Александр Жебанов - Принцип Нильса Б.
А возле раскрытых дверей и окон, под дрожащим, наваливающимся светом ртутных ламп, на топчанах, подвернув по себя ноги, сидят потные мужики. Они гортанно вскрикивают, азартно шлепают картами, громко переговариваются, дымят вонючими папиросами и дуют пиво. Мы, дребезжа и вихляя по невидимым в темноте колдобинам и выбоинам, мотаемся мимо них на великах. Велик с динамкой был лишь у Джалала, и пацаны клянчили, чтобы хоть разочек прокатиться с фарой на велике в ночи, — ара! Это круто.
Ночь заряжает нас какой-то темной, возбуждающей энергией. Все во мне и вокруг не как днем. И другие пацаны тоже делаются быстрыми и юркими: бегают друг за другом. Притащили откуда-то незрелые твердые персики: ясное дело — лазали за чей-то дувал, приставив к нему доску.
Ближе к одиннадцати некоторые нетерпеливые мамки начинают не раз и не два выкликивать своих увлеченно играющих сыновей, и те, попрощавшись, уходят к освещенным, затянутым сеткам, окнам и дверям. А нам еще в кирзаводскую баню! Уезжаем и мы.
Ночь кладет свой отпечаток и на Джалала: глаза блестят, улыбается (днем-то редко увидишь это), сам он как-то вырастает, подтягивается. В движениях исчезает прохладца и уверенная ленца — становится бодрым и упругим.
— Кирилл, догоняй! — он жмет на педали, а я за ним.
Весь горб горизонта залит огнями. Можно видеть прямые ряды фонарей вдоль центральных улиц, а также огни фар движущихся автомобилей. Здесь под деревьями темно. И везде слышен говор, девичий смех, рдеют в темноте огоньки тлеющих сигарет. Молодежь сидит на железных оградках, на лавочках возле дверей. С ревом проезжает пара мотоциклов, разорвав ночь и ослепив глаза ярко-белым светом. «Галогенки», — со знанием дела говорит Джалал и провожает взглядом покачивающиеся, с подсвеченными на концах розочками, антенны.
Джейран сидит у дома с каким-то парнем. Я здороваюсь.
— Вай, ханум-джан, вай! — говорит ее братишка. — Как не стыдно!
И дальше по-своему.
— Сгинь, шайтан, — отвечает сестра и уходит, чтобы вынести пакет с нехитрым банным скарбом.
Джалал продолжает дразнить друга Джейран, тот отвечает. Я плохо понимаю, что-то типа: «Сейчас уши надеру, маленький негодник!» Мне смешно. Потом парень делает вид, что встает, Джалал со смехом отбегает… Выходит Джейран. Отдает пакет. Джалал боком-боком уводит велик и, уже отъезжая, кричит по-своему нечто такое, от чего сестра оскорбляется вконец и грозит Джалалу:
— Ну, щенок, завтра придешь!..
— Джалал!.. — укоряю я его.
— Ай, — машет он рукой, — ладно! Мы всегда деремся, ага…
Файл 20: встреча
В один из февральских вечеров, после 23-го февраля, на который девчонки подарили нам ручки с кнопками (дружно щелкая ими, вызывали нервные припадки учителей), я, как всегда, выгуливал Грея. Погода в эти предмартовские вечерочки стояла теплая, сыро-туманная. Поэтому на улицу повылазила вся ребятня и их родители. Попадалось много из нашей школы. Так я повстречал Сашу Четвергова и Женьку Соболева. Они, с коньками в руках, шли на каток. С Сашкой мы перекинулись парой фраз о тренировках, о школьных делах, туда-сюда и — «айда с нами!» — Сашка был заводной парень. Но я кататься не умел и коньков у меня не было — о чем им и сказал. «Ничего, научим, — поддержал Сашку Женька, — это быстро…» «А коньки мои оденешь, — добавил Сашка, — у тебя какой размер?» Признаться, мне хотелось научиться, да и их внимание было дорого. Эх, была — не была… Я подозвал Грея, и мы пошли.
Около портов увидели одноклассниц, карауливших обувь катающихся подруг, попросили постеречь и нашу… Честно говоря, мне уже расхотелось учиться: было неловко на глазах у стольких людей, накатывал стыд за свое неумение — тем более перед своими девчонками, но Сашка твердой рукой тянул вперед, а Женька помогал… Да! Видок, должно быть, у меня был стремный… Есть выражение: корова на льду — вот и я был этой коровой: ноги разъезжались, тело изгибалось и вперед, и назад… Женька все кричал: «Ребром, ребром конек!», а Сашка: «Отталкивайся елочкой, елочкой, как на лыжах!», и оба поддерживали под руки, а я все говорил: «Дайте сам, погодите, не держите… Погодите, не тащите…»
Вот тут и подъехала к нам Ольга…
Что знал о ней? Обыкновенная девчонка: прилежная; участница всех мероприятий и олимпиад; спортивная — наш физрук довольно тепло к ней относился; острая на язык — все это в целом заставляло нас, мальчишек, ее уважать.
— Привет, мальчики! Помощь требуется?
Мы стали было отнекиваться, но она прервала нас:
— Да ладно… Жень, покатайся, я уж накаталась, а я тут за тебя…
Мы еще минут десять двигались около бортов. Перекидывались фразами, останавливались. Сашкины коньки были мне чуть великоваты, и все время стопы мои норовили в них подвернуться.
