Эмэ Бээкман - Возможность выбора
Лулль никак не везло. Несколько раз она пыталась поближе познакомиться со знаменитостями, но те снова и снова исчезали за горизонтом.
Однако Орви не насмехалась над слабостью Лулль. Наоборот, она уважала людей, которые к чему-то стремятся. Оставалось лишь сожалеть, что у самой Орви не было за душой никаких страстей и порывов. Единственное, к чему она стремилась, — это свобода. Теперь она имеет ее. После окончания школы ей хотелось по возможности быстрее обрести независимость. Но прошло десять лет, пока ее желание исполнилось. Она свободна. Вот она сидит в милом беседующем кругу и прекрасно понимает, что они вновь хотят повернуть ее судьбу.
Отец, мачеха и бывший муж сплотились в единый фронт, а Орви одна против них, но в качестве кого — обвиняемой или судьи?
В последнее время Орви не обременяла себя никакими мыслями. Она жила ровно по часам. День катился за днем, один получше, другой похуже. Светило солнце, шел дождь, случался туман — Орви предпочитала сумерки. Снова они хотят вмешаться в ее жизнь, о господи, как им не терпится все переделать по-своему. Если руки не дотягиваются до всего мира, то они стремятся переделать по своему подобию ближних. В Библии сказано, что бог, создавая человека, взял за основу самого себя, а быть хоть маленьким божком хочется каждому. Может быть, они не отдают себе в этом отчета, просто следуют вполне естественному желанию подогнать и остальных под свою мерку. Ведь не зря же больше всего говорят о тех, кто не укладывается в привычные рамки. Необычное кажется чуждым, и, следовательно, оно достойно осуждения.
— Послушай, Орви, да ты понимаешь, в какую среду ты попала? — взяла наконец Лулль быка за рога.
Именно такого упрека и ожидала от нее Орви.
Орви опустила ноги на пол.
— А что, люди как люди, — попытался утихомирить свою жену отец.
— До чего ты так докатишься? — не могла успокоиться Лулль.
— Маркус был мне хорошим наставником, — серьезно ответила Орви.
Маркус метнул взгляд в сторону Орви.
Лицо Орви приняло непроницаемое выражение.
— Некоторые не образумятся до самой смерти, — вздохнула Лулль.
Орви хмыкнула, но вовсе не в ответ на слова мачехи. Она вспомнила, что и Лулль в свое время не терялась. Бог с ней, ведь отец был домоседом, где уж ему шагать в ногу с жизнерадостной Лулль, в которой энергия била ключом. Орви не ханжа, она не станет клеймить давнишние похождения Лулль тяжелым словом «измена». Но одну историю все же стоило вспомнить.
Когда-то давно Лулль пыталась удовлетворить свою жажду славы, не прибегая к помощи безжизненных мехов. Где-то она подцепила некоего поэта. У него было лицо грустного льва, он не имел ничего против того, чтобы Лулль вводила его в общество. А Лулль только и ждала случая, когда будет вечеринка и народу соберется побольше. Приятно идти рядом с человеком, у которого лицо как у льва, и сознавать, что все вокруг шепчут: смотрите-ка, этот поэт без ума от Лулль.
Все сошло бы как положено, не будь поэт со странностями. Он являлся на вечера в грубых башмаках и изрядно выпивал там. Из-за выпивки никто бы не стал возмущаться: друзья Лулль были далеко не трезвенниками, и, чтобы иметь от жизни полное удовольствие, они не брезговали ни «столичной», ни свиным окороком. Им не нравилось другое: захмелев, виршеплет пускался в пляс по надраенному паркету в грубых башмаках. Поскольку поклоннику Лулль от горячительных напитков становилось жарко, он, встав из-за стола, окидывал с себя пиджак и сорочку и выписывал кренделя в своей обычной анилиново-синей нательной рубахе. Лулль пыталась перевоспитать поэта, но хорошие манеры никак не приставали к знаменитости. Приглашения в гости поступали все реже, а по мере этого отпала и надобность в поэте. И тем не менее стихотворец запечатлел имя Лулль в истории литературы. По крайней мере сама она считала, что опус с посвящением «Л…» был предназначен именно ей.
Даже капелька славы была для души Лулль бальзамом.
— Что ж, сыграйте новую свадьбу, — усмехнулся отец, глядя поочередно то на Маркуса, то на Орви. — Пир нынче будет побогаче, ведь за десять лет жизнь стала лучше.
Отец, похоже, изрядно выпил, обычно он не был таким словоохотливым.
Лулль радостно засмеялась, будто это для нее кто-то приготовил фату и уже настроил инструменты, чтобы исполнить свадебный марш.
— Ты только посмотри, Орви, ведь он сейчас опустится на колени и станет просить твоей руки. В наши дни все мужчины стремятся избавиться от своих жен, а Маркус — редкое исключение, ты обязана его ценить.
