Василий Аксенов - Кесарево свечение
Хуже, чем Освагу, было, пожалуй, только Славке. Шутовские штаны и черная майка в обтяжку теперь, в омоновском «накопителе», странно подчеркивали трагичность его лица и фигуры. Он мог бы напомнить Гамлета перед дуэлью, если бы не татуировка стрекозы на правом бицепсе. Наталья боялась на него взглянуть, а он не хотел смотреть на нее.
Наконец явился, дыша духами и туманами, адвокат Чарли Гастрономский, который – просим прощения за жаргон – «чарджил» своих клиентов по пятьсот баксов в час, то есть в лучших манхаттанских традициях. Все было уже улажено. Расписавшись на ментовских бумажках, супруги Горелики со всем своим сопровождением покинули бывший марксистский чертог. Бойцы ОМОНа отдавали честь всеми уважаемому «Эр-Гору». Они были довольны: в стихийной облаве удалось задержать двух братков, объявленных в розыск, да заодно еще двух «апельсинов».
Всю оставшуюся ночь Горелики не спали: то трахались с не присущим им ранее остервенением, то расходились в разные углы спальни и сидели молча. За дверью подвывал любимый Бульонский. Две кошки, Татьяна и Ольга, испуганно прыгали с одного предмета мебели на другой. Только к утру начался «серьезный разговор». «Знаешь, Наталья, – произнес Славка, и у Какашки сердце ёкнуло от такой официальщины. – Мы с тобой хотели побеситься, как в молодости, а кончилось это полным разгромом, в смысле разгрома личности. Не знаю, удастся ли собрать по кускам. Только не пялься в ужасе, я на тебя не качу, сам во всем виноват. Эти таблетки, вообще весь этот извивающийся бардак, идиотский техно, мой собственный мерзкий прикид, твое проститутское платьице, вдруг все это потянуло вниз, как будто крокодил цапнул за ногу. То, от чего я типа выплывал наверх, вдруг снова предъявило свои права – знай свое место, каналья! Ты, конечно, понимаешь, как я круто жил, пока ты странствовала (он не может, Стас, обойтись без кривой улыбочки, когда упоминает мои «странствия»), однако даже тебе я не все рассказал. Даже старому Стасу я не все рассказывал; читатели о многом не узнают. Однако выплыл, казалось мне, приближаюсь к своей вершине, наконец-то сформулировал для себя, прости за высокий штиль, смысл жестянки. Не знаю, может, это просто ломка после вчерашней дряни, но мне почему-то кажется, что все рухнуло. Снова – в дерьме, среди торчковых, среди сикух, среди «элиты»; засасывающий кайф, блевотина, ломка, неудержимое падение в безвоздушное – понимаешь? – пробздетое навсегда удушье. Все, к чему я то бессознательно, то сознательно пёр, все время вверх, как бы к над-человечеству будущего, что ли, ну, ты помнишь, что мы об этом говорили, все я просто выблевал в том «Ожоге» в тот момент. Мне показалось, что и любовь к тебе, то есть самое дорогое, я тогда выблевал. Я вдруг увидел тебя в образе паршивой сучки. Конечно, ты ни в чем не виновата, это моя собственная гадость соединилась со шмалью в гнусной химической реакции. Плюнь мне в рожу, но я подумал, что нам надо разбежаться. Как ты считаешь? Ну, почему молчишь?»
Она тихонечко завыла, будто пристраиваясь в тон к страдальцу Бульонскому, но на самом деле не слыша ничего вокруг, а только предчувствуя свой конец. Качалась, и выла, и взвизгивала время от времени.
Славка сжался в комок на ковре, руки на затылке. Он давил ладонями на башку, словно пытаясь уменьшиться в размерах. Потом ладони распались, и он встал во весь рост, длинный, с ввалившимся животом, с тяжелыми от накачанных мускулов руками. Подошел к ней, взял под мышки, протащил обмякшее тело на кровать, лег рядом и нежно обнял ее рукой и ногой. Ну как мы можем разбежаться, ведь это же невообразимо. Что нам делать, Какашка? И заснул.
Проснувшись, он увидел себя в обществе Ольги, Татьяны и Бульонского. Животные похрапывали, блаженно растянувшись на широченном «Спартаке», как супруги называли свое ложе в память о первой встрече. Натальи рядом не было. То ли от ее отсутствия, то ли вообще от мысли о ней в пупке у него зародилась и стала быстро растекаться по телу вчерашняя тоска.
Скосив глаза, он увидел, что все три телефона отчаянно мигают: значит, и внутри корпорации, и за ее пределами, а также и за границей на него по-прежнему неотложный спрос. Прежде, то есть еще вчера, мигающий телефон немедленно вызывал у него желание включиться в энергетику бизнеса, сегодня он подумал, что этот факинг предстоящий день произведет полный поворот в его жизни. Нужно бросить все, уехать в Канаду, жить на склоне холма над канадским «вечным покоем», читать «Заратустру».
