Таня Валько - Арабская жена
— Нет… Это какие-то чужие, не наши… — лгу я как по писаному и откидываюсь на землю, теряя сознание.
Не знаю, сколько времени проходит — то ли день, то ли неделя. Чувствую лишь острую головную боль и неведомую ранее слабость — как будто из меня вышел весь воздух. И непрестанно возвращаются ко мне картины той ночи.
Открыв глаза, я вижу озабоченное мамино лицо, какое-то медицинское оборудование, белые халаты врачей… и снова все окутывается туманом.
— Что с ним? — таковы первые слова, которые мне удается произнести.
— Все хорошо, все хорошо, — успокаивает меня мама. — Отдыхай, набирайся сил. Не думай сейчас о глупостях.
Что она говорит?! Да это же самое важное, что только может быть, ведь речь идет о самом любимом моем человеке, а она называет это глупостями… Вдруг он уже мертв, а мать так неумело пытается от меня это скрыть? Но вот она на минутку выходит, и я использую момент: сползаю, ослабевшая, с больничной койки и шаг за шагом, держась за стену, иду в отделение интенсивной терапии. Никто меня не останавливает — видно ведь, что я пациентка. Узнать меня сейчас нелегко: забинтованная голова, опухшее лицо с черными кровоподтеками под глазами и ссадинами на носу.
— Простите… — обращаюсь я к медсестре отделения, которая сидит в регистратуре. — Не знаю когда, но к вам должны были привезти моего парня. Его зовут Ахмед Салими, он араб… — Я едва дышу, ожидая наихудшего.
— А… это тот, с подрезанным горлом? — весело уточняет она. — Где же это вы волочились, что на вас такие бандиты напали?! — с любопытством спрашивает она. Как же, по меркам нашего городка это сенсация: наконец хоть что-то произошло.
— Мы возвращались домой, — объясняю я, а сама еле держусь на ногах. — Это была единственная дорога. — Побелевшими пальцами хватаюсь за край конторки. — Так что с ним? — Чувствую, что больше уже не вытерплю этой неизвестности. — Я только хочу увидеть его.
— Это будет непросто, — беззаботно отвечает она, с интересом глядя на меня. — На следующий же день за ним приехал его друг, вроде бы доктор. Только их и видели. Ординатор не хотел выписывать его, он ведь был в скверном состоянии, но что ж тут поделаешь? Арестовать не арестуешь, он ведь вроде не виноват. Под собственную ответственность покинул отделение, все бумаги подписал, так что мы чисты. Хочет подыхать под забором — его дело. Хотя этот его приятель как будто бы в частной клинике работает…
Так вот оно что! Наверняка это Али вытащил своего земляка из беды. Может быть, благодаря этому Ахмед и выживет! А я-то думала, что после того нашего неудачного визита, так внезапно завершившегося, они никогда больше не захотят друг друга знать… Вот что значит мужская солидарность!
— Такая смазливая девка — и с черномазым водится, — слышу я за спиной слова медсестры. — Мало разве нормальных парней по улицам ходит?! Вот и получила, что заслужила.
Напрягаю все силы, чтобы ускорить шаг. Надо побыстрее вырваться отсюда и начинать действовать. Хватит уже вылеживаться на больничной койке.
Выйти на Али я не могу — не знаю номера его телефона, а Виолетта настолько меня не терпит, что отказывается даже открывать мне дверь и отвечать на какие-либо вопросы.
Телефон Ахмеда молчит целую неделю. Он не подает признаков жизни, а я не хочу быть назойливой: может, он плохо себя чувствует или не в состоянии говорить… Но, проведя в одиночестве выходные, я не выдерживаю и звоню. Раз, второй, третий. Он не берет трубку. Не хочет со мной разговаривать! Я всерьез обеспокоена.
Проходит три недели — а у меня по-прежнему тишина. Жив ли он? А может, вернулся в свою страну, к любящей семье? Но что же будет со мной? В довершение ко всему я с недавнего времени как-то странновато себя чувствую и вот уже дважды у меня не было месячных. В январе я думала, что просто не заметила их, — ведь я никогда особо тщательно не отслеживала свой цикл. Но весь февраль я ждала их с нетерпением. Сейчас же, в начале марта, я уже отдаю себе отчет, что кое-что изменилось, и отлично понимаю, в чем дело. Тогда, в новогоднюю ночь, во время нашего первого раза, мы с Ахмедом не предохранялись. Мне не нужны даже тесты на беременность — я и так вижу изменения, происходящие с моим организмом.
А связаться с любимым у меня нет возможности! В конце концов я решаюсь оставить сообщение на автоответчике, хоть и не люблю этого делать.
— Ахмед, милый, почему ты не хочешь разговаривать со мной? Ты же знаешь, что в случившемся с нами нет моей вины. Я по тебе скучаю. Позвони. — Это было первое сообщение.
— Ахмед, сокровище мое, в чем дело? Жив ли ты? Я очень беспокоюсь. Мне ничего не известно о том, что с тобой происходит. — Второе сообщение.
— Ахмед, ты что, больше меня не любишь? Зачем ты так огорчаешь меня и причиняешь боль? — Третье.
— Солнышко, любимый мой! Отзовись! — Очередное.
— Ахмед, пожалуйста, позвони, — хнычу в трубку.
— Нам нужно встретиться и серьезно поговорить, — резко говорю, доведенная до отчаяния. — Прошу тебя, не избегай меня!
— Ахмед, нам необходимо увидеться, — плачу. — Ты же говорил, что мы предназначены друг для друга и всегда будем вместе… — Я срываюсь на рыдания, и время для голосового сообщения заканчивается.
— Разве трудно тебе встретиться со мной? Скажи! Мне нужно рассказать тебе кое-что очень важное. — Я голосом выделяю последние слова.
— Дорота, ты все-таки законченная идиотка. — В ванную, где я сижу с мобилкой в руке, внезапно влетает мама.
Она оглядывает меня с головы до ног, обращая особое внимание на живот и грудь. Я принимаю ванну, но вода уже почти вытекла, едва закрывает дно, и я стою голышом, будто прародительница Ева. Я скрещиваю руки на талии, но от взора обеспокоенной матери ничего не утаить.
— И что же стряслось на этот раз? — прикидываясь дурочкой, спрашиваю я.
— Ты можешь хоть на минутку перестать притворяться? — нервно произносит она. — Я ведь твоя мать и знаю тебя. Не только характер твой знаю, но и твое тело.
— То есть?
— То, что тебя не тошнит и ты не падаешь в обморок, еще ни о чем не говорит. Ты беременна, черт подери, и почему бы тебе не признаться в этом?!
— Тьфу… — единственное, что у меня выходит сказать.
— Это серьезное дело, Дорота! — Она пристально смотрит мне в глаза. — Ты вот осуждала мой неудачный брак с твоим отцом и дальнейший развод, но я, по крайней мере, была замужем. Поверь мне, гораздо лучше быть разведенкой, чем заиметь ребенка в девках, тем более в таком городке, как наш.
— Да ну? — бесстыдно переспрашиваю я.
— Именно так, — настойчиво продолжает она. — Идти замуж за араба — тоже, конечно, позор, но зато будет с кого требовать алименты. Говорят, арабы обожают детей.
