Сергей Алексеев - Библиотека мировой литературы для детей, т. 30, кн. 4
— Да ты понимаешь, что говоришь? — прошептала тетя, не поднимая головы.
Хатия не ответила.
— Может ты ошиблась, девочка?
— Нет, тетя Кето, что-что, а голоса наших людей я узнаю точно…
— Нельзя поверить в такое, Хатия! — воскликнула тетя.
— Выйдя с мельницы и поднявшись на горку, я остановилась передохнуть… Послышались шаги, и он спросил: «Кто здесь?» — «Это я, Хатия!» — ответила я. «Что ты шатаешься по ночам!» — проворчал он.
Хатия умолкла.
— А потом? — спросила с нетерпением тетя.
— Я ответила, что для меня ночь и день — все одно, и назвала его по имени. «Что за чепуху ты порешь, — прикрикнул он. — Я Тараси. Тараси Антидзе!»
— А может, это и вправду был Тараси? — в голосе тети прозвучала мольба.
— Прежде чем прийти к вам, я была у него… — тихо ответила Хатия.
— И что же?
— Болен Тараси… Третий день лежит в постели…
— Может, тебе все померещилось, Хатия?
— Нет, тетя Кето, не померещилось. Он придет к вам, и вы убедитесь сами…
Хатия направилась к двери. Я опередил ее и открыл дверь. Она осторожно вышла на балкон, спустилась во двор и ушла…
* * *С тех пор тетя, казалось, потеряла дар речи. С утра до ночи ходила она понурив голову, словно разыскивая что-то дорогое, и молчала. Она не слышала меня, пока я не дотрагивался до нее. Собирая чай, вдруг застывала с протянутой к кусту рукой. Работая в поле, вместо травы начинала начисто срезать кукурузные стебли, пока я не выводил ее из оцепенения. По ночам она лежала с раскрытыми глазами, прислушиваясь к каждому шороху, вскакивая при каждом собачьем лае. Она ждала кого-то, а он все не шел. Тетя похудела, осунулась, таяла на глазах. Наконец я не выдержал и пошел к Хатии.
Виссарион Шаликашвили, взобравшись на огромное бревно, топором вытесывал давильню[17]. Хатия сидела на балконе и с улыбкой смотрела на солнце.
— Здравствуйте, дядя Виссарион!
— Здравствуй, сынок! — ответил Виссарион, не прерывая работы.
— Сосо, это ты? — спросила Хатия.
— Я.
— Где сейчас солнце, Сосо?
— Где ему быть? На небе.
— А в каком месте?
— Гм… над черешней.
— Если над черешней, то я вижу солнце!
— Точно, над черешней!
— Папа, — обратилась Хатия к отцу, — что тебе сказал врач в Батуми?
— Сколько раз тебе повторять?
— Повтори еще раз. Пусть услышит Сосо!
— Врач сказал, что, если незрячий человек видит солнце, ему можно возвратить зрение.
— Слышишь, Сосойя?
— Слышу, Хатия… Спустись-ка на минуту, есть дело. Хатия спустилась во двор, подошла ко мне и остановилась.
— Я знаю, зачем ты пришел, Сосойя!
— Что ты сказала тете такое, что женщина потеряла покой? Хатия не ответила. Она отстранила меня, направилась к калитке, открыла ее, вышла на дорогу и медленно зашагала к нашему дому. Я последовал за ней.
Хатия остановилась во дворе и спросила:
— Где тетя Кето?
— Тетя! — позвал я.
Тетя вышла на балкон.
— К тебе пришла Хатия.
Тетя вздрогнула. Она быстро сбежала по ступенькам лестницы и подошла к нам.
— Что случилось, Хатия? — спросила она, и голос ее задрожал.
— Здравствуйте, тетя Кето… Ничего не случилось… Просто я соскучилась по вас… Вот и пришла…
Тетя улыбнулась, обняла Хатию за плечи и повела ее в дом.
— Может, помочь вам по хозяйству, тетя Кето?
— Нет, девочка, спасибо тебе!
— Кукурузу молотить…
— Эх, детка, была бы кукуруза, найдется кому ее молотить… — вздохнула тетя. — Есть же у меня Сосо…
— Сосо лентяй, — улыбнулась Хатия.
Я слушал их и ничего не понимал.
— У нас есть кукуруза, тетя Кето, много кукурузы. Папа велел передать вам: если нужно, мол, одолжу…
Хатия присела на травку, мы — рядом с ней.
— Спасибо тебе, Хатия, и отцу твоему большое спасибо! Не нужно нам кукурузы, она вам больше пригодится…
— Вечером папа принесет вам пуд кукурузы… — Хатия помолчала, потом тихо, почти шепотом, сказала: —А знаете, тетя Кето, то, что я тогда сказала вам, оказалось неправдой!
— Что?! — вскрикнула Тетя.
— Да. Неправдой. Ошиблась я, показалось…
Тетя подозрительно посмотрела на меня, потом на Хатию.
— А теперь ты говоришь правду?
Тетя встала. Я смотрел на Хатию разинув рот.
