Василий Аксенов - Кесарево свечение
Урожденная княжна Дикобразова расхохоталась и забегала по «малой гостиной». Опять все вышивки, кружева и аппликации с шорохом и шелестом развевались. «А я однажды одним махом порешила семерых!» И рассказала.
В 93-м, что ли, всей «Природой» отдыхали на Кукушкиных островах, а там случились ребята из арбатской группировки. Им говорили: не наезжайте, пацаны, давайте отдыхать, потом в Москве разберемся – речь шла о бизнесе кассет, – а они вызвали нас на стрелку.
Славка, Герка и Димка поехали втроем, а девушкам запретили выходить из гостиницы. Княжна, когда узнала, что без нее уехали, была возмущена таким мужским шовинизмом: все-таки она ведь не герла какая-то, а вице-президент, активнейшая сотрудница, начиная еще с томатной пасты. В общем, сунула в пляжную сумку «узи» и поехала к заброшенным холодильникам на окраине Революционска, где была назначена стрелка. Приехала вовремя. Там оказалась засада. Только ребята начали по-хорошему разбираться с арбатскими трое на трое, как подъехал джип еще с тремя, да еще и пятеро наемных прибыли, из местных, как их, хузар, что ли, нет, хуразитов, в общем, у которых волосы на ушах торчат; все со стволами на изготовку. Словом, она увидела, что наши мушкетеры уже уложены носами вниз на цементный пол. Неизвестно, чем бы это все кончилось: может быть, просто хотели попугать, а может быть, и замочили б, если бы она сразу не открыла огонь из своего «жигуленка». Израильская штучка сработала безотказно. Сама себе не веря, она порешила семерых, остальные убежали. Все были потрясены, она больше всех. Она смотрела на оскаленные трупы молодых парней, которые только что были полны жизни, преступных замыслов, удовольствия от удачной операции и вдруг превратились в неподвижных кадавров. И это сделала она простым нажатием наманикюренного пальца на железку небольшого и нетяжелого аппарата.
В тот вечер они все напились, хохотали, барахтались на пляже до утра, а утром улетели с первым самолетом, чтобы больше на этот дикий архипелаг не возвращаться. Ты нас спасла, Дикобразова, мы тебе будем вечно петь осанну. А ее начал раздирать ужас. Оскаленные физиономии арбатской братвы и хуразитов с пучками волос на ушах все стояли перед ней, едва лишь она закрывала глаза. Ребята поняли и перестали об этом случае вспоминать. Вообще в ее присутствии старались не упоминать тот разбойный архипелаг, где, говорят, поклоняются трем обезглавленным богам.
Однажды, никому не сказав, она все-таки туда отправилась. Была на кладбище и видела семь одинаковых стел темного камня с портретами тех парней в полный рост, в кожанках и даже с ключами от «Мерседесов» в руках. Они все смотрели на нее, когда она там сидела, и курила, и отхлебывала «Чивас» из плоской бутылочки. Ей показалось, что парни ей типа говорят: «Да перестань ты расстраиваться, ну что тут особенного, ну замочила ты нас, и все, большое дело. Завязывай огорчаться, Маринка!»
«Все это улетучилось, Ардальоновна, когда я забеременела Борюшкой. И Герка понял, что все изменилось. Ах, Ардальоновна, дети спасли меня от кошмаров. Да и весь свой снобизм я оставила за кормой, вот за этой круглой жопой. Есть ли большее счастье для женщины, чем деторождение? Увы, мне не тридцать один год, как тебе показалось, а все мои тридцать шесть (даже и в откровениях подобного рода женщина может потерять годик-другой. – С.А.В.), иначе б я семерых родила, семерых, семерых…» – Маринка закрыла глаза изящной рукой с двумя-тремя ненавязчивыми бриллиантами от Картье. Чичико-сан уже вносила таблетки транквилизатора на подносе.
«Ах, Аркадьевна! – воскликнула Наталья и крепко поцеловала подругу в щеку. – Что ты не дорожала, я дорожу! И пусть вокруг нас бегают дети, прыгают дети, произрастают, умнеют и процветают эти семеро граждан нового века! Как я раньше не понимала высшего счастья женщины!»
Пришедшие с прогулки Рокафеллеры застали двух красавиц спящими на ковре. Довольно продолжительное время, ну, скажем, минут пять, они взирали на эту впечатляющую картину, не зная, к чему ее отнести, но потом решили, что дамы, очевидно, попали под влияние Голливуда. Русские все утрируют, что попадает к ним от нас. Сначала у них ничего нет, сказал средний Рокафеллер, толстяк, а потом мы строим у них «Макдоналдс», и тогда они повсюду начинают открывать свои бистро с пирожками, да еще и водку там продают в миниатюрных бутылочках. Старший Рокафеллер, худой, добавил к этому блестящую авиационную кампанию в Косово, после которой русские без задержки начали злоупотреблять силой в Чечне. Младший, на колесиках, возразил. Вот в живописи все-таки они не все берут от нас. Например, «Черный квадрат» они сами придумали. Старший и средний, подумав, согласились с младшим на колесиках. Наталья в беззвучном хохоте каталась по ковру: она все слышала.
