Алла Калинина - Как ты ко мне добра…
Вот и окончился их с Ириной спор. Впрочем, был ли вообще между ними спор? Просто каждая выбрала свой путь: Ира ушла вперед, в непонятное, пугающее будущее, а она, Лиза, не смогла, осталась здесь или, может быть, даже пошла назад. Но все равно это были две стороны одной медали, а медаль была — за чистоту, за верность себе и своим идеалам, и это, в конечном итоге, было важнее, серьезнее, чем карьера, престиж, успех. И теперь Лиза уходила туда, откуда все еще тянулась счастливая тоненькая ниточка воспоминаний, которые призвана она была сохранить. А может быть, и передать дальше? Кому?
Она поехала в школу солнечным зимним утром. Директриса Инна Михайловна уже ждала ее в своем кабинете. Она была одних с Лизой лет, крупная, спокойная, с ироническими чертиками, надежно спрятанными в несколько сонных белесых глазах.
— Так вот вы какая, Елизавета Алексеевна! Мне Раиса Дмитриевна столько про вас наговорила, просто прожужжала все уши. Это хорошо. Мы все здесь живем дружно, стараемся жить дружно… У вас есть какие-нибудь вопросы, сомнения?
— Сомнение только одно: справлюсь ли я, у меня никакого опыта, даже выступать публично и то приходилось очень редко, и всегда я этого боялась…
Инна Михайловна засмеялась.
— Тогда вас ждет несколько очень неприятных минут. Но это потом пройдет, вы не беспокойтесь. Хотите посмотреть свой класс, тот, в котором работала Раиса Дмитриевна?
Они поднялись по лестнице и пошли по длинному коридору, завешенному яркими самодельными новогодними картинками с подписями на английском языке, мимо целой вереницы дверей. Их решительные каблуки гулко стучали в чуткой утренней тишине. Перед одной из дверей Инна Михайловна остановилась и с поддерживающей, но в то же время и любопытной улыбкой заглянула Лизе в лицо.
— Ну как, готовы?
Лиза кивнула, ничего уже не видя и не слыша вокруг себя. Все в ней тряслось, дрожало и всхлипывало, когда она на ватных ногах переступила порог и вошла в класс. Медленно, вразнобой заскрипели отодвигаемые стулья. А они-то в свое время вставали разом, дружно хлопая крышками парт, и здоровались хором, в этом был особый шик. А эти ребята перед нею стояли спокойные, улыбчивые, довольные развлечением и отвлечением от урока, но ни любопытства, ни почтения к начальству не было на их лицах. И парты были без крышек, не парты, а столы, и расставлены они были как-то не так. Ребята не спеша рассаживались, переговариваясь между собой, и даже где-то в глубине класса вспыхнула маленькая веселая перебранка, кто-то махал руками, учебник громко хлопнулся на пол. Но Инна Михайловна никому не делала замечаний, улыбалась, ожидая тишины.
— Ну вот, ребята, — сказала она наконец. — Это Елизавета Алексеевна. Она будет преподавать у вас химию и заменит Раису Дмитриевну. Она человек у нас новый, так что вы должны будете ей помочь. Зато она кандидат технических наук и знает массу интересных вещей…
Ребята сдержанно загалдели, и Лиза очнулась. Постепенно стали проступать перед нею лица: стриженые независимые девчонки на передних партах, два веселых верзилы в углу, которые все еще толкались, молодая учительница в нарядном синем платье, которая с некоторым напряжением пережидала их визит, незаметно поглядывая на часики. И невольно взгляд Лизы, пробежав по партам, остановился на своей, предпоследней в среднем ряду. Там сидел толстый мальчик не в форме, а в свитере и остро смотрел на нее знакомыми зеленоватыми глазами. На кого он был похож, на кого? Пухлые руки его вяло лежали на столе, один палец был испачкан в чернилах. Что в нем было? Чем он так привлек ее? И вдруг она поняла. Чем-то был он похож на маленького Рому со старой фотографии, найденной ею после смерти Марии Николаевны, на такого Рому, каким никогда она не знала его в жизни, — толстого, задумчивого, только еще мечтающего о далекой встрече с ней, Ветой…
Лиза торопливо отвела от него глаза и взглянула на Инну Михайловну.
