Майкл ОДвайер - Утопая в беспредельном депрессняке
С этими словами Альфред еще раз икнул и вновь уставился на пляшущие в камине огненные языки. Виски почувствовал, что в его голове воцаряется полный хаос, и встал, чтобы идти к своей машине.
— Черт ногу сломит в этом заколдованном лабиринте. Пора сматывать удочки, — бормотал Виски себе под нос, направляясь к дверям в дальнем конце комнаты, чтобы выскользнуть незаметно.
Двойняшки уткнулись в свой телевизор, Альфред задумчиво созерцал Вселенную, Мэгз с торжеством выигрывала у самой себя в карты, а Винсент с Хеленой продолжали шепотом орать друг на друга.
В дверях Виски обернулся, чтобы кинуть на всех прощальный взгляд, и наткнулся на сиделку Макмерфи. Глаза Виски были ослеплены белизной ее белого халата, голова закружилась, сознание отключилось, на лбу выступил холодный пот, ноги подкосились, и он рухнул на пол. Пока он лежал, уставившись с пола на Макмерфи, его охватил приступ неудержимого смеха. «В ней не меньше шести футов восьми дюймов, — подумал он, — точь-в-точь каланча».
— Как дела? — спросил он.
— Спасибо, хорошо. — Ее голос звучал как винил с дерибасом, с которого, сквозь скрипы, доносился писк придавленной дверью мыши. И весь ее облик соответствовал голосу: тело, от широкой задницы, сужающееся к плечам и увенчанное конусообразной головой с острым носом и утопленными возле него бусинками косых глаз под крохотным белым чепцом. — Рада знакомству с вами. Меня можно называть сиделка Макмерфи. Или просто сиделка. Или сестра Макмерфи. Или Мак. Вы к нам надолго? Друг семьи? Родственник? Гость? Места в доме сколько угодно. Я ухаживаю за Альфредом и Маргарет. Им пора ложиться спать. Они уже в преклонном возрасте. За ними нужно все время присматривать. Вы в порядке? Выглядите нормально. Не самый подходящий момент для знакомства, конечно. Я виновата. Всегда на все натыкаюсь. Уж такая я неловкая. Меня зовут сестра Макмерфи. Но это я уже говорила, да? Приятно познакомиться. Но прошу простить. Дела.
Она выбрасывала эти обрывки фраз таким пронзительным голосом, что все собаки в радиусе нескольких миль наверняка подняли бы вой, доведись им его услышать. И чем дольше она говорила, тем пронзительнее становился звук. Виски решил дождаться, пока ее голос не поднимется так высоко, что будет уже недоступен уху, но, достигнув порога слышимости, она оборвала себя и вернулась к своим обязанностям.
И тут он услышал смешок — тихий, чуть ли не потусторонний. Почесав голову, он сел, скрестив ноги. Смех повторился, на этот раз более отчетливо. Доносился он, без сомнения, откуда-то сверху. Поднявшись с полу, Виски подошел к подножию лестницы и всмотрелся в сумрак верхней площадки. Там, полускрытая балюстрадой, находилась какая-то фигура, сидевшая, как и он только что, скрестив ноги.
— Ты кто? — спросил он. — Еще один пациент этой психушки, скрывающийся от людских глаз?
— Не ругайся.
— Чего-чего?
— Это неприлично.
— Да хрен с ним, прошу прощения. Мне не до приличий.
— Ты тоже будешь здесь жить?
— Вряд ли. Меня как-то не тянет в ваш потусторонний мир.
— Ты привыкнешь. Здесь хорошо.
— Хм… хорошо. Возможно. Но у меня уже ум за разум заходит.
— Каждый живет, как хочет. Никому нет дела до других. Лишь бы Винсент не возникал. Он тут строит из себя большого босса.
— По-моему, он просто ублюдок. В некоторой степени.
— Почему ты все время ругаешься? Ты, наверное, на что-то рассердился. Или плохо себя чувствуешь. Или просто плохо воспитан. Я ведь сказала, что тут в действительности хорошо, — ты разве не слышал?
— О да, я плохо воспитан, сердит и не расположен выслушивать поучения от невидимок. Прошу прощения, конечно.
— Почему ты все время извиняешься?
— Чего-чего?
— «Чего-чего» говорить невежливо, надо говорить: «что-что». Если слишком часто извиняться, это становится ничего не значащим механическим повторением. Теряет всякий смысл.
— Ну ладно, мне пора. Тут неплохо, но только все это не имеет ничего общего с действительностью. Пока! — Виски отряхнул пыль со своих штанов и направился к выходу.
— Не уходи. Пожалуйста.
То, как она это сказала, заставило его остановиться. Он был уже по горло сыт общением с обитателями дома, у которых давно поехала крыша. Разговоров с привидениями, прячущимися по углам и поучающими тебя на каждом шагу, следовало, по его убеждению, всячески избегать. Это противоречило своду законов, выработанных им для себя самого, — маленькой черной книжечке, хранившейся у него в голове, на обложке которой было написано огненно-красными предупреждавшими об опасности буквами: «ПРАВИЛА НА ВСЕ СЛУЧАИ ЖИЗНИ».
— Чего ради мне тут оставаться? Приведи хоть один разумный довод.
— Ты нам нужен.
— Это еще зачем?
— Чтобы навести порядок в этом хаосе.
— Как, скажи на милость, я могу это сделать? Я тут совершенно посторонний и не вижу, как мое присутствие может что-нибудь изменить.
— Альфред считает, что может. А я верю ему. Он всегда прав.
— Да он же выжил из ума! И даже не подозревает о моем существовании.
— Он давно предсказал, что ты явишься. Мы ждали тебя.
— Это становится любопытным. Так и быть, ты уговорила меня. Но откуда он знал, что я «явлюсь»? Он что, ясновидящий?
— Может быть. Во всяком случае, он многое видит яснее, чем остальные.
— Например?
— Ну, например, когда Винсент впервые привез меня сюда, Альфред произнес фразу, которая тогда показалась мне бессмысленной, а сейчас, увидев, как ты тут валяешься на полу, я поняла, что он имел в виду. Он сказал: «Любовь такая же опасная штука, как и война. Одна убивает, другая разбивает сердце. Во всякой собачьей жизни и на всякой собачьей улице когда-нибудь наступает праздник, но даже твой лучший друг может укусить тебя за руку». Вот что он сказал.
— Чушь.
— Но ведь все сходится. Хелена поквиталась с Винсентом. А у тебя есть собака, твой лучший друг.
— А вы, значит, сидели тут и ждали, когда я явлюсь с Джаспером? Хелена отправилась искать кого-нибудь, чтобы поквитаться с Винсентом, и нашла меня. Ну и что же будет дальше, по-твоему? Есть какие-нибудь идеи?
— Да, есть. Хелена с Винсентом на самом деле любят друг друга, это все знают. Просто они бесятся со скуки. Слишком много денег — они могут делать, что хотят, но они не хотят ничего делать. Все, что могли, они уже сделали, увидели, пережили и всем пресытились, так что теперь они принялись за игру. Ты, я и все остальные — просто фигуры в их игре. Что-то вроде эротических шахмат. Ты для них — шахматный конь, способный на самые непредсказуемые ходы.
— Вот уж хрен.
— Не порти людям удовольствие. Останься хотя бы ненадолго.
— Не знаю…
Виски потер лицо обеими руками и попытался привести свои мысли в порядок. Наконец ему вроде бы удалось найти приемлемое решение, но прежде, чем он успел сообщить о нем незнакомке, он услышал, как она спускается, шлепая босыми ногами по мраморным ступеням. Виски поднял голову. Она была прекрасна. При виде таких женщин у людей останавливается сердце, челюсть отвисает, они влюбляются с первого взгляда и падают замертво. И при этом на ней ровным счетом ничего не было.
— Невежливо так пялиться.
— Ох… Да, конечно… Прошу прощения… Просто я… Вы… Ты всегда ходишь так? И не холодно? — спросил он, хлопая ресницами.
— Да нет. Я привыкла, и здесь никто не возражает. Ну разве что Макмерфи, но и та, по-моему, боится только, что я простужусь, а так она ничего не имеет против. А ты — против?
— Я? Нет, ни в коем случае. С какой стати?
Она была похожа на Хелену, ее можно было даже принять за младшую сестру, поменьше ростом, но красивее. И фигура у нее была лучше сложена.
— Ты все-таки пялишься. Мог бы для разнообразия посмотреть на мое лицо. Ты что, никогда голых женщин не видел?
— Да-да, конечно видел. Сотни голых женщин, всю жизнь только на них и смотрю. Я не гомик какой-нибудь.
— Никто и подозревает тебя в таких наклонностях. Разве что они таятся где-то очень глубоко.
— Нет у меня таких наклонностей. Мне, по крайней мере, о них ничего не известно. Никогда об этом даже не задумывался… А что, ты считаешь, что где-нибудь в глубине… неосознанно… они могут быть, да? Вот хрен. Ты считаешь, что это возможно? Я могу быть… одним из них?
— Как я могу что-нибудь считать? Я тебя не знаю. А может, ты лесби. А что? Подсознательная лесби, заключенная в теле мужчины. Твое женское начало слишком слабое, чтобы вырваться на свободу. Ты никогда не надевал женскую одежду? Или, может быть, хотя бы думал об этом? Никогда не воображал, как ходишь повсюду девять месяцев, нося внутри себя плод? Рожаешь его. В положенные сроки испытываешь боль. Спишь с мужчиной. Тебе не приходило подобное в голову, таинственный незнакомец? А? Никогда?
— Нет. Никогда… Хотя порой да, иногда. Но нечасто. Да нет! Нет-нет. Но и да.
