Николай Веревочкин - Белая дыра
Клочок папиросной бумаги упал на темный уголек, который всегда тлеет в душе кладоискателя, и вспыхнул ослепительным пламенем, превратив отсыревшее тело Прокла в большую, жарко натопленную печь, как только он прочел «Аквонаджен» наоборот. Костер ему был не нужен.
Прокл стоял на проселочной дороге, густо поросшей пружинящей муравой, посредине безбрежного полынного поля. Аллергенный сорняк вымахал в рост человека. Вдоль дороги серебрились останки поливальных агрегатов. Легкие нержавеющие трубы были сплющены чудовищной силой и частью скручены, а порой и завязаны в узел. Громадные колеса неузнаваемо искорежены, превращены в безобразных металлических пауков, раздавленных неведомым вандалом-балбесом циклопических размеров. Просто удивительно, сколько энергии и глупости нужно было потратить. Восхитившись неизвестным идиотом, Прокл оглянулся, но не увидел ничего, ни малейшей приметы, указывающей на близкое присутствие озера. Ровная полынная степь прятала в себе земной провал искуснее гор и тайги. Лишь розовый туман, пахнущий рыбой и ежевикой, поднимался над горьким полем, повторяя контуры невидимой воды. Травяная дорога уходила по полынной просеке в восход, где у самого горизонта тугим белым боровиком проросла башня. Она смотрелась остатком сна, древним замком, миражом. Круглый бок планеты за ней был залит серебром.
Через час Прокл вышел на грейдер, по которому давно никто не ездил. Зеленая решетка травы выглядывала сквозь трещины покрытия. Дорога казалась вскрывшейся зеленой рекой с серыми льдинами асфальта. Время от времени на ней попадались норы сусликов. Одинокая березка проросла посредине насыпи. Лужи в канавах вдоль грейдера щетинились камышом. В оконцах плавали дикие утки, которые с любопытством смотрели на странное двуногое существо. Из-под ног обильными, жирными брызгами разлеталась саранча.
К полудню, когда солнце высушило одежды, Прокл наткнулся на трубу-шлагбаум с приваренной табличкой «Проход строго воспрещен». Он ударил по трубе ногой — и проржавевшее железо с жалобным визгом и скрежетом надломилось. Рыжее облачко пыли, похожее на споры перезревшего гриба-дождевика, заклубилось из отверзшегося ствола шлагбаума.
— Ап-чхи! Будьте здоровы, спасибо, пожалуйста, — пробормотал Прокл и ступил на запретную землю.
Белая башня оказалась водопроводной станцией, врезанной в скалистое основание сопки. Сотни чаек взлетели с крыши здания и закружились метелью над безлюдным покоем водохранилища.
Прокл подошел к краю сопки и заглянул вниз. Каменистый головокружительный срез обрывался в прозрачную воду. Черноспинные чебаки и подъязки стояли у самой поверхности между пятью трубами, железной рукой уходящими в мрак глубины. Из-под ноги сорвался камешек, и, сверкнув серебром, рыба растворилась в безмятежности летних вод.
Все окна здания были выбиты. Трубы и прочий металлолом, некогда бывший мощными насосами, казались вывороченными внутренностями вскрытой для операции брюшной полости. Из окна третьего этажа выглянула тощая корова и печально замычала. В этом безлюдье выглядела она странно. Как динозавр в коровнике. Лестничные пролеты обрушены и было непонятно, как корова попала наверх. А еще более непонятно: как ей спуститься на землю.
С высоты сопки открывался раздольный и совершенно дикий вид на водохранилище с обрывистыми и белыми от каменистых обнажений берегами, на заброшенные поля в глубоких оврагах и темные леса вдали. В этом захламленном человеком мире не было и намека на присутствие живого человека. Под сопкой у леска с пляшущими березами сквозь обильные травы еще можно было разглядеть фундаменты домов, ржавые остовы тракторов и машин. Поселок, судя по всему, был брошен несколько лет тому назад и подвергся тотальному разграблению. Лишь уборная, любовно сколоченная из горбыля, была не тронута, и дверца с вырезанным сердцем трогательно смотрелась в поэтическом безлюдье.
От башни, прямая как мысль идиота, уходила к далеким лесам трасса. Выглядела она так, будто ее только что сдали в эксплуатацию. Странным казалось это в месте, где все, созданное человеком, превращалось в прах.
Печально трубила корова. Пленница бетона и ржавого железа с тоской смотрела на землю, покрытую сочными травами. Жалобы ее разрывали душу. Прокл попытался освободить несчастную из плена высоты, но не нашел способов, как это сделать.
