Сергей Алексеев - Библиотека мировой литературы для детей, т. 30, кн. 4
Класс жужжал, словно улей. Учитель долго молчал. Наконец он поднял голову, и… мы поняли, что происходило сейчас в душе этого человека. Мы поняли, что, с тех пор как он когда-то давно последний раз покинул свою школу, сегодня ему впервые пришлось перешагнуть порог классной комнаты. Он вошел к нам как дрессировщик, забывший прихватить с собой куски сахара, и теперь он сидит растерянный и ждет, когда же его растерзают эти сорванцы, напоминающие голодных зверенышей.
— А ты почему стоишь? И чему ты улыбаешься? — набросился вдруг учитель на Хатию. — И куда ты, собственно, смотришь? Смотреть надо на учителя, а не… Садись!
Хатия села, все так же улыбаясь своими огромными голубыми глазами… В классе наступило неловкое молчание. Учитель почувствовал, что сказал что-то не к месту, невпопад, но что именно, этого понять он не мог.
— Что случилось, дети? — спросил он надтреснутым голосом.
Мы молчали.
— Я не вижу, учитель! — сказала Хатия.
— Что?.. Вы издеваетесь надо мной?!..
— Да нет, учитель, я и вправду не вижу!
Учитель встал, подошел к Хатии и долго изучающе всматривался в ее лицо. Хатия спокойно моргала ресницами и улыбалась. Учитель вернулся на свое место, сел и задумался.
В классе воцарилась гробовая тишина.
— Как тебя звать, дочка? — спросил вдруг учитель.
— Хатия! — ответила Хатия, вставая.
— Ты сиди, сиди, пожалуйста!
Хатия продолжала стоять.
— Кто тебя водит в школу?
— Сосо, учитель… Но я могу и сама…
— Я освобождаю тебя от моих уроков. Можешь уйти.
— Мне интересно послушать… Я останусь.
— Оставайся, дочка…
У меня запершило в горле.
— Родители у тебя есть? — спросил снова учитель.
— Отец.
— Ты совсем ничего не видишь?
— Вижу солнце… Врач сказал папе, что раз я вижу солнце, то мне можно возвратить зрение.
— Конечно, можно! Я сам ослеп на Хасане… Ничего не видел!
— А солнце видели?
— Солнце видел. И меня вылечили…
— Ну и я вижу солнце…
Долго еще учитель всматривался в красивые улыбавшиеся голубые глаза Хатии. Трудно, очень трудно было поверить, что эти глаза не видят света, товарищей, не видят его — учителя военного дела, низенького, невзрачного человека, по щекам которого сейчас стекали слезы и который не старался скрыть, что он плачет.
Раздался звонок. Учитель вышел из класса, не проронив ни слова. Мы молчали и не двигались с места. Заговорили лишь тогда, когда в класс вошла учительница грузинского языка и стала читать список.
— Что с вами? — спросила тетя Кето, удивленная непривычной тишиной.
— У нас был новый учитель военного дела, — ответила Хатия.
— Понравился?
— Кабы все вы были такими! — ответил я.
В тот день урок грузинского языка проходил необычно: говорили ученики, а преподаватель молчал и слушал их.
Бригадир Датико
В полночь на балконе что-то загромыхало. Я проснулся. Тетя, присев в кровати, с испугом смотрела на дверь, скрипевшую под сильным напором. Потом осторожно постучали в окно.
— Сосойя, иди ко мне! — позвала шепотом тетя.
Я подошел к тете, обнял ее. Она была холодна и дрожала всем телом.
Стук в окно повторился.
— Кто там? — с трудом выговорила тетя.
— Кето, открой дверь!
— Кто это?
— Это я, Датико!
Тетя закрыла лицо руками.
— Открой, Кето!
Тетя не отвечала.
— Кето!
Дверь заходила ходуном. Тетя не шевелилась.
— Кето открой, это я, Датико!
— Какой Датико?
— Да я, Датико! Не узнала?
— Датико в армии!
— Открой, иначе взломаю дверь!
— Сосойя, зажги лампу! — попросила меня тетя.
Я зажег лампу. Тетя встала, накинула халат, подошла к камину и замерла в углу.
— Открой, Сосойя!
Я вынул из ручки дверей засов, попятился назад и стал рядом с тетей. Дверь медленно, со скрипом открылась.
Перед нами стоял бригадир Датико: в распахнутой на груди гимнастерке, гладко выбритый, с взъерошенными волосами, с пистолетом за поясом и коротким карабином в руке.
— Здравствуйте! — улыбнулся он. — Испугались?
Мы промолчали. Датико двинулся к нам.
— Стой на месте! — сказала тетя.
Датико остановился.
— Кето, что с тобой? Я сто лет тебя не видел… — Датико сделал еще шаг.
— Стой, говорю!
— Да чего вы боитесь? Я обещал вернуться, вот и вернулся!
Датико двинулся к нам.
— Говорю тебе — стой на месте, — повторила тетя, — иначе позову соседей!
— Зови кого угодно! Никого я не боюсь! Я вернулся из-за тебя и не стыжусь этого! Слышишь ты?!
— Не из-за меня, а из-за страха ты вернулся!
— Ты, ты меня вернула!
— Тебя вернул страх!
— Я никого и ничего не боюсь!
— Зачем же тогда тебе оружие? Почему ты скрываешься?
— Скоро перестану скрываться!
— Чего ты ждешь?
— Кето, ты ведь умная женщина… Видишь, что творится?
— Чего ты ждешь?
— Пойми ты, плевать я хотел на всех! Ради чего мне умирать? Меня никто не трогает! Мое дело — пахать и сеять! Зачем, во имя чего я должен погибать? Я хочу умереть своей смертью, рядом с тобой! И никто у меня не отнимет тебя! Ты понимаешь это?
Тетя слушала Датико, не сводя с него глаз.
Датико сел, поставил карабин между ног, достал табак, закурил и продолжал:
— Я не трус, это всем известно. Но умирать ни за что ни про что не хочется… Хорошо, вернусь я туда… Убьют меня… Поможет делу моя смерть?.. Кто вспомнит про меня: кем я был, чем я был…
— А кто ты есть сейчас?
Датико не ожидал такого вопроса.
— Я?.. Сейчас я политический противник власти…
— Бродяга и дезертир, вот кто ты такой! — сказал я и прижался к тете.
Датико побледнел. Он встал, снова сел.
— За такие слова другой поплатился бы жизнью… А ты забыл, как они поступили с твоими родителями? Забыл?
— Не твое это дело!
— Сопляк! Что ты понимаешь!.. Неспроста ведь твой отец стал троцкистом!
— Сам ты троцкист и сукин сын! Все, кто помнит моего отца, говорят, что он был замечательным человеком!
Датико пренебрежительно махнул рукой — дескать, стоит ли спорить с молокососом — и обратился к тете:
— Кето! Я мечтал о встрече с тобой, как умирающий от жажды — о глотке воды! Улыбнись хоть раз! Я знаю, ты любишь меня, но боишься… Боишься, что они уже узнали все и теперь выслеживают меня… (На лице тети не дрогнул ни один мускул.) Вы должны помочь мне… Нет у меня никого, кроме вас… Пока буду скрываться в лесу, а потом мы еще посмотрим, кто кого.
Я стоял у камина и с омерзением слушал разглагольствования превратившегося в животное человека, который когда-то назывался бригадиром Датико… Вдруг оставшаяся открытой дверь скрипнула. Датико вскочил, схватил карабин и расширенными от ужаса глазами уставился в черное пространство. Убедившись, что за дверью никого нет, он успокоился.
— Накормите меня, — сказал вдруг он, — голоден я!
— Мы тоже голодны! — ответил я.
— Что, кусок мчади для меня пожалели?
— Еще бы! У нас собака с голоду дохнет…
— Благодари тетю, подонок, а то расшиб бы я твою глупую башку!
— Нашелся герой! Небось у самого поджилки трясутся от страха…
— Змееныш ты этакий! Вырастешь — погляжу, как ты себя будешь чувствовать в армии!
— По крайней мере, не стану шататься по ночам и просить кусок мчади!
— Сосойя, не выводи меня из терпения!
— А ты уходи! Зачем к нам пожаловал?
— Я не к тебе пришел!
— А к кому же? Тетя тебя не любит!
— Любит! Это ты меня не любишь и никогда не любил!
— Знал, что ты за птица!
У Датико побагровело лицо и запрыгала бровь. Он положил карабин на стол, встал и решительно направился к нам. Мы прижались к стене.
— Не подходи, закричу! — предупредила его тетя.
— Не закричишь! — Датико подошел к нам вплотную. — Не закричишь! — повторил он и вдруг схватил тетю за плечо. — Почему ты не кричишь? Боишься? Кричи! Созови все село! Погубила меня, а теперь я тебе не нужен, да? Теперь ты меня гонишь, да? Говори!.. Говори, иначе я убью себя и кровь моя ляжет на тебя!.. Говори!..
Датико изо всех сил тряс тетю. А она молчала и не сводила глаз с этого обезумевшего, забывшего про опасность, оравшего, как раненый зверь, человека. Вдруг Датико схватил тетю за голову и стал осыпать поцелуями ее щеки, лоб, глаза. Я набросился на Датико сзади и впился зубами ему в плечо. Датико, взвыв от боли, оттолкнул тетю, повернулся и закатил мне такую оплеуху, что я отлетел в угол комнаты, ударился головой об стену и упал, на миг потеряв сознание.
Очнувшись, я увидел испуганное лицо склонившейся ко мне тети, которая холодными как лед пальцами растирала мне виски. Датико стоял поодаль и исподлобья глядел на нас.
