Ян Отченашек - Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
Он не ответил, повернулся, чтобы уйти. Она задержала его слабой рукой, глядя прямо в глаза. Они стояли около хижины, в нескольких шагах от границы; вокруг над остроконечными пиками леса, выступавшими из седой пустоты во всей своей древней, изначальной мощи, тянулись молочно-белые клубы тумана, а эти двое стояли и неотрывно глядели друг другу в глаза. Когда после минуты тяжелого молчания Эва заговорила, ее голос показался Бриху другим, каким-то растроганным.
— Так вы ничего не понимаете? Не понимаете… Вы что ж, хотите, чтобы я сама вам сказала, невозможный вы человек? — Она беспомощно покачала головой, провела пальцами по русым волосам, растрепанным после ночи, взглянула на него со странной мольбой. — Мой бог, как же вы злы! Притворяетесь непонятливым. Наверное, вы очень самоуверенны, правда?
Брих ошеломленно молчал. Послышался скрип двери, на порог вышел Ондра, сонно зевнул, оглядел их покрасневшими глазами с неясной угрозой во взоре — словно запрещал делать что-либо за его спиной. Эва отодвинулась, со склоненной головой прошла мимо него в хижину.
Раж глядел ей вслед пристальным, подстерегающим взглядом, а когда дверь захлопнулась, показал на нее через плечо большим пальцем:
— Ну, как дела, докторишка?
Брих махнул рукой, ничего не ответив, ушел в хижину.
Ханс отправился в лес за дровами. Ондра безмолвно последовал за ним. Вскоре они вернулись по каменистой тропинке, неся охапки сырого хвороста; подкованные башмаки Ханса оскользались на камнях, но лицо по-прежнему ничего не выражало.
— Ist gut[35], — кивнул он своей маленькой головкой.
— Когда же придет Герман? — засыпали его вопросами обитатели хижины, пока он складывал хворост у печи; немец и глазом не моргнул, только потянулся, смущенно высморкался в платок. Калоус бодро похлопал его по плечу. Лазецкий угостил сигарой. Ханс пробубнил благодарность, откусил кончик сигары и выплюнул в печку. Потом все же снизошел и объяснил ситуацию на своем маловразумительном диалекте: видно, на границе что-то случилось, вот Герман и задерживается, но господа могут быть спокойны, он придет обязательно. Его ничто не остановит, он проворнее лисы. Только немного терпения. Здесь опасности почти нет, хотя… Пограничные посты тоже не дремлют, и перейти на ту сторону может только здешний человек, да и то не всегда благополучно. Ханс говорил без единого жеста, и ему, видно, было приятно, что владельцы тяжелых чемоданов слушают его с жадным вниманием, словно хотят насытиться его утешениями. Эх-эх-эх…
Бесконечный день! С ума сойдешь! Ханс вышел, опустил снаружи щеколду — из окна за ним следил Раж — и влез обратно через окно. Гнетущее напряжение давило. Упадок духа, усугубленный скукой, мучительным бездействием! Борис брился перед зеркальцем роскошного несессера, за ним следили глаза его незаконной невестки, которая поглядывала на него поверх учебника английского языка. Ее любовник утомленно восседал на чемоданах, ястребиным взором следя за обоими. Он не снял ни пальто, ни шапку и сидел, уйдя в себя, маленький, сухонький, некрасивый, готовый первым выйти наружу, первым переступить пограничную линию. Гелена неохотно опустила глаза и машинально начала заучивать английские фразы, которые она, быть может, скоро произнесет, глядя в лицо какому-нибудь рослому парню из Канзас-Сити или Фриско. Фразы не запоминались, и она загрустила.
Лазецкий пространно излагал свои взгляды на международное положение — когда начнется война, когда она кончится и где лучше всего ее переждать. Альпийские ледники хорошо выдержат атомные взрывы, твердил он с серьезным видом. Франкистская Испания — тоже неплохое местечко. Вы видели когда-нибудь бой быков, сударыня? В Германии, пожалуй, порядочный сквозняк, у них там, верно, побиты все окна, хе-хе-хе! У меня есть иллюстрированный каталог Италии, если вам интересно! Только учтите — там жарко! И грязно! И полно коммунистов!
Раж опирался на койку, на которой проснулась Ирена.
Она лежала с открытыми глазами и слабо дышала. Ондра вытащил из заднего кармана заклеенный конверт.
— Перед самым уходом принес почтальон; последнее письмо, полученное тобой в этой стране, девочка, — сказал он, надеясь порадовать Ирену. Она взглянула на конверт, надписанный незнакомым почерком, штамп невозможно было разобрать. Ее ничто больше не интересовало, и ей не хотелось читать письмо при муже. Она сложила конверт, засунула его в кармашек непромокаемой куртки. Ондра что-то говорил, — она, казалось, не слушала, устремив неподвижный взгляд в пространство.
Сумерки медленно опускались на горы, надо было открыть дверь, чтобы люди могли подышать свежим воздухом. Щеколду на ночь так и не задвинули — и не может быть, чтобы он не пришел, этот проклятый, паршивый тип!
