быка, изодранного волками?
— Пурама уже сказал, что в стойбище, — сурово ответил Ниникай. — А сейчас Встречнева луна — люди полуголодные, потому злые.
— На кого злые?
— Пока на шамана-чукчу. Но могут возненавидеть и всех чукчей.
— А Пурама сказал так, будто на меня злые…
— Пурама вперед смотрит — я так понимаю. Могут и от тебя, Афанасий Ильич, отвернуться. Могут! Ты же все с исправником да с исправником, ну, еще с богачами и купцами. И люди решат, что тебе не до них…
— Вы зачем меня догоняли? — вдруг повернулся к нему Куриль.
— Люди веру в добрые перемены не должны потерять! — встал на ноги Ниникай. — Они считают тебя заступником. А заступник злым должен быть. И помощь тебе нужна, потому что скандал очень большой.
Ничего не ответил на это Куриль, он медленно побрел вдоль кромки сугроба, кажется, сменив из-за большой похвалы гнев на милость. Когда он вернулся назад, Ниникай встретил его словами:
— Надо все это повернуть против Каки…
— Ладно, — ответил Куриль, — сам разберусь, куда что поворачивать надо.
Он сел на свою нарту, надел варежки, положил на колени руки.
Так он сидел долго, глядя на часто пыхавший в кулаке Пурамы огонек трубки. Наконец он разобрал вожжи и тихо проговорил:
— Хоть аркан надевай на шею. Поехали…
Он моментально скрылся из глаз, как будто его и не было.
— За все три снега хоть бы пачку чаю послал мне, — сказал Пурама Ниникаю. — И не от жадности. Душа вроде добрая. Но вот независимость признает только свою. Иди жалуйся ему, унижайся перед ним или хвали его. А без этого шею не повернет к тебе. А теперь об аркане заговорил. Если б не такая беда, я бы ему сказал…
Они разошлись, и две упряжки ринулись в темноту вслед за первой.
Потерять друг друга ездоки не боялись: была середина ночи — до рассвета далеко не разъедешься, да и олени хорошо чуют след. Вырваться сильно вперед Куриль, тоже не мог: нарты всех трех ездоков то и дело проваливались в сугробы, ну, а Куриль был погрузнее попутчиков и к тому же менее ловкий; могло даже случиться наоборот — они могли обогнать его. И поэтому Пурама с Ниникаем не очень спешили.
А из-за густого снега, из-за темноты олени влетали в сугробы часто. И ездоки барахтались, не выпуская из рук вожжей, сами месили снег, тянули нарты, помогая оленям и стегая их.
Говорят, какая дорога — такие и мысли. Сейчас получалось хуже: мысли каждого из троих сами по себе были под стать дороге, и поэтому путь к безрадостной цели сразу же оказался вдвойне тяжким и вдвойне суматошным.
Труднее всего было барахтаться Курилю. Уже в четвертом или пятом сугробе он начал пыхтеть, а потом его новые ситцевые штаны и рубаха, надетые перед поездкой в Среднеколымск, прилипли к телу — он потел, сморкался, падал, ругаясь, вставал и, не отряхнувшись, бежал за упряжкой. Но препятствия он все же одолевал и продвигался вперед, а вот мысли заносили его в такие завалы, из которых не было выхода. Ехать снова в Среднеколымск и закричать в лицо Друскину: "Какое спокойствие может быть в тундре, если богатейший шаман замахивается на бога, а значит, и на царя?.." Друскин не захохочет, узнав, что случилось. Даже рассвирепеет. И Каку может схватить. А толку-то что? "Э, а Куриль-то вовсе не умный, — рассудят в Среднеколымске. — Раз его можно так одурачить, раз он ничего у себя под ногами не видит, то нельзя ему доверять. Церковь построим у чукчей или ламутов, тундру начнем крестить с другого конца, а в обучение от Куриля никого не брать". И тут не поможет даже отказ от отцовства… Тогда полный позор.
Нет, допустить это нельзя. Надо придумать что-то и сделать что-то — может быть, резкое, но достойное прежней чести. Что можно сделать?
Отказаться от Ханидо. Договоренность Нявал нарушил. Куриль, значит, не виноват. А оставлять шамана наследником он не собирался. Пусть шаманит. Тем более что никакая власть не захочет, да и не может распорядиться: принудить парня раскаяться в дьявольской вере и приставить его к святой церкви. Совсем надо отречься от этого Ханидо. И тогда в обучение можно будет отдать другого, юкагира, конечно; и тогда можно будет сказать попу и исправнику:
"Парень в одиночестве бубном баловался, а я не захотел, чтобы человек с таким грехом вошел в святой дом. Другого — надежного — отдаю".
И Кака после этого запищит, как мышь под лапой песца…
Народ? Что — народ? А, он хочет в жизни, как в сказке, увидеть юкагирское счастье — "поженились молодой богатырь и красавица"… Иначе народ потеряет надежду, от заступника отвернется? Но ведь народ, как и Пурама с Ниникаем, тундру оглядывают со старых маленьких кочек! Куриль не сказку выдумывает, а жизнь переделывает, и не о двоих он думает, а обо всех.
Люди еще будут молиться на тордох Куриля… А если уж всем непременно хочется увидеть счастливыми Ханидо с Халерхой, то будет и это. Не пройдет трех-четырех снегов — и раскается Ханидо, Халерха терпеливая — подождет. Ну, а он уж в полной бедности их не оставит…
…Отказаться от Ханидо… Да ведь нельзя отказаться-то! Нет у Куриля сына, нет наследника. Для кого пасется столько оленей? Кому их оставить? От одного отказаться, а другого взять? Кого попало усыновить? Но приемный сын — это не шапка: одну скинул, другую надел… Да и в этом еще не вся беда.
Курилю нужен не просто сын-наследник, а сын-преемник, преемник его дел и забот. Это должен быть или поп, или будущий голова, умеющий объясняться словами на бумаге и вести себя независимо среди русских начальников и якутских тойонов [93]… На одного Ханидо Куриль мог положиться. Некем его заменить. Некого даже вместо него отдать в обучение. К парнишке Сайрэ приглядеться? А когда приглядываться? Он к тому же сын шамана Мельгайвача, получукча. Но пусть даже и он. А какой ум у него? Сметливый, говорят. Но так, может, для утешения Пайпэткэ говорят. Куриль не знает Сайрэ. Племянника Мэникана бы. Но ведь глупый же он! А жадный, как Петрдэ…
Идти на риск? Но Куриль слишком стар. Попадется тупой парень — и станет голова юкагиров посмешищем для якутов, для русских, чукчей, ламутов, а юкагиры-потомки скажут: глупым, видно, был тот вожак, раз дурака принял за умного… И как бы Мамахан не вмешался. "Выхода, — скажет, — нет. Давай отправим якута". А уж якуты не подведут…
Что делать?..
Это была у Куриля самая тяжкая в жизни дорога. Он пообещал Ниникаю и шурину самостоятельно найти выход из положения, но к середине ночи уже понимал, что подходящего выхода ист, а есть только неподходящие". Вот существование этих неподходящих выходов и мучило его до рассвета, до очень позднего рассвета шестой луны.
