Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум
Калугину даже ступеньки лестницы дружно поддакнули. Шагая мимо Веселой горки, откуда доносились удары бильярдных шаров, он снова, против своего желания, вспомнил Берегиню Яснопольскую: «Профессор слушал ее, а почему же мне нельзя?»
ФИЛОСОФИЯ ОБЩЕГО ДЕЛАПроводы Сомса через час. Калугин не опоздает: теперь он приходит к местам встреч всегда заранее. Это стало привычкой. Когда-то семинарист опоздал на маевку: подвел пьяный перевозчик. Николай подошел к оврагу, когда полицейские уже конвоировали подпольщиков. Один из арестованных так резанул его взглядом, словно он, интеллигентишка, продал рабочих. Ни арест, ни заключение, ни допросы не в силах были снять гнетущего стыда. А после тюрьмы и ссылки Калугин первым делом разоблачил провокатора. С тех пор он действует, имея в запасе время.
Увидев на афише «Вечернего соловья», старый революционер вернулся к текущим заботам. Он исключил из «черного списка» Молочникова и Квашонкину, но держал в поле зрения Берегиню. Тот факт, что она студенткой якшалась с ворами, еще больше насторожил его: зачем ей, певунье, мужская хватка, стрельба, бильярд и золотая модель памятника?
Он не видел, что в эту минуту она следила за ним, хотя не исключал встречи с нею и заранее внушил себе, что не оробеет перед ее артистической внешностью.
Под аркой Кремля вьется летняя пурга: обильное цветение тополя к засухе. Теперь жди лесные пожары и молебны. Сейчас церковники по всем приходам «обновляют» старые иконы. Софийский собор продолжал готовиться к массовому церковному ходу: слаженные голоса певчих призывают верующих к участию в шествии при хоругвях, с иконами и крестами.
Нельзя допустить молебна у подножия памятника в дни автопробега. Здешний владыка твердит, что только они, христиане, любят Русь и чтят ее великих сынов, а безбожники лишь глумятся надо всем. К сожалению, Пучежский не понимает, что церковная стратегия — одна из самых живучих и многоопытных. Ударами в лоб ее не одолеть.
Чувство досады отступило перед обозрением любимой площади: от недавнего беспорядка и следа не осталось. Хотелось похвалить подметальщицу. У стены крепости увидел метелку и деревянный ящик. Тот напомнил шкатулку с двойным дном. Историк подумал: «Наконец-то прояснилась судьба секретки. Она не один год пролежала в костяном тайнике, потому и не получила огласки».
Трудно угадать, каким образом уникальный документ оказался в доме Тыркова. Одно бесспорно: агентша комиссионки была в усадьбе «последнего из могикан». Возможно, и книга Федорова из библиотеки народовольца? Нет ли экслибриса Тыркова?
С волнением открыл титульный лист. Экслибриса нет. Но налицо совпадение инициалов: автор записки — «Н. Ф.» и автор труда — Николай Федорович. Не он ли вдохновил Микешина воплотить в бронзе «Философию общего дела»? И не он ли, Федоров, первым открыл тайну Тысячелетия?
Калугин взглянул на скульптурную Россию глазами мыслителя Федорова. Она предстала удивительной: на пьедестале люди разные, но все они скреплены общим делом — защитой Родины. Даже реакционер Паскевич бился с французами за Русскую землю; даже артиллерия Аракчеева, царского пса, успешно громила наполеоновскую армию. Знаменательно! Народная память не сохранила ни одного имени предателя в Отечественной войне двенадцатого года.
Однако Микешин, разумеется, и без Федорова знал, что нашествие иноземцев — бедствие номер один и что служение патриотов Отечеству было столь убедительным: многонациональная Русь не распалась, как распались другие великие империи.
Но Федоров не только утопист с религиозным уклоном, он — гуманист. Он убеждал людей жить не для себя, а со всеми и для всех. Путь к такому союзу — ОБЩЕЕ ДЕЛО. Он верил не в силу пушек, а в преобразующую мощь разума и науки. Настойчиво призывал к коллективной деятельности ради большой цели — например, освоить космос. Но русские способны создать рай и на земле, пример тому — новгородские ушкуйники, искавшие рай не на небе, а на земле.
