Николай Погодин - Собрание сочинений в 4 томах. Том 3
Гордон. Ты — мое высшее начальство. Пляшу.
Притчард и Гордон не так непосредственно, как вначале, поют, приплясывая, «Физики сошли с ума…». Входят Адамсы и Эйнштейн.
Эйнштейн (добродушен и внимателен). Еще… еще… Так, ребята… так. (После того как Притчард и Гордон перестали петь.) Милая песенка. Но я в ней оставил бы только «тра-ра-ра». Там есть настроение.
Чарльз. Здравствуйте, леди и джентльмены. Наконец мы все вместе.
Элла. Девочки, что с вами?
Фей. Минута раздумья. У каждого человека бывает минута раздумья.
Притчард (восторженность). Друзья мои, тогда я предлагаю выпить за раздумья. Все прекрасное, что создал человек, родилось в раздумьях
Эйнштейн. Раздумья? Да. Но если очень долго — начинает утомлять. Признаюсь, я не ждал найти у вас подобное веселье. Значит, случилось что-то очень радостное, если в наше время вы так хорошо настроены: Понимаю. Верней, догадываюсь. Вы молоды, и сам черт вам не брат. Я тоже был таким. Вы начинаете неслыханный эксперимент. Понимаю. Что там у вас нового, ребята?
Притчард. Сначала выпьем за человеческие раздумья, а потом мы вам расскажем о фантастических делах, которые начинаются где-то далеко в индейской пустыне.
Гордон (мгновенно трезвея). Антуан, ты ничего не расскажешь. И потом, какая пустыня? О чем ты говоришь? Мэтр, очень жаль, но мы вам ничего не расскажем.
Эйнштейн (оскорблен до потрясения). Мистер Гордон, вы серьезно говорили мне те странные вещи, которые я услыхал? Или это от вина и солнца?
Гордон. От вина и солнца я предостерегаю моего друга Антуана. А что вас удивило в моих словах?
Эйнштейн. Удивило… можно и так выразиться.
Чарльз. У вас секреты от Эйнштейна?! У вас…
Гордон. Да, секреты. Не наши личные, а государственные.
Чарльз. Мистер Эйнштейн, не стоит обращать внимания. Гарри всегда несколько резок. Так нельзя, Гарри.
Притчард. Не надо заострять. Гарри исходит из реального положения вещей. Я сам еще пока не могу привыкнуть.
Эйнштейн. Ладно. Не будем заострять… Я только хочу напомнить вам, Притчард… когда вы однажды назвали меня Моцартом физики, я подумал, как мне повезло, что со мною рядом никогда не было Сальери[67]… (Поднимает бокал.) А теперь выпьем за раздумья. (С бокалом.) Многого, значит, мы не предусмотрели. Мы — дети, не политики. Так нам и надо. Если тайны от меня… в той отрасли, где я действительно что-то значу… тайны… то моя наука, моя дорогая физика — уже не дочь мне… а проститутка, за которой следит полиция.
Анхилита (в порыве). О чем вы говорите, мудрый человек? Вы Микеланджело[68] современного мира!
Притчард. Анха, мы не любим этого. Надо помнить, что все ученые люди, а Эйнштейн больше всех человек.
Анхилита. Я не сама это придумала. Я повторяю ваши слова. (Эйнштейну.) Это Притчард мне говорил, что труд, который вы на себя взяли, можно сравнить с колоссальными масштабами Микеланджело.
Эйнштейн. Милая девушка. Мне всегда был неприятен культ моей личности… Колосс… гигант… пирамида. Это самое нелепое, что обо мне говорят.
Анхилита. И еще Антуан говорил, что за вашей теорией относительности стоит циклотрон, микромир, атомная энергия, космонавтика и телевидение, которое я очень люблю.
Гордон. Ого! Мэтр, вы слышите? Оказывается, Антуан еще и блистательный популяризатор.
Анхилита. А разве теория единого поля — это не колоссальная работа? Гравитационное поле и многое другое, чего мы, простые смертные, почти не представляем себе… Ну вот, они смеются.
Эйнштейн. Но вы же спорите со мной, не с ними. Их мы прогоним. Уходите, мальчики.
Анхилита. Я не боюсь их. Свою мысль я умею доводить до конца.
Гордон. Простите. Свою мысль или Притчарда?
Анхилита. Я сказала — свою мысль.
Притчард. Мысль… поскорее, мысль!
Анхилита. Вот океан… у берегов Америки… в час полдня, окрашенный прекрасной зыбью бриза… Зеленый океан.
