Майкл ОДвайер - Утопая в беспредельном депрессняке
За последний год они почти не виделись, и печальнее всего было то, что Виски не замечал, как их дружба постепенно угасает. Конечно, он горевал в связи со смертью Горца, но всего несколько месяцев назад это стало бы гораздо большим потрясением.
Неужели так легко увязнуть в собственных переживаниях и забыть, кем недавно был для тебя твой старый друг?
С покрасневшим лицом и сухими глазами он смотрел, как Уильяма опускают в землю. Горец ушел навсегда — и вместе с ним его жена Мэри. Хорошая была женщина, с ней всегда приятно было поболтать; она на дух не выносила вранья да и внешне была привлекательна. Ужасно жалко. Но теперь они по крайней мере навсегда были вместе, лежали бок о бок, разделенные только темными дубовыми стенками гробов, и не имели больше возможности ни видеть, ни слушать, ни нюхать, ни прикасаться к чему-либо.
Лайам, брат Горца, тоже был на похоронах, молчаливый и хмурый, в непрезентабельном обвислом черном костюме. Правда, он всегда был хмур и молчалив, так что трудно было сказать, насколько сильно смерть брата подействовала на него. Виски он никогда особенно не нравился — да он и не знал его толком, не считая того, что Уильям время от времени жаловался, какое дерьмо его брат. Ходили слухи, что он сделал ребенка своей девушке и лишь после этого женился на ней. Поговаривали, что Лайам теперь частенько распускает руки и что только брат умел обуздать его.
Когда Виски спросил о причине смерти своих друзей, ему ответили, что они погибли в автокатастрофе, столкнувшись с грузовиком с прицепом. Водитель был пьян, слишком быстро вел машину в тумане по скользкой проселочной дороге, нажал на тормоза слишком резко и слишком поздно. Прицеп развернуло поперек дороги, и автомобильчик Горца влетел прямо под него. Крышу снесло начисто.
Уильяма разорвало пополам, и он даже не успел понять, что произошло. Голову Мэри так и не нашли — она отлетела и затерялась где-то. Зато ноги, зажатые прицепом, не сгорели.
Всего, как писали газеты, в катастрофе погибли пятьдесят восемь человек — сразу за машиной Горца шел автобус, набитый футбольными фанатами. Сзади в них врезался грузовик со свиньями, и по всей дороге были разбросаны жирные тушки, обгоревшие до черноты.
Ничего подобного тут отродясь не видели, и несколько недель по всей округе в воздухе стоял запах бензина и горелого мяса. Подчас невозможно было установить, чьи это останки — свиньи или футбольного фаната. Санитары старались, как могли, собрать части человеческих тел в специальные мешки. Правда, мешков оказалось пятьдесят девять, в то время как погибших должно было быть на одного меньше.
Обе половинки Уильяма и безголовое тело Мэри сохранились. Конечно, кто его знает, в такой сумятице… Но об этом предпочитали не думать.
Священник произнес для группки людей, собравшихся вокруг могилы, те слова, которых они, по его мнению, ожидали. Последовали слабые потные рукопожатия, сопровождавшиеся банальными фразами и заверениями. После этого священник оставил их. Виски обменялся парой слов с Лайамом. попрощался с Уильямом, с Мэри и тоже отправился восвояси.
Но домой он не поехал. Он зашел в бар, где напился до потери сознания. Пил он до rex пор, пока его не вывернуло, после чего он продолжил пить. Была вызвана полиция, и он негромко и неотчетливо объяснил им, почему он проводит время таким образом. Они отпустили его, взяв обещание, что он отправится домой.
Однако через несколько часов; когда Виски успел посетить еще несколько пабов, полицейские были не столь снисходительны. Они обнаружили его в полуодетом виде на Сент-Стивен Грин, где он осыпал отборной бранью прохожих и грозился спрыгнуть с моста в озеро. Озеро оказалось мелким, но полицейские были отнюдь не в восторге от того, что им пришлось лезть в воду и выуживать его.
Они отвезли Виски в участок и заперли там.
Наутро он позвонил Хелене, но ее не было дома. Через три часа в полосатой голубой пижаме, халате и шлепанцах в участок прибыл Винсент, неодобрительно пыхтевший трубкой. Виски получил предупреждение и был передан на поруки Винсенту. Тот поблагодарил полицейских и дотащил Виски до машины.
