Николай Погодин - Собрание сочинений в 4 томах. Том 3
Врач. К вам просится какой-то странный человек.
Эйнштейн. Пусть войдет. Я люблю странных людей.
Врач. Только, прошу вас, ненадолго и не вставайте. Дайте слово.
Эйнштейн. Даю, даю. В мои годы ценят время… даже минуты.
Врач уходит. Входит Чезаре.
Чезаре (патетично). Учитель!..
Эйнштейн. Говорите просто.
Чезаре. Не могу.
Эйнштейн. Тогда молчите.
Чезаре. У меня никого нет. Я беженец. Ради бога, выслушайте меня, Альберт Эйнштейн.
Эйнштейн. Только говорите просто.
Чезаре. Я постараюсь. Неужели вы ничего не сделаете для своего народа?
Эйнштейн. Дальше.
Чезаре. Это все.
Эйнштейн. Кто вас послал ко мне?
Чезаре. Мое окровавленное сердце.
Эйнштейн. Пожалуйста, попроще.
Чезаре. Значит, вас уже ничего не может тронуть. Вы как бог.
Эйнштейн. Простите, забыл как вас зовут?
Чезаре. Чезаре.
Эйнштейн. Вы, помнится, из Италии?
Чезаре. Да. Бежал от фашистов.
Эйнштейн. Так вот послушайте, Чезаре. Антисемитизм есть тень еврейского народа, которая следует за ним веками. Один социализм, если он станет законом на земле, сможет покончить с антисемитизмом. Гитлера выдумал не сатана, а люди. Кто они? Вы знаете?
Чезаре. Наших детей сжигают в печах. Они хотели даже вас… Эйнштейна… повесить. На что нам социализм, который сделает добро завтра? Вы сделайте добро сегодня.
Эйнштейн. Я могу сделать не больше вас.
Чезаре. Вы ничего не делаете.
Эйнштейн. Почему вы пришли ко мне, а не к тем людям, которые работали с фашистами и, может быть, теперь работают? Не у меня в руках банковское золото… Я бедняк. Мне оправдываться не в чем. Поймите, что мир постигло зло, какого не было со времен крестовых походов. Мир, то есть все человечество, а не один народ.
Чезаре. Я подыхал от радости, когда Альберт Эйнштейн сошел на эту землю. Мне хотелось кричать: евреи, радуйтесь, веселитесь… Но сейчас я узнал самую печальную правду: вы не наш.
Эйнштейн. Послушайте, Чезаре…
Чезаре. Я Эпштейн!
Эйнштейн. Я ненавижу слово «наш» в том смысле, какой вы ему сейчас придали. Мы как все. И вы, Эпштейн, страдаете точно так же, как всякий нищий… негр, американец, иудей… Вот вы меня назвали богом, смешно, конечно, — но если бог, то очень жалкий. Я ничего не знаю, кроме нескольких строчек на бумаге, испещренных замысловатыми знаками. Они считаются великими открытиями. Пусть так. Я ничем не могу помочь страдающему человечеству. Беспомощен. Вы заставили меня выговориться. Я давно молчу.
Чезаре. Не так я представлял себе Эйнштейна. Да. Не так. Мы — маленькие люди — легко преувеличиваем значение имен. Неужели вы не можете пойти к американскому президенту и сказать ему все?
Эйнштейн. Не знаю. Могу, наверно. А для чего? Он знает больше, чем мы с вами.
Чезаре. Альберт Эйнштейн, вы должны кричать, а вы молчите. Ваше высокое слово…
Эйнштейн. Ах, «слово», «слово»… Наивный человек… Гитлер решил зачеркнуть шестьдесят миллионов русских… Неужели вы думаете, что его потрясут мои слова?
Чезаре. Да, теперь я вижу: вы не наш. (Уходит.)
Входят Адамсы и Анхилита.
Анхилита. Мы пришли не вовремя. Мне лучше уйти.
Эйнштейн. Лучшего времени не найти. Я бездельничаю. Приветствую вас, друзья мои. Врач прописал мне общество хороших людей. С ними я всегда выздоравливаю. (Анхилите). Послушайте, дитя мое, вы какая-то не та.
Анхилита. Увы, я та… в этом все дело.
Элла. Меняются другие. Она осталась прежней.
Эйнштейн. Боюсь, что я знаю, о чем вы говорите.
Элла. Все мы знаем… Не надо загадок, Анхилита.
Анхилита. А что мне скрывать? Я шла к вам, мистер Эйнштейн, чтобы узнать, как мне разыскать Антуана.
Эйнштейн. Не знаю.
Анхилита. Вы не знаете?!
Эйнштейн. И я не знаю.
Анхилита. Что же это значит?