Когда мы остановились в очередной раз, Санек увидел своих знакомых и, сказав «сейчас», ушел. Мы остались вдвоем, только Женька иногда подъезжал — интересовался, как мои успехи. Я уже научился стоять и проходить метра три — с большими проскальзываниями и страшным напряжением в ногах. Я не был одет подобающе и сильно взмок…
Подъезжали к девчонкам. Грей очень волновался, теряя меня из вида. Ольга кружила рядом, иногда брала за руку и тянула от спасительных бортов. Тут я начал замечать, что мой взгляд все чаще останавливается на ней. Я постепенно начинал видеть другую Ольгу: ловкую, легкую, шаловливо-отзывчивую и по-особому близкую сейчас…
Она перехватила взгляд:
— Ну что смотришь? Раньше что — виделись?
Я улыбнулся и озорно поддержал:
— Да. Миллионы лет назад…
— Надо же!..
— Да-да… вспомнил! Я вот помню! И ты… — я притворно наморщил лоб и поднял палец, — учила меня… летать — мы были другими!..
— Да-а? — она помолчала. — Нет. Что-то не помню.
И укатила вперед.
Потом подъехала и стала подбадривать, таща в гущу катающихся. Я страшно волновался, притворно грозил ей. А она лишь шутила: вспомни, как нужно летать!
В один момент я запутался в ногах, заторопился и грохнулся, не отпустив ее руки. Ольга упала рядом. Она смеялась вместе со мной, одновременно охая и держась за коленку: «Плохо же я тебя научила летать — на ровном месте падаешь!» «Вот, — отвечал я, — кара тебе за мои мученья, ага…»
Я вновь взглянул на нее. Теперь окончательно — будто пелена с глаз — видел новую Ольгу: светлая челка под вязаной шапочкой, под густыми русыми бровями темнели карие глаза — сейчас, в полумраке, они казались бездонными, лишь когда она поворачивала голову, искры от фонарей загорались в них; блестели ее ровные зубы и пар от дыхания вырывался облачком… И своей рукой в варежке, на которой свалялся в комочках снег, она поправляла шапочку, надвигая ее на ушко.
Что-то мягкое и настойчивое толкнулось у меня в груди, смутное томление сладко сдавило сердце — я уловил появление странно-знакомого ожидания чего-то несказанного и неповторимого… Точно! Все то, что говорил, оказалось правдой: это было узнавание! Когда-то, миллионы лет назад, я знал ЕЁ, но потом забыл. Но вот и встретил вновь… Мой смех затих, пришло осознание: она — идеал, к которому должен стремиться. И не жаль будет отдать всего себя этому, и впереди лишь радость и полнота существования. И наоборот — если не откликнусь, пройду мимо, то потом почувствую страдания и неисполнение себя…
Видимо, Ольга уловила что-то в моем взгляде, и мы, не сговариваясь, в большом смятении, стали подниматься. В молчании отряхиваясь, не зная, куда скрыть появившееся между нами смущение и неловкость… Тут подъехал Женька, а за ним и Сашка — один его знакомый собрался уходить, и Сашка выпросил себе коньки. Мы с Ольгой дружно включились в возникший разговор, и настолько приятно нам было толковать о вещах совершенно посторонних (скрывая тайну УЗНАВАНИЯ друг друга), что Сашка с Женькой постепенно включились в эту игру: с искрометными шутками, со смехом, намеками и тайным смыслом. Наша подспудная радость захватила и их, и мы скользили по льду в каком-то упоении, с полной отдачей этим скользящим движениям, гармонично, без усилий напрягая свои мускулы. Слух мой обострился, глаза стали зорче. Я был так счастлив, что позабыл об опасности падений, смело двигал ногами, падал и вновь подымался — нисколько не ударяясь, не чувствуя боли ушибов.
Каждый раз, когда мы начинали новую пробежку, я окидывал взглядом каток. Все людские голоса, режущие звуки коньков, щелканье клюшек, отраженные от бортов и стен многоэтажек, сливались для меня в какой-то необыкновенный, волшебный звук. То здесь, то там слышались ликующие человеческие голоса, и они вместе с радостным гулом движений соединялись с песнью моей души…
Долго так было? Не помню… Должно быть, долго. Девчонки, сторожившие нашу обувь, махали нам и кричали, что пора. Мне неохота было уходить с катка. Но все когда-нибудь завершается. И мы отправились в путь все еще возбужденные и веселые. На моих друзей, как будто без всякой причины, может быть, просто от ощущения полной свободы (а может, состояние моей души передалось?), нашла безудержная веселость. Подружки никак не могли понять их безобидный шаловливый задор, но вскоре тоже включились и стали шутить и смеяться. Потом девчонки перешли на сердечные дела одноклассников и приятелей из параллелей: кого кто с кем сейчас видел, кто с кем стоял, разговаривал — а в порыве откровенности все трое отдались легкой болтовне и секретничанию. Сашка с Женькой вставляли свои замечания и заливались смешками. Предложили мне выбрать из этой троицы кого-нибудь, описывали их достоинства, девчонки отбивались, и вскоре между ними разгорелась шутливая перебранка: подружки подразумевали Сашкин разговор на катке с некой Таней из восьмого «г», Сашка сопротивлялся для вида и переводил намеки на нас с Ольгой: тоже наедине оставались… Я лишь качал головой и начинал заниматься Греем. За меня заступался Женек. А Ольга будто и не боялась подвергнуться «нападению» и лишь время от времени вставляла какое-нибудь шутливое замечание или легкую колкость. Я слушал их болтовню и молча улыбался — сердце мое было полно пережитым за вечер.
