Эрик Сигал - Однокурсники
— Как это — на предконтрактной основе?
— Это означает, что через год вы получите постоянную работу. Как вам это нравится?
— Сказать по правде, мысль о том, что меня берут с испытательным сроком, несколько удручает.
— Ну, это же простая формальность, — заверил его декан обнадеживающим тоном. — Кроме того, люди, от которых здесь все зависит, знают, что мы от вас получим.
— Тед, раз ты так решил, я на все согласна. Я привыкну, честное слово.
Пока они ехали на машине домой, Сара снова и снова повторяла разные слова, выражающие единственную мысль: она его жена, что бы ни случилось. В последний раз сказав, что в Беркли лучше, а в Кентербери хуже, она заверила его, что все же постарается полюбить вкус нетронутой природы.
— Сара, — ответил Тед, убеждая не столько ее, сколько самого себя, — когда-нибудь мы вернемся победителями. Я намерен воспользоваться тишиной и покоем этого места и написать здесь книгу о Еврипиде, которая будет так чертовски хороша, что весь Гарвард на коленях приползет ко мне, умоляя вернуться. Вспомни, как римляне пресмыкались перед Кориоланом, прежде изгнав его.
— Ну да, — резко возразила она. — Только парень этот окончил дни с кинжалом в спине.
— Сдаюсь. — Тед улыбнулся. — И зачем я женился на такой умной женщине?
— Наверное, хотел, чтобы дети у тебя были умные, — улыбнулась она в ответ.
А про себя подумала: «Если бы ты и правда уважал мои умственные способности, то внял бы моему совету».
*****
Джейсон принял два ответственных решения, которые должны были повлиять на всю его оставшуюся жизнь. Он пришел к пониманию того, что всеми поступками, совершенными им в течение предыдущих двух с половиной лет, он принимал на себя обязательство защищать страну своих предков. А это значит, что он останется здесь навсегда и пустит корни.
Но все же одиночество тяжким грузом давило ему на плечи. Когда он наблюдал за тем, как играют детишки молодых кибуцников, ему страстно хотелось самому стать отцом. Но он не был уверен, что сможет целиком отдать кому-то свое сердце. Оно еще пылало гневом. И скорбью.
Всякий раз, когда он приезжал на побывку, они с Евой сидели вдвоем в огромном пустом помещении столовой и, бывало, разговаривали почти до самого утра. Именно в эти часы Джейсон чувствовал себя нормальным человеком.
Однажды поздним вечером он сделал ей признание:
— Не представляю, что со мной станет, если ты выйдешь за кого-нибудь замуж. Кто тогда будет сидеть со мной и слушать, как я скулю на весь мир?
— Я тоже все время об этом думаю, — застенчиво произнесла она. — С тех пор как ты здесь, у меня, если можно так выразиться, появилась жилетка, в которую я могу поплакать.
— Но ты же никогда не плачешь.
— Это просто такое выражение.
— Конечно. Все равно что сказать: «Ты тот, кто подставил мне плечо». Это просто метафора.
— Да. Мы с тобой оба… метафоры.
Их взгляды встретились.
— Мне действительно хочется подставить тебе свое плечо, — сказал он.
— А я действительно хотела бы плакаться в твою жилетку.
Они обвили друг друга руками.
— Ева, ты мне очень дорога. Мне хочется сказать, что я люблю тебя. Но если честно, я пока не знаю, способен ли я еще любить.
— Я чувствую то же самое, Джейсон. Но мы можем попробовать.
И они поцеловались.
Церемония бракосочетания состоялась в Веред-Ха-Галиле в самом начале месячного отпуска, который предоставили Джейсону после зачисления его на сверхсрочную службу. Все члены кибуца были рады тому, что молодая пара предпочла остаться здесь же, хотя Джейсон постоянно будет задействован на армейской службе — для выполнения различных, большей частью секретных, заданий в самых разных точках страны.
Джейсону кибуц заменил семью. К этому времени он почти полностью отдалился от родителей. Ева попросила, чтобы он пригласил их на свадьбу. Но Джейсон отказался. Вместо этого он сел накануне в их новом жилище — двухкомнатной секции с дополнительными удобствами в виде небольшого холодильника, электроплитки и черно-белого телевизора — и написал родителям письмо.
Дорогие мама и папа!
Завтра я женюсь. На Еве Гудсмит, той девушке, которую родные Фанни прятали во время холокоста. Именно ей я обязан своим пониманием того, что значит для меня Израиль.
В обычных обстоятельствах я бы обязательно вас пригласил. Но я знаю, вы совсем не одобряете все, что происходит сейчас в моей жизни, и клятвы, произнесенные завтра, освятят лишь то, что, по-вашему, считается бунтом.
Первые двадцать четыре года своей жизни я следовал вашему плану, не придавая особого значения тем небольшим компромиссам, на которые мне попутно приходилось идти, поскольку вы и сами, уверен, едва придавали значение своим. Я знаю, вы хотели как лучше. Вы хотели, чтобы ваши дети не страдали от позора быть евреями.
Но я-то как раз хочу, чтобы мои дети были евреями.
Здесь быть евреем — это честь, а не недостаток. Мои дети, возможно, будут расти среди опасности, но они никогда не будут стыдиться самих себя.
Я всегда буду благодарен вам за все, что вы дали мне, пока я взрослел. Теперь, когда я стал взрослым, очень прошу вас: даже если вы не согласны с моими убеждениями, отнеситесь с уважением к моему праву жить в соответствии с ними.
Ваш любящий сын,
Джейсон.
Их медовый месяц, оплаченный кибуцем, прошел в Эйлате, самой южной точке Израиля, примыкающей к пустыне Негев. Этот порт на берегу Красного моря основал еще царь Соломон, чтобы на кораблях вывозить медную руду из своих копей. И в этом городе он принимал царицу Савскую.
Джейсон учил Еву плавать с аквалангом. И утренние часы они проводили под водой, среди разноцветных кораллов.
По вечерам они гуляли рука об руку, проходя мимо захудалых (но дорогостоящих) шашлычных и мишурных (и еще более дорогостоящих) дискотек.
Но они оба были счастливы.
— Наверное, так выглядит французская Ривьера, — сказала однажды вечером Ева, когда они прогуливались по берегу.
— Более или менее, — отозвался Джейсон, не желая разрушать иллюзии своей новобрачной. — С одной лишь разницей: если отсюда плыть некоторое время, то можно оказаться в Саудовской Аравии.
— Да, — согласилась она, — арабы совсем близко, так ведь?
— Они, должно быть, думают о нас то же самое. Но возможно, когда-нибудь их дети и наши будут вместе играть.
— Надеюсь, — мягко сказала Ева. — Я надеюсь, что у нас будут дети, много детей.