«Когда придет Герман» — эти слова стали девизом изнурительного ожидания. Они были у всех на языке, словно весть о мессии, который выведет свой народ в страну свободы и счастья; их то и дело повторяли, их можно было прочесть в широко распахнутых глазах. Следить за временем по часам, зевать, слушать далекий лай собак, вдыхать керосиновый чад и угар от печки, в которой потрескивают сырые дрова… Равнодушное лицо Ханса, его трехпалая рука — все это угнетало бесконечно; а за окном шуршал в деревьях ливень, бесконечными часами мочил косматые гребни гор.
Снова зажгли грязную лампу, снова в ее мутном свете позеленели все лица; напряжение и тревога сгущались под бревенчатой кровлей, прорываясь в коротких вспышках ссор, возникавших неизвестно из-за чего и неизвестно почему погасавших.
— Вы рехнулись, Калоус! — крикнул вдруг Ондра. — В такое время пить?!
Он вырвал из рук задрожавшего толстяка бутылку и с бешенством швырнул ее в угол. Меховщик смотрел на него глазами побитой собачонки — он был уже сильно пьян. Опьянение его, теперь уже явное, было веселым, болтливым, Калоус пискливо хихикал, временами на него нападала икота, его дряблое жирное лицо то и дело заливалось злобным румянцем. Никто не обращал на него внимания — у всех было достаточно собственных забот.
Взялись за Ханса, требуя, чтобы он наконец открыл, когда же придет за ними этот тип с той стороны. Ханс упрямо качал головой, и его бормотание стало совсем уж непонятным. Что делать? Лазецкий не успевал утешать других и самого себя; он все вытирал платком вспотевший затылок. Ондра, шагая из угла в угол, споткнулся о чемоданчик Бориса, и тот яростно крикнул:
— Нельзя ли повнимательней?!
— Что там у вас? Тоже золото?
Кто-то лихорадочно барабанил пальцами по столу, остальные дружно закричали на него. Перестаньте!
И тут произошло то, чего никто не ожидал. Рия, просидевшая весь день на скамье тихо и незаметно, встала и деревянным шагом лунатика двинулась к двери. Никто не придал этому значения, пока она не дернула скобу и не открыла дверь.
— Я сейчас покончу с собой! — крикнула она и исчезла во тьме.
Ужас охватил всех; Ондра с Маркупом ринулись вслед за ней, но скоро вернулись, промокшие до нитки. Рия затерялась в темноте среди деревьев.
Началась паника.
— Ее поймают, слышите?! — заплакала любовница Тайхмана. — Сделайте же что-нибудь, ради бога! Ее поймают, а потом придут за нами. Камил, уйдем отсюда! Уйдем отсюда, богом прошу тебя!
Поднялось страшное смятение, все похватали с полу свои чемоданы, у двери образовалась давка. Ондра стал спиной к двери, раскинув руки, — лицо его окаменело от ярости.
— Никто отсюда не уйдет! Вы совсем ума лишились! Нельзя этого делать — никто сам не сумеет… Будем верить: она ничего не натворит!
Этот грошик надежды никого не успокоил — все кричали наперебой, требуя, чтобы их тотчас же выпустили; Раж был непреклонен. Уговаривал:
— Образумьтесь же наконец! Может быть, она и вправду всего лишь покончит с собой. Спокойно! Тише!
Инцидент завершился безнадежным плачем женщин. Чувствовалось, что долго они не выдержат, напряжение достигло предела. Бледная Эва уже стояла рядом с Брихом посреди хижины, судорожно сжимая его руку. Ирена сидела на краю койки, спрятав лицо в ладонях. Что будет дальше? — думал Брих.
— Во всем виновата ты! — плаксивым голосом обратился Калоус к жене. — Ты, ты, ты! Ты — мачеха! Ты истерзала ее, отравила ей жизнь!
— Подлая тварь! — бросила та ему в лицо. — Тебе ли меня упрекать! Ты сам всему причиной! Ты и твоя ненасытная жадность. Избаловал ее, а история с тем человеком… хочешь, скажу?
— Молчи! Замолчи сейчас же! Сама только и смотрела, как бы выскочить за богатого! На тебе и рубашки не было, когда я на тебе женился! — шипел разъяренный Калоус; он уже перестал владеть собой, но супруга не смирилась — расхохоталась ненавидящим смехом, фурией воздвиглась перед ним:
— Женился? Женился? Ты меня купил! И заплатил мне своими спекулянтскими деньгами, грязная скотина! Купил мое молчание, если бы я тогда заговорила, сидеть бы тебе за решеткой, коллаборационист несчастный! Я тебя насквозь видела! То-то ты вздохнул с облегчением, когда вышел декрет, вспомни только, — подбоченившись, торжествовала она в своей ненависти, высясь над Калоусом. — Вот и господин адвокат может сказать, вспомни, какие ты пенки снимал, — правда, господин Лазецкий?