— Теперь я говорю правду, а тогда ошибалась. Я долго потом думала и поняла, что ошиблась! — ответила Хатия с улыбкой.
— Поклянись, Хатия! — сказала тетя, и я почувствовал, что у нее от волнения сперло дыхание.
Улыбка исчезла с лица Хатии. Она медленно встала и выпрямилась перед тетей.
— Кем мне поклясться, тетя Кето?
— Поклянись матерью, Хатия!
Хатия долго молчала. Потом она отчетливо произнесла:
— Клянусь могилой матери, тетя Кето!
— Девочка моя дорогая! — тетя обняла Хатию, осыпала поцелуями ее лицо. — Значит, ошиблась ты? А я-то… — Она вдруг разрыдалась, закрыла лицо руками и бросилась в дом.
Хатия стояла не двигаясь и улыбалась своей милой, чарующей улыбкой. Хатия улыбалась, но никогда раньше я не видел на ее лице столько печали и страданий.
Не так уж страшен черт
После обеда мы работали на склоне, на кукурузном поле. Внизу на дороге показался наш почтальон Коция.
— Здорово, бабы! — крикнул он, словно не замечая нас — меня, дядю Герасима, Лукайю Поцхищвили и Виссариона Шаликашвили.
— С чем пожаловал, Коция? — отозвалась за всех бригадир Ксеня.
— Да вот, привез вам сахар, масло, крупчатку, икру, балык, мед… Для керосина и мыла сегодня не хватило места, привезу завтра… А пока нате вам газету, кладу ее вот здесь, под камнем, забирайте!
— Писем нет?
— Письма в пути!
— Чтоб тебе!..
Коция ушел, покачивая головой. Я сбежал вниз, принес газету. Все окружили меня.
— Ну-ка прочти, Сосойя, что нового на свете! — попросил дядя Герасим, удобно усаживаясь под деревом.
Я начал:
— «…После ожесточенных боев наши войска оставили города…»
Закончив чтение, я отложил газету. Никто не проронил ни слова. Наконец после долгого молчания заговорил Виссарион Шаликашвили:
— Прет, значит, сукин сын?!
Он в сердцах стал выколачивать трубку об черенок мотыги.
— Прет, да еще как!.. — вступил в разговор Лукайя. Он оторвал кусок газеты, насыпал туда табак, свернул самокрутку, закурил, выплюнул приставшую к губам табачную пыль и продолжал: — Вся Европа работает на них… Здесь тебе и Франция, здесь тебе и Австрия, и эта… как она называется, Сосойя, страна рядом с ними?
— Чехословакия.
— Вот. И Чехословакия… А кто работает на нас?
— На нас работаем мы! — сказал дядя Герасим.
— Кто «мы»? — переспросил Лукайя.
— Я, ты, он, вот эта золотая девочка — Хатия, вот этот прохвост — Сосойя, бабы наши…
— Вот-вот, бабы, оно и видно по нашим делам! Работяги!.. А Гитлер — у порога! — махнул рукой Лукайя.
— В воскресенье ходила я на базар… — начала Като.
— Было, конечно, полно всего, выбирай что душе угодно! — хмыкнула Агати.
— Да погоди ты! — прикрикнул на нее дядя Герасим. — Ну и что дальше?
— Был там один… — продолжала Като. — Так он рассказывал…
— Что же он рассказал?
— Оказывается, Гитлер выдумал новое оружие: за десять верст кругом сжигает все…
— Кто сказал это? — спросила Маргарита.
— Этот самый… Министр Гитлера… Как его?
— Геббельс?
— Да. Геббельс, чтоб ему околеть!..
— А что еще?
— А еще говорил, оказывается, этот… Фамилия у него вроде нашего Рубена Трапаидзе…
— Риббентроп?
— Он самый, пропади он пропадом! Мы, мол, будем кормить вас белым хлебом и маслом… И никого, мол, трогать не собираемся, кроме коммунистов.
— И что ты ему сказала? — спросила Ксеня.
— Кому, Риббентропу?
— Дура! Не Риббентропу, а тому мерзавцу, который плел эту околесицу и которого ты слушала развесив уши!
— А что я должна была говорить! Весь народ затаив дыхание слушал его, а когда он закончил речь и обещал, что людоеда Гитлера скоро повесят вниз головой, хлопали так, думала, обрушится небо!
— Слушай, где же ты была? — спросила удивленная Ксеня.
— Как где? На базаре. А потом там состоялся митинг, этот самый мужчина выступил на митинге!
— Тьфу ты, рассказать и то толком не можешь! — махнула рукой Ксеня.
— Кето, ты женщина образованная. Растолкуй нам, что же такое происходит? — попросил тетю Виссарион.
— Что вам сказать, Виссарион… Происходят неприятные вещи… Но ничего! Скоро наступит зима, и тогда Гитлеру придется туго, как Наполеону…
— А как по-твоему: зимой нам будет теплее? — спросил Лукайя.
— Нет, теплее нам не будет, но Гитлер не готов к зиме!