Итак, на стыке двух тысячелетий началась Б.Б. Надеюсь всякий поймет, что речь идет о Большой Беременности. Немедленно появился доктор Дартаньяк Огюст Христофорович, в котором, казалось, соединились все черты европейского медицинского гуманизма: пенсне со шнурком, большой лоб со следами хороших и глубоких мыслей, белоснежные сорочки с изумрудными запонками, мягкие прикосновения выдающихся пальцев, из коих каждый казался дипломированным доктором гинекологических наук.
Для начала он выразил «любезнейшей Наталье Ардальоновне» свое глубокое восхищение ее творчеством. «Моим творчеством?» – удивилась мадам Горелик. Оказалось, что в кругах «научной элиты» (простим Огюсту Христофоровичу употребление плебейского слова) нарастает восхищение удивительными песнями Натальи Ардальоновны, в которых она с таким юмором и с такой грустью отражает наше непростое время. «Каково! – воскликнула будущая мать. – Славка, ты слышал? С таким юмором! С такой грустью! Наше непростое, соображаешь?!»
Однако, мягко продолжил Дартаньяк, при сложившихся обстоятельствах вам следует прекратить свои спорадические, но нередкие выступления в кафе и на квартирах бомонда (доктор был ревностным подписчиком журнала «Домовой»). Вообще, Наталья Ардальоновна, вам лучше было бы уехать из Москвы, а также не появляться в Париже и Нью-Йорке. Сохранить беременность вы сможете только при соблюдении строжайшего режима. Лучше всего было бы найти уединенное место с хорошим теплым климатом – ну, скажем, на Эгейских островах. Он улыбнулся: Деметра там взяла бы вас под свою опеку. Вот тут мы можем поаплодировать старому эскулапу!
«Да ведь мы же как раз дом купили на Родосе!» – всплеснула руками Наталья. Славка улыбнулся. Они еще ни разу не были в этом доме. Купили по фотографиям: белая вилла на пологом склоне восточного побережья, вдали видна скала с городком Линдос. Зачем покупали – не было ясно ни ему, ни ей, – разве лишь для того, чтобы выкупаться два-три раза в год в заливе Святого Павла, но вот оказалось – купили по делу; там новый Горелик появится. «Родос – это удобно, я буду часто к тебе прилетать», – сказал он жене.
Огюст Христофорович молча посмотрел на него, а затем положил указательный палец, опыту которого позавидовал бы любой из его собратьев, на край стола. «Месяца через два, молодые люди, вам придется прекратить интимные отношения». Доктор был известен суровым подходом к мужьям своих пациенток. Так или иначе, он считал мужчин сластолюбивыми виновниками тяжких изменений в женском организме, к коему питал не только профессиональную, но и лирическую слабость.
В конфиденциальной беседе он сухо объяснил господину Горелику, что положение не такое уж простое, чтобы не сказать серьезное. При существенной истонченности стенки матки у Натальи Ардальоновны наблюдается некоторая инфантильность родовых путей, а эта комбинация чревата… Огюст Христофорович не раз корил себя за склонность к этой фигуре речи. Чреватость какими-то обстоятельствами, когда речь идет о чреве, звучит довольно ридикюльно, милостивые государи. Впрочем, Мстислав Игоревич, вам совсем не обязательно вдаваться в дальнейшие медицинские детали.
Достаточно и этого, думал Горелик. Впервые пред ним в гинекологическом аспекте предстала девушка его балтийских ночей, предмет его романтики и страсти. Раньше он никогда не представлял себе, что она может родить ребенка. Как может дитя стать матерью? Теперь он видел, что идея ребенка овладела ею от макушек (сколько их у нее – три?) до пяток (сколько их – пять?). Она засыпала, бормоча что-то о назначениях Дартаньяка, во сне не раз рассыпалась детским смехом, словно общаясь с эмбрионом Марка, и просыпалась с возгласом: «Вообрази, я его уже чувствую!» С чрезвычайной осторожностью, в бюргерском стиле, они занимались любовью, и он думал о «некоторой инфантильности ее родовых путей», куда все время норовил проникнуть его далеко не инфантильный представитель.
Итак, они переехали на Родос в огромную виллу, которую Горелик тут купил по своему третьему, монакскому, паспорту: ни русским, ни американцам в Греции недвижимость не продавалась. Здесь хватало места и доктору Дартаньяку с его семейством, и двум американским медсестрам высшей квалификации, а также и гостям, среди которых сейчас преобладали медицинские светила с обеих сторон Атлантики.