— Ну, познакомились? — все с той же легкой улыбкой спросила та. — Тогда пойдемте, не будем мешать уроку… До свидания, ребята!
И они вышли в коридор.
— Ну как, страшно было?
— Нет, не очень. Хотелось бы мне знать, какой они увидели меня, увидеть их глазами…
— Инна Михайловна пожала плечами:
— По-моему, вы не произвели на них особого впечатления, иначе они начали бы орать и прыгать, чтобы вам понравиться. Но это даже хорошо, легче будет начинать. Они вообще-то хорошие ребята, нам всем дают клички, не очень обидные, чаще всего по имени-отчеству, например: Басан — это Борис Александрович, Валан — Валентин Андреевич. Вот как будет с вами, не знаю, у вас не очень складно получается, но вы не беспокойтесь, они обязательно что-нибудь придумают. Хотите посмотреть химический кабинет? Он здесь, рядом. Сейчас будет перемена и мы войдем…
Прозвенел звонок, и издали, как ураган, стремительно нарастая и расширяясь, возник шум, и вдруг прорвалась плотина, все двери распахнулись как будто бы одновременно, и оттуда вырвались, словно узники из больших надоевших белых клеток, большие и маленькие, хохочущие, орущие, вибрирующие, с потными лицами и раскрытыми ртами дети. Они мгновенно заполнили все пространство вокруг и весь воздух, торопливо затопали по лестницам, а из классов все еще вытекали и вытекали последние тихенькие примерные ученицы, парочками, под ручку, с любопытством стреляя в них глазами, и толстый мальчик в свитере мелькнул в толпе и сел на подоконнике с книжкой в руках. Это был словно праздник, на который она попала через годы и годы будней.
— Ну что вы, Елизавета Алексеевна! Растерялись? Идите сюда. Посмотрите, какое у нас оборудование. Вот здесь реактивы. Неплохо для школы, правда? Во всем этом вы постепенно разберетесь, а пока не стесняйтесь, спрашивайте все, что непонятно. У нас тут кружковцы есть, они вам помогут. А когда вернется Агриппина Георгиевна, вам сразу станет легче, она прекрасный методист и очень добрый человек… Ну что, довольно для первого раза?
Когда Лиза вышла в коридор, перемена все еще длилась, но детская толпа словно устоялась, выместилась, медленно текла по холлу — то ли восьмерками, то ли кругами, то и дело вскипая там и сям мелкими водоворотами. Дежурные с красными повязками маячили у стен, ровный гул ходил волнами. В широкие зимние окна, заклеенные бумажными снежинками, било мохнатое, слепящее, белое солнце. Какая-то возня была возле нее, кто-то крошечный протиснулся и побежал.
— Лиза, Лиза, Лиза-Вета, я люблю тебя за это… — пропел комариный голосок и, пискнув, затих.
«Не может быть, — думала она, — этого не может быть… Широкая лестница с узорными перилами, тяжелый скрип парадной двери, топот бегущих ног… детство… Неужели?» Так что же она? Она им понравилась?
Она ступила на лестницу и вдруг увидела себя со стороны их глазами, такую, какой она стала теперь, — высокую, статную, немолодую, с поблескивающей в волосах сединой, с расплавленным, потерявшим прежний стержень лицом. Так что же это было — конец или начало? Неужели новое время уже наступило и она скоро впишется, привыкнет, откроется? Какой она будет теперь? Но главное было ей уже ясно — она в их власти, они смогут сделать с ней, что захотят, и они ее примут. Какое счастье!