Чтобы не слышать рев обреченного на голодную смерть существа, он обратился в бегство. Полагая, что новая дорога скорее всего приведет его к людям, Прокл зашагал по горячему, приятно пахнущему городом асфальту. Как бы кстати сейчас был велосипед. Такой ровной дороги он давно уже не видел.
Мычание коровы делалось все тише и тише, и, наконец, успокаивающая душу музыка безлюдья и безделья, полная стрекота и звона насекомых, птичьих восторгов, шороха собственных подошв и трав, — другими словами, тишина истекающего истомой летнего полдня — окружила Прокла. Он оглянулся на башню и увидел ее ослепительно белой на фоне совершенно черного неба. Словно огромная волна разрушения накатывалась на этот цветной и беспечный мир. Прокл прибавил шагу.
Он рассчитывал до дождя успеть добежать до леса, но туча была быстрее его. Глухие поначалу раскаты становились все громче и мрачнее, а ликующая степь все тише. Гром был похож на матерную брань мужика, ударившего себя молотком по пальцам. Молнии огненными трещинами разрывали черноту. Порой одновременно вспыхивали два-три разряда, превращая небо в Армагеддон. Вся эта ярость, этот божественный гнев были направлены исключительно на Прокла. Туча космическим, лохматым тарантулом азартно преследовала его на кривых, подкашивающихся ножках молний.
До лесу было все еще далеко, а за спиной уже слышался нарастающий шум вселенского крушения. Миллионы озверевших шариков для пинг-понга стучали о землю, нагоняя одинокого странника, которому негде было укрыться, словно стая белой, неприятно белой, саранчи. Зимним холодом дохнуло в летний зной.
И тут Прокл увидел посредине дороги открытый люк. Тяжелая металлическая крышка была сдвинута, обнажая темный полумесяц отверстия, вполне достаточного для того, чтобы в него мог пролезть взрослый человек. Не раздумывая долго, Прокл опустил в неожиданное прибежище рюкзак с металлодетектором, а следом спрыгнул сам.
Насколько позволял разглядеть свет, Прокл оказался внутри металлической трубы, дно которой покрывал тонкий, как налет ржавчины, слой чистого и прохладного песка, а размеры вызывали удивление. Трубу эту вернее было бы назвать туннелем. Поднявшись на ноги, он не смог дотянуться до ее верха. Впрочем, поначалу это не вызвало у него особого беспокойства: кончится град и он конечно же найдет способ выбраться отсюда.
В трубе было сухо и глухо. Светопреставление, разразившееся наверху, только подчеркивало надежность убежища. Редкие градины, наискосок залетающие в полуоткрытый люк, издавали резонирующий забавный, картавящий звук. Смотря на ледяные шарики, укатывающиеся в темноту, Прокл чувствовал себя почти уютно.
Как живая пуля в ружейном стволе.
Куда же вела дорога, если главным ее предназначением было маскировать эту трубу? Для чего надо было перекачивать такую уйму воды и при этом, не жалея денег, заботиться о том, чтобы никто об этом не узнал? Сомнений у Прокла не было — он попал в водовод, закамуфлированный под шоссе.
Размышления эти были прерваны надсадным скрежетом. Тяжелая крышка медленно наползала на отверстие. Это было похоже на солнечное затмение. Единственно, что разнилось, — наступивший мрак был полным.
— Эй! — закричал Прокл, — эй!
Никто ему не ответил. По крышке барабанил град.
— Эй, что за шутки!? — закричал Прокл громче.
Стук градин был похож на звук заколачиваемых гвоздей.
— Э-э-э-эй! — закричал Прокл что было сил.
Замкнутое пространство и возможная слепота с детства вызывали у него ужас.
Долго он матерился в темноте, долго пытался ручкой металлодетектора поднять изнутри крышку люка. Так долго, что стало ясно: тот, кто его замуровал, не собирался шутить. Эта скотина или не слышит, или не хочет слышать его воплей, а крышку без посторонней помощи никогда не поднять.
Выругавшись в последний раз, Прокл закинул рюкзак за плечи и побрел в кромешной тьме по металлическому руслу подземной реки. Даже ворчливый, ехидный голос замолчал. Ничего. Все реки когда-нибудь да заканчиваются, и эти железные берега куда-нибудь да приведут его.
Он шел долго, пока сон не свалил его с ног, а, проснувшись, увидел вдали маленькую серую звездочку, излучающую смутный свет.
Это был раскрытый люк. Труба под ним была завалена хламом. Пирамиду из пластмассовых бутылок, одноразовых шприцев, картонных коробок, консервных банок, тряпья, пахнущих плесенью лохмотьев и пищевых отходов вперемежку с бетонной крошкой венчал живописный, но дурно пахнущий труп рыжего кота. Сквозь плодородный мусор и тленную плоть животного прорастал прутик клена.