18 октября 1969 года
Гордость
Почему-то с помощью римской цифры V принято обозначать качество, которым каждый из нас должен в той или иной степени обладать, раз уж ему довелось участвовать в безжалостном повседневном естественном отборе, который зовется жизнью. К сожалению, проблема заключается а том, что, какова бы ни была гордость — оправданная самоуважением и высокой или завышенной самооценкой, чванливая, связанная с предубеждением, народная или национальная, злобная, надменная, заносчивая, высокопарная хвастливая, бесцеремонная, простодушная, святая или задирающая нос, выставляющая себя напоказ или скрытая и тайная, — мы, как правило, забываем, что она является одним из смертных грехов. Как ее ни назови, гордость — это магнит, притягивающий к себе все мировое дерьмо.
Винсент умудрился не обратить внимания на то, что Виски облевал его с ног до головы по дороге домой. Вид, в какой было приведено его любимое детище, "Ягуар-50», с кожаной обивкой, панелями из красного дерева и блестящей хромированной отделкой, он воспринял куда более болезненно. Виски оправдывал свое поведение тем, что Винсент превышал скорость при каждом удобном случае. Он утверждал, что ни один человек в его состоянии не способен контролировать три сфинктера одновременно.
Винсент ворчал, что об этом его надо было предупредить.
Виски отвечал, что он как раз собирался это сделать, но блеванул.
С этими словами он отключился.
Виски проснулся с ощущением пустоты, обложенного языка и мерцающим в сознании обещанием, что никогда, никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах… это не по-по-повторится. Рядом с ним на постели сидела Хелена. Она вытирала ему лоб какой-то мокрой тряпкой и смотрела на него круглыми испуганными глазами.
Он находился в комнате, в которой не бывал прежде, на верхнем этаже, судя по качавшимся в окне голым верхушкам деревьев. Тут стояли письменный стол со стулом, шкаф для посуды, гардероб, туалетный столик, в дальнем конце — диван, стол, телевизор и стеллаж с книгами. Стены, выкрашенные в темно-зеленый цвет, были увешаны картинами, исполненными в импрессионистической, кубистической, гиперреалистической, абстрактной или реалистической манере. Моделью на всех холстах была Элизабет, в чьей постели он проспал свою первую ночь в этом доме.
— Это работы Винсента? — сипло спросил он.
— Да. Он в постоянном поиске. Ищет стиль.
— Ты не могла бы дать мне что-нибудь выпить?
— Воды?
— А можно ее разбавить?
— Можно.
— Похоже, модель не нагоняет на него скуку.
— Да. Она вертит им, как хочет.
— Который час?
— Почти полдень.
— Господи. Я так долго спал?
— Сегодня воскресенье.
Калькулятор в его голове лениво прокрутил пару оборотов.
— Я спал два дня?!
— Порой ты просыпался и жутко ругался. Даже мистер Гудли краснел.
— Два дня? Ни черта не помню. Волынки в пабе, после — пустота. О господи!
— Наш маленький Виски покуролесил в городе, но полиция настигла тебя прежде, чем ты успел совершить геройский поступок.
— Полиция?
— Ты шатался по Графтон-стрит, а потом сиганул с моста в озеро. Полицейские тебя выловили, но ты молчал, как партизан, никого не выдал, не назвал ни имени, ни адреса, так что они доставили тебя в участок, а наутро пригрозили упечь за решетку, если ты не войдешь в их положение. Тогда ты позвонил мне, но меня не было дома, так что за тобой съездил Винсент.
— Винсент? Как же я умудрился такое выкинуть?
— «Выкинуть» — подходящее слово. Он повез тебя домой в «ягуаре», и по пути ты облевал его с ног до головы. Но этому самодовольному кретину так и надо. Бедный Гудли последние два дня только и делает, что' моет машину.
— М-да… Боюсь, в их глазах я сильно упал в цене.
— Думаю, ты еще конвертируем. Вряд ли, конечно, то, как ты обошелся с Винсентом, можно расценивать как дружеский жест, но он, по-моему, не слишком на тебя сердит. Он надеется, что ты выкинешь еще какую-нибудь штуку, и тогда он сможет попенять мне, с каким уродом я связалась. Он и так уже злорадствует вовсю. И помни, он, как слон, никогда не забывает обид.
— Ты же сказала, что он не сердится на меня.
— Он не сердится. Винсент никогда не сердится. Это, с его точки зрения, пустая трата психической энергии. Он будет холить и лелеять обиду, держать ее в себе, а потом выплеснет на холст. Это его способ самовыражения. Но тебе почти удалось пробить его броню. Впервые я видела его в таком бешенстве. Ты хихикал и говорил, как смешно он выглядит, когда сердится, и он чуть не взорвался. А ты описался от смеха.