Эйнштейн. Что Антуан давно не Антуан, каким вы его знали, а великий деятель Америки, и теперь никто не знает, где находится этот новый небожитель. Я слыхал, что его привозят в Белый дом в бронированных автомобилях. Но это слухи. Никто ничего толком не знает. Эта страна, если ей надо, умеет хранить свои секреты.
Анхилита. Значит, я его больше не увижу.
Чарльз. Анхилита, скажите, что за человек этот необыкновенный Антуан? Для меня он загадка.
Элла. Двойственный человек. Точней — двуличный.
Анхилита. Он многое скрывал… даже от близких. Но это другое. Со мною он был откровенен.
Чарльз. Он действительно мечтал сделаться коммунистом?
Анхилита. Он хотел уехать драться за испанскую революцию. Я его не пустила.
Элла. И напрасно. Он не уехал бы. А вы помогли ему обмануть вас и себя заодно. Он всегда будет думать, что ему не дали принести жертву.
Анхилита. Может быть, и так. Все несчастны. Он — также.
Элла. Не понимаю я таких несчастных. Коммунист по убеждениям женится на миллионах.
Анхилита. Он не женится на миллионах. Я знала, что он полюбит Фей, когда он и не думал на ней жениться.
Элла. Он вас предал, девочка. Точней — вашу любовь.
Анхилита. Фей мне когда-то говорила: любовь, как смерть. Теперь я это чувствую всей моей кожей. И не могу вам ничего объяснить. Я права. Он несчастен. Но, может быть, и вы правы, когда считаете его предателем. Ведь предатели тоже несчастны.
Элла. Да, они несчастнее честных людей, но я не могу сочувствовать предателям.
Эйнштейн. Не мучьте вы ее! Антуан не предатель… Элла, сделайте нам кофе.
Анхилита. Нет, какое же мучение. Я всех вас так любила… Но мне действительно не повезло. Не надо было… я из простой семьи… про нас говорят: толпа. А Антуан — элита. Жаль, что я его больше не увижу. Только это. Прощайте, мистер Альберт. Прощайте, Чарльз. Прощайте, Элла. (Уходит.)
Чарльз. Театрально.
Элла. Кажется, нет, не театрально. Боюсь я за нее. Никогда я не видела ее такой отсутствующей.
Эйнштейн. Я слушал и страдал. Неужели этот человек погиб для науки? При такой одаренности так бесхарактерен.
Чарльз. Откуда вы взяли, что он бесхарактерен?
Эйнштейн. Взял. Характер — это соответствие между идеями и поступками. У него этого нет.
Элла. Я пойду сварю кофе. (Уходит.)
Эйнштейн. Что хорошего, Чарльз? Врачи запретили мне газеты. Говорят, ко мне все прилипает. Я субъект ранимый.
Чарльз. Все по-старому.
Эйнштейн. Русские ушли из Сталинграда?
Чарльз. Нет. Но, кажется, уйдут.
Эйнштейн. Может быть, ушли?
Чарльз. Может быть, ушли… Это становится похожим на правду.
Эйнштейн. Тогда нам нужна эта бомба. Иначе что же?! До каких пор они будут непобедимыми?!
Входит Байрон.
Байрон. Прежде всего прошу иметь в виду, что я навеселе. А это состояние ведет людей куда не нужно.
Чарльз. Дик Байрон, здесь, у постели больного, ваши шутки неуместны. Не валяйте дурака. Что вас сюда привело?
Байрон. Любовь к ближнему.
Чарльз. Опять вы за свое.
Байрон. Мистер Эйнштейн может меня выгнать, но это не изменит моего отношения к нему.
Эйнштейн. А почему бы вам не поздороваться с мистером Эйнштейном, к которому вас привела любовь к ближнему?
Байрон. Вот видите, Чарльз, мистер Эйнштейн сообразительнее вас. Он понимает, что такой тип, как я, мог прийти к нему только с благими намерениями. А к благим намерениям я пришел ввиду перенасыщения организма алкоголем, если выражаться научно. (После паузы.) Сегодня я ввалился к вам без разрешения. Когда я узнал нечто такое, от чего зависят судьбы этого мира, то подумал, что эту новость должен узнать прежде всех Альберт Эйнштейн. Вас, кажется, всерьез занимают судьбы мира, судьбы человечества. Пожалуйста. Сегодня на заре немцы рухнули под Сталинградом. Рухнули все до одного, со всей музыкой. А ты скажи, Адамс, вру ли я когда-нибудь?
Чарльз (смятение). Дик, кто тебе сказал?
Байрон. Сам президент. Впрочем, не совсем сам, но это дела не меняет. Мои ребята работают в его пресс-группе. Один из них мне позвонил. Я спал после утреннего коньяка, как это делает Уинстон Черчилль[69], мне позвонили, я проснулся и пошел к вам.