Гордон. Стихи?
Анхилита. Стихи. Мы видим этот океан вблизи. До нас доходит его запах. Нам хорошо. Но каждый смертный должен знать, что океан у берегов Америки и у берегов Сибири в любой час, при тихом ветерке и страшном шторме, когда человеку хорошо и когда ему страшно, этот океан есть то самое, что он увидит в капле воды.
Притчард. Смотрите!.. Неплохо.
Анхилита. Капля воды и океан управляются единым законом вселенной от галактик до песчинки. Все это нам кажется простой истиной, но она еще никем не доказана. Доктор Эйнштейн, как же вы могли сравнивать свою науку с продажной девкой, если единственный человек в мире, взявшийся создать единую теорию, это вы?
Гордон. Ну, знаете… Я никого не знаю, кто решился бы так вопрошать.
Эйнштейн. Будут вопрошать. Еще при нашей жизни. Вы увидите. Наступают иные времена. Мальчики, вам будет страшно трудно сохранить чистой совесть перед простыми смертными.
Гордон. А что это значит?
Эйнштейн. Очень немного. Нужно радоваться и страдать вместе с людьми и быть честными в науке. Честными, и только. (Поднял камешек. Задумчиво.) Мир будет, а человека не будет. (Возмущенно.) И это теперь, когда человечество почти готово сделать неживое живым… (Бросил камешек. С горечью.) И живое — мертвым.
Эпизод шестой
Ночь. Окно. Отблески реклам. Иногда доносится музыка. Очертания комнаты исчезли в полумраке. Столик с лампой, кровать у старомодное кресло. Эйнштейн, врач.
Врач (корректен, монотонен и несколько раздражен). Вы больны, надо же это понять, мистер профессор. К вам все прилипает. Вы интеллект ранимый. Поэтому вам не следует сейчас читать газет. Книги еще куда ни шло… Что вы читаете? (Берет книгу.) Спиноза? Странно. Зачем вам это нужно? (Читает.) «О различии между истиной и истинной идеей». Далее, «если спросят, что такое истина вне зависимости от истинной идеи, то надо также спросить, что такое белое без белого тела»? Не понимаю, зачем вам это?
Эйнштейн. Чтобы иметь какое-то понятие об истинном и ложном.
Врач. Неужели вы не знаете?
Эйнштейн. Знаю, но не всегда.
Врач. И вам помогает Спиноза?
Эйнштейн. Очень.
Врач. Притом вы много курите.
Эйнштейн. Надо же отличаться от этой койки хотя бы тем, что куришь… и много. (Грустно.) Раньше я клялся моей покойной жене, что выкуриваю только одну трубку за день, и она мне говорила: «Альбертоле, ты плохой математик». А теперь я могу курить много и некого обманывать…
Врач. И много мыслите.
Эйнштейн. Все, что не мыслит, мертво, говоря философски. Придет и ко мне эта пора… надеюсь, не так скоро.
Врач. Не следует размышлять о смерти.
Эйнштейн. Э-э нет… Я привык к космическим процессам… Смерть — такая же реальность, как всякая другая. Я уже устроил свои похороны, и мне очень приятно. А вы мой спутник на этой дороге. Вам я расскажу.
Врач. Как?.. Вы считаете, что я вас веду к могиле?
Эйнштейн. Когда машина стареет, портится и ее чинят, то до чего-нибудь обязательно дочинятся. Но могилы не будет. Меня сожгут… И понимаете, какая штука. Речей не будет. Ни одного венка с изречениями… «Почтенному, уважаемому, дорогому…» не будет. И только близкие. Я их посчитал. Двенадцать. Здорово?
Врач. Двенадцать близких? Так мало?
Эйнштейн. Не мало. Великое множество людей думает, что у них много близких, а в действительности — ни одной души.
Врач. Вы мне не нравитесь как больной. Вам никогда не была свойственна мрачная минорность.
Эйнштейн. В это самое мгновение в снегах России умирают тысячи людей с той и с другой стороны, и у них нет домашних врачей, которые бы контролировали их настроения. Подумайте, мой друг, о чем мы говорим.
Врач. Самое главное — здоровье. Все остальное относительно, как утверждает ваша теория. Поверьте мне, мистер профессор. И доброй ночи. (Уходит.)
Эйнштейн. В мире многое можно переделать, но тупость — никогда.
Врач возвращается.
Врач. К вам просится какой-то странный человек.
Эйнштейн. Пусть войдет. Я люблю странных людей.