У Орви зазвенело в ушах. Ей вдруг показалось, что она балансирует, едва сохраняя равновесие, на какой-то движущейся ленте. По обеим сторонам стоят близкие, громко смеются и протягивают руки. Орви была уверена, что стоит ей на кого-нибудь из них опереться, как шаткое основание исчезнет из-под ног и она упадет.
Маркус внимательно следил за Орви, которая сидела с мрачным видом, нахмурив брови. Орви была сыта по горло такими разговорами, она была готова в любую минуту вскочить и убежать.
Маркус заерзал и поднялся. Орви с благодарностью взглянула на своего бывшего мужа.
Маркус объяснил отцу и Лулль, что они собираются еще куда-то пойти. Поспешив выйти в прихожую, Орви не разобрала, что он там навыдумывал. Отец с сожалением развел руками, Лулль приподняла крышку кофейника, затем подошла к двери и через плечо Маркуса посмотрела на Орви.
— Мы очень беспокоимся за тебя и желаем тебе только добра, — сказала на прощание Лулль.
На пороге Орви почему-то обернулась и бросила:
— Я скоро снова навещу вас.
На самом же деле она не собиралась переступать порог этого дома в ближайшее время. Иной раз слова Орви не совпадали с намерениями. «Хочу в собственных глазах казаться более сложной», — подумала она и с каким-то необъяснимым вызовом схватила Маркуса под руку.
Так они и спустились с лестницы, и любой посторонний мог подумать, что это вполне дружная супружеская чета.
6Над городом нависла свинцовая туча, снежная крупа била в лицо, сыпалась за воротник.
Холодный ветер подействовал на Маркуса живительно. Шаг его стал легче, а голос прозвучал бодро, когда он предложил:
— Махнем куда-нибудь!
— Ты пьян, — возразила Орви.
— Да что для такого здоровяка какая-то капля, — высокомерно заметил Маркус. У Лулль и отца он держался робко, теперь же стало проявляться его истинное лицо: горячительные напитки пробуждали в нем самоуверенность.
— Уж не думаешь ли ты повезти меня к Бритте и Алару? — настороженно спросила Орви.
— Нет, просто покатаемся, поговорим.
Орви не знала, что решить. День в самом разгаре, Предстоящие долгие часы пугали Орви своей пустотой. Убегать от Маркуса вроде бы не было причин — человека, ставшего чужим, не стоит бояться. Отчего бы не поболтать, может, что и прояснится задним числом, и тем легче будет окончательно забыть прошлое. Ничто не станет висеть над душой. Если не пожалела потратить на Маркуса целых десять лет, стоит ли сокрушаться из-за одного дня.
— Ладно, — нерешительно ответила Орви. — Приезжай за мной в общежитие часа через два. Мне хочется немного отдохнуть.
К тому времени Маркус окончательно протрезвеет.
Вернувшись в общежитие, Орви распростилась со всякой надеждой отдохнуть. В комнатах ревели приемники, из коридора доносился топот. В дверную щель просачивался букет кухонных ароматов. С лестницы доносился визг, а может быть, это просто кто-то звонко смеялся; где-то внизу играли на трубе.
Орви решила хотя бы прилечь: сказывалась усталость вчерашнего вечера и ночи, да и сегодняшний ранний подъем давал себя знать. Только Орви собралась разобрать постель, как раздался стук. В дверь заглянула Лаура. Разумеется, она искала Эбэ.
Обманувшись в своих надеждах, Лаура медленно затворила дверь. Орви не услышала ее удалявшихся шагов. Прежде чем уйти, Лаура, конечно, несколько минут постояла за дверью.
Орви терпеть не могла эту чудачку Лауру, которая боготворила Эбэ. Она была старше Эбэ всего лет на десять, но выглядела старушкой, настолько была худа и мала ростом. Эбэ командовала ею как хотела, покрикивала на нее, ворчала и капризничала, но рабскую привязанность Лауры ничто не могло поколебать. По приказанию Эбэ Лаура готова была расшибиться в лепешку, она ухаживала за нею, лелеяла, устраивала ее дела, закармливала — стоило только Эбэ подать знак. Требовательный голос Эбэ звучал для Лауры музыкой. Лаура относила ее обувь в починку, вместо нее ходила в прачечную, приносила наверх ее письма с вахтерского стола, мчалась на рынок, когда Эбэ изъявила желание поесть хороших соленых огурцов. Когда появлялась возможность что-нибудь сготовить или испечь для Эбэ, тихая Лаура превращалась в фурию, готовую наброситься на любого. В это священное мгновение никто не смел притрагиваться к ее сковородкам и кастрюлям; на плите шипели и клокотали всевозможные лакомые блюда, а любопытные стояли в дверях, вытянув шею и глотая слюну. Стоило Эбэ почувствовать себя не совсем здоровой — достаточно было пустякового насморка, — как Лаура была готова ночи напролет просиживать у постели своего кумира. Как-то Эбэ разошлась и приказала:
