Сергей Алексеев - Библиотека мировой литературы для детей, т. 30, кн. 4
— А как по-твоему: зимой нам будет теплее? — спросил Лукайя.
— Нет, теплее нам не будет, но Гитлер не готов к зиме!
— А ты почем знаешь?
— Он надеялся закончить войну до наступления зимы, потому и не подготовился к ней.
— А что ему мешает подготовиться сейчас?
— Уже поздно, Лукайя!
— А если он пожалует сюда до наступления зимы? Куда ты тогда денешься? — не отставал Лукайя.
— Мы не должны допустить этого!
— Кто это «мы»? Ты да я?
— И я, и ты!
— Да кто его остановит? Видишь, он берет город за городом!
— Должны остановить!
— Ну давай, давай! Останавливай! — осклабился Лукайя.
— Да что это ты, проклятый старик, раскаркался?! — вскочила Ксеня. — Ежели стать так да сложить руки — конечно же, быть беде!
— Чего ты орешь, баба? А я о чем толкую? Как бы не быть беде, вот что меня пугает!
— Смотри у меня, Лукайя! Вырву я твой язык! — пригрозила Ксеня.
— Да что говорить с тобой! Баба есть баба…
Лукайя опять свернул цигарку.
— Ладно, я баба… А ты? Ведь ты мужчина?.. Ах да ох! Заладил одно и то же… Ты как думаешь, Коция-почтальон приносит только похоронные? Маргарита! Получила письмо от своего?
— Получила, Ксеня, позавчера получила.
— И еще получишь!
— Что он пишет? — спросил Лука.
— Сидим, говорит, в окопах… Стреляем… Если, говорит, запоздает письмо, не волнуйтесь…
— А что еще?
Маргарита покраснела.
— Да говори, чего там!
— Если, мол, родится мальчик, назови его моим именем…
— Вот и назови! Если даже родится девочка, и ее назови по батьке! — посоветовал Виссарион.
— А от моего мальчика нет и нет ничего! — вздохнул Лука.
— Получишь, Лукайя, не волнуйся! — сказал дядя Герасим.
— Когда же?
— Получишь, говорю тебе! Пришло ведь письмо от моего мальчика! Придет и от твоего! Так, Сосойя?
— Конечно! — улыбнулся я.
— Мда-а-а… Не так уж страшен черт… — начал Виссарион Шаликашвили. — Сидим мы здесь, как в норе, не видим ничего дальше своего носа и пищим… А вы подумали о том, сколько Виссарионов и Ксений мотыжат поля в нашей стране? Сыновья скольких Герасимов и Лукайев держат в руках винтовки? Сколько бегают Хатий и Сосойев? Вы думали о том, как велика наша земля? Кто такой Гитлер, чтобы одолеть нас? Да у него ведь не хватит крови, не хватит сил для этого! — Виссарион уперся в колени огромными жилистыми, мозолистыми руками, встал, выпрямился во весь рост, окинул взглядом раскинувшиеся внизу поля. — Вон, взгляните на нее! Земля родная! Наша земля!.. Коротки руки у Гитлера, скажу я вам, коротки!..
Необозримая долина под нами дышала паром земли и белоснежными дымками, поднимавшимися над крестьянскими домами. По долине полнокровной артерией текла Супса. Вобрав в себя всю пролитую людьми кровь и пот, она щедро поливала ими землю, поила почву, катила свои волны все дальше и дальше и наконец вливалась в море неиссякаемым, неисчерпаемым жизненным потоком.
Отсюда, с крохотного клочка земли на склоне горы, напоминавшего узкую бойницу в огромной крепостной стене, я взирал на бескрайние просторы и чувствовал, что за доступным моему глазу горизонтом лежат другие, такие же безбрежные земли, за ними — новые, другие за ними — еще и еще, и так без конца, и что все это — моя, родная земля, и что золотой диск солнца, льющий на землю животворящие лучи, — это моя жизнь, мое счастье, и что нет и не может быть на свете силы, способной отнять у меня эту землю, это солнце, это счастье, эту жизнь…
Люди, окружавшие меня, смотрели туда же, на лежавшие под нами поля, и молчали. И я знал, каждый из них — Герасим и Виссарион, Ксеня и Лука, тетя Кето и Маргарита, — каждый из них думал так, как думал я. И стоящая рядом со мной улыбавшаяся Хатия думала и видела то, что думал и видел я…
…Солнце медленно садилось за долиной Супсы. Утомленные за день люди вместе с блеявшим стадом возвращались по домам.
В ту ночь село еще раз всколыхнули раздавшиеся вдруг крик и вопли. Мы с тетей выскочили на дорогу. Со всех сторон бежали перепуганные соседи.
— У кого это, Герасим? — спросила тетя шагавшего рядом с нами Герасима.
— Кажись, у Лукайи Поцхишвили… Вот несчастье… — проговорил Герасим.