Подняв голову с подушки, он сразу увидел Наташку. В легком тренике она стояла вдалеке у окна с видом на рощу, уходящую вниз к Москве-реке, и на блестящие купола возродившихся церквей, из которых одна была, собственно говоря, мечетью. Она стояла в позе Натарайя, то есть приветствуя утреннюю зарю. Заметив, что муж проснулся и смотрит на нее, она опустила из околозатылочных высот свою левую ногу и, по-балетному выворачивая стопы, стала приближаться к «Спартаку».
«Ну?» – спросила она и села в позе лотоса на краю кровати. «Что?» – спросил он, все еще не понимая, кто перед ним: потаскуха, с которой надо «разбежаться», или любимая до перехвата дыхания девушка этих двух сходящихся столетий. «Ну что, здорово побесились вчера, верно?» – запросто, даже с некоторой наивной туповатостью спросила она. Он рассмеялся с облегчением: ну и типчик эта Какашка!
«Побесились, говоришь, неплохо, да? – Она уверенно кивнула. – Оттянулись за милую душу. Прямо как доктор прописал. И поплясали, и заторчали, и под ментовку попали, и без истерики не обошлось! Т. е. по всей программе!»
Он понял, что все его довольно помойные откровения перечеркнуты. Но это было еще не все. Он видел, что она хочет что-то еще сказать, но не решается. Ну вот, решилась. «Знаешь, что нам нужно? Нужен ребенок! Ну что вы вылупились, господин президент? Никогда не рожали детей? Это мне вот еще не приходилось, а ваших-то сколько несчастных крошек рассеяно по планете?»
Пораженный, он на нее смотрел. Эта тема ни разу не возникала во время их бесконечного любовного свидания. И вдруг, возникнув, сразу разогнала вчерашнюю трясину. Он восхищался Наташкой: подняв эту тему, она вся осветилась и снова взыграла, сама как дитя, вернулись ее мягкие, как бы иронические по отношению к самой себе движения. Узел разрублен, «свет в конце тоннеля» вспыхнул, тупик раздвинулся. Еще пять минут назад он думал о том, как разбежаться, и вдруг оказалось, что разбегаться нет никакой необходимости: надо просто ребенка родить! Все сразу изменится, когда появится новый Горелик. Растворятся все эти неизбежные миазмы ревности, возникавшие всякий раз при мысли об ее одиссее. Начнется новая целесообразная жизнь, вот она – Vita Nuova! Жить в доме с ребенком, что может быть краше?! С Марком Гореликом, с Мариком таким, а там, глядишь, и барышня Горелик появится, Дашенька такая!
Тут же, впрочем, гадские сомнения стали набегать в башку. Да сможет ли она родить после всего, что она наиграла во всей этой долгой несуразице в стиле старого Стаса Ваксино, со всеми его драматизмами, театральщиной, ерничеством, склонностью совокуплять девочек с комическими стариками? Да и вообще, в физиологическом-то, ну в гинекологическом-то смысле после, должно быть, немалого числа абортов, сможет ли она, любимая моя, родить? Она ведь, конечно, не все мне рассказывает. Иной раз с упорством жужжит в ухо, что она чиста, что теперь, со мной, все прошлое испарилось, что она всякий раз как бы девочкой приближается ко мне, но ведь это только фигура речи – не так ли? Я делаю вид, что и для меня ее прошлое не существует, но вообще-то вот сейчас надо было бы напрямик сказать: пройди сначала обследование, прежде чем строить такие грандиозные планы.
Так думал Славка, но сил у него не было вот так, с ходу, развеять ее и свой собственный восторг. Пусть рожает! Пусть для начала, между прочим, забеременеет. И он сажал ее к себе на колени и целовал, целовал: никогда не устаешь целовать эти уста! Все-таки любовь – это ведь не только жесткое внедрение во внутренние органы, это и мягкое целование губ, это ликование души!
Наталья взялась за рождение ребенка, как она говорила на советский лад, «всерьез и надолго». Прежде всего она отправилась на Плющиху, в особняк Мумуевых-Дикобразовых. Боевая подруга «каналий» княжна Марианна к этому времени давно уже остепенилась и произвела на свет двух чудесных аристократишек, Борюшку и Нюрушку. Если не у Маринки, с ее богатым опытом, у кого еще спросить совета по части деторождения и прежде всего по части медицинских консультаций? Ведь не секрет, что княжна считала себя бесплодной, пока не вышла на знаменитого в Москве доктора Дартаньяка Огюста Христофоровича.
Семейство председателя совета директоров концерна «Эр-Гор» жило на широкую ногу в отреставрированном и достроенном особняке XIX века, где в старые советские времена помещался какой-то занюханный филиал Союза обществ дружбы с еще не присоединенными народами. У подъезда всегда дежурил соответствующий персонал, дверь открывал швейцар в ливрее. Марианна Аркадьевна сошла к младшей подруге (хоть Наталья и была госпожой президентшей, к ней все-таки относились еще как к Славкиной «чувихе») в замысловатом утреннем туалете от Роккомоббилли. Ma chere, душа моя, что с тобой происходит? Похоже, ты гонишь время вспять? Тебе опять на вид не больше девятнадцати!