Урок военного дела
Время берет свое…
За июнем наступил июль, затем — август, за августом — сентябрь. Начались занятия в школе. В наших дневниках стали появляться двойки, тройки, четверки и — реже пятерки. Ничего как будто не изменилось. Тетя по-прежнему преподавала грузинский язык. Хатия по-прежнему сидела на парте рядом со мной. Учитель географии все так же упрашивал нас сидеть на уроке спокойно и обещал за это играть после уроков с нами в камушки. Учительница русского языка по старой привычке называла меня бичо[18]. Заметная перемена заключалась в том, что все наши учителя сильно похудели. И еще одна новость: в школе появился участник хасанских боев Леван Гуриелидзе. Он был назначен преподавателем военного дела и физкультуры.
На первый свой урок он явился в зеленых брюках галифе, кожаных крагах, военной фуражке, с противогазом, мелкокалиберной винтовкой через плечо и свернутым плакатом под мышкой. Он подошел к столу, взял под козырек и застыл. Мы встали, потом сели и, когда учитель не изменил своей позы, снова встали.
— Вольно! — скомандовал он, снял фуражку, положил ее на стол, повесил на доске противогаз и винтовку. Потом развернул плакат, извлек из кармана четыре здоровенных гвоздя, взял валявшийся у камина кусок кирпича и стал приколачивать плакат к стене. Покончив с этой операцией, он повернулся к нам с лицом победителя.
— Что он сделал? — спросила меня Хатия.
— Прибил к стене плакат! — прошептал я.
— А что на нем нарисовано?
— Не нарисовано, а написано красными буквами: «Смерть немецким захватчикам!»
— А он не мог сказать это наизусть?
Я пожал плечами.
— Теперь познакомимся! — объявил учитель. — Меня зовут Леван Гуриелидзе.
— Хорошая у вас фамилия! — сказал Отия Каландадзе.
— Разговоры! Военный предмет любит дисциплину!
— Ботаника тоже любит дисциплину! — сообщил Тамаз Керкадзе.
— Кто это сказал? Встать!
— Это сказал учитель ботаники.
— Садись! — Тамаз сел. — Что я люблю? Я люблю дисциплину, порядок, тишину, чтобы слышно было, как летит муха! Что я еще люблю?
— Вареные каштаны, учитель? — подсказала Хатия.
— Кто это сказал? Встать!
Никто не ответил.
— Вы должны помнить: я не родился учителем. Кем я был в вашем возрасте? Оболтусом, бездельником, дураком… Вроде вас!
— А вы и сейчас выглядите молодым, учитель! — сказал Нодар Каландадзе по прозвищу «головастик».
Учитель самодовольно улыбнулся.
— Потом я сел за книгу. Что такое книга? Книга — друг человека! Читал, читал и стал человеком. А по происхождению я танкист!
— Ты смотри! — удивился Тамаз.
Учитель нахмурился.
— Я вам не обыкновенный учитель! Я шкуру с вас спущу! — хлопнул он рукой об стол.
— Так говорят все учителя, — сказал Отия.
— Перехожу к функциям взвода в обороне!
— Ну-ну, давайте! — подбодрил кто-то учителя.
Учитель вспыхнул, но сдержался и продолжал:
— Что такое взвод?
— Вот именно, что такое взвод? — повторил Коте Гогиберидзе.
— Кто это сказал? Встать!
Класс замер. Учитель подошел к доске, взял мел.
— Вот это — взвод фашистов! — сказал он и начертил на доске двадцать небольших кружочков.
— Спасайся, ребята! — воскликнул Тамаз Керкадзе, хватаясь за голову.
— А это — наш взвод! — учитель начертил еще двадцать кружков. — Между взводами находится водный рубеж, то есть река.
Ты на том берегу…
Я — на этом.
Нас разделяет река…[19] —
подхватил Отия.
Учитель побледнел.
— Кто это сказал? — прошипел он.
— Важа Пшавела, учитель! — встал Отия.
— Садись!.. — Учитель стал мелом выбивать дробь по доске. — Что я делаю?
— Стучите мелом! — ответил Яго Антидзе.
— Садись!
— Ставите точки! — встал Головастик.
— Садись!
— Стреляете! — выпалил я.
— Молодец! Я стреляю! Наш взвод держит под огнем взвод противника, не дает ему возможности подняться из окопов. Противник просит у командования помощи. И вот… — Учитель вдруг согнул руку в локте, поднял ее вверх, повел над головой и загудел: —У-у-у-у… Что я теперь делаю? — обратился он ко мне как отличившемуся.
— Крутите рукой и рычите! — ответил я.
— Садись! Болван! — взорвался учитель.
В классе поднялся хохот. Учитель побагровел. Энергичным движением руки он стер все кружочки на доске, сел за стол и обиженно замолчал.