Все это, к сожалению, не представлено на микешинском памятнике. И нет основания приписывать философию Федорова творчеству Михаила Осиповича. Тем более внушить художнику засекретить крамольную фигуру: ведь русский мыслитель мечтал о сильной централизованной монархии.
Нет, нет, Федоров не ключ к разгадке тайны Тысячелетия! Историк устремился к бронзовой летописи и порядком удивился, что в тени высоченного монумента затаилась актриса в белом.
Ожил тонкий запах французских духов. И снова робость толкает губкомовца к излишней строгости, хотя вор не пойман и будь любезен придерживаться своего кредо: все имеет цену, кроме человека, — он выше всяких цен.
Послышалась легкая уверенная поступь. Берегиня обратилась к нему без приветствия:
— Николай Николаевич, мы с подругой расшифровали секретку.
— Простите, с какой подругой? — Он ужаснулся своей глупости: «На кой черт мне подруга?!»
— Вера Чарская в душевном трансе. Чтобы развеять ее, я посвятила подружку в тайну Тысячелетия. И вот! — Взгляд стремительно взлетел к пику пятнадцатиметрового конуса: — Нашли!
Ее восторг передался ему: теперь он одобрил свой «глупый вопрос». Оказывается, Пучежский сел в лужу: бросил Чарскую ради Берегини, а та не пошла под локоток с красавцем мужчиной. А может, «Вечерний соловей» ведет двойную игру?
Историк перекинул взгляд на столь близкий ему трехъярусный памятник, высвеченный полуденным солнцем. Нижняя цепочка из фигур ратоборцев, художников, просветителей и слуг государства; средняя площадка вокруг державы — проход героев эпохальных событий, а верх бронзового шара увенчан крестом, ангелом и россиянкой со щитом тысячелетнего Отечества.
— Она! — девичьи глаза горели. — Кто поднят выше всех? Великий князь? Государь? Нет и нет! Простая женщина! Наша судьба! В будущем не вы, мужчины, а мы, «слабый пол», возглавим мир…
— Всемирный матриархат?! — съязвил он, не желая того.
— Да! — в голосе угроза и вызов. — И в прошлом мы давали о себе знать. (Из нижнего пояса фигур выделила княгиню, прозванную народом Мудрой.) Сравните Ольгу и россиянку! Псковитянка возглавила Русь, а россиянка поднялась над планетой. Выходит, не монархи, а рядовые матери поведут за собой народы. Не в этом ли тайна Тысячелетия?
— Позвольте напомнить, — иронически улыбнулся он, жалея наивную собеседницу, — ведь в письме «Н. Ф.» речь идет о скрытой фигуре, а россиянка просматривается со всех сторон. Так?
Она помрачнела, замкнулась. А он, искренне сочувствуя ей, нанес очередной удар да еще в грубой форме:
— Учтите, голубушка, женщина без логики — медуза.
— Хотите сказать, что я бесхребетная? Так медуза может и ожечь. Берегитесь!
К ней вернулась твердая поступь. Гордо вскинув голову, актриса зашагала к театральному подъезду, ни разу не оглянувшись. Иначе удивилась бы, увидев спесивца с поникшей головой.
Проклиная свое бездушие, он не понимал, что с ним происходит. Разум диктует жесткое отношение к «женщине из тумана», а чуткая интуиция шепчет: «Догони, извинись».
Вспомнился случай из практики военного трибунала. Он, председатель, приговорил к расстрелу деникинского лазутчика, а жену его, похожую на Веру Холодную, рекомендовал в штаб машинисткой. Поручился за нее партбилетом. Во время налета белых она спасла секретную карту.
Но было и такое. Он возглавлял комиссию по чистке партии. Доверился показанию женщины, которую бросил партиец. А выяснилось, что вина коммуниста в том, что он, бывший батрак, женился на красивой дамочке, подверженной алкоголизму.
Кто скажет, как раскроется Берегиня и что она выкинет, чтобы «ожечь» — оправдать свою угрозу?
Руками Калугин держался за медные поручни решетки, согретые солнцем. Струящееся тепло, казалось, греет потревоженные когда-то позвонки. Со своим недугом он обошелся круто, но лишь сейчас осознал, что вышибание клина клином: сильно действующие средства — лед, яд, голод, китайская иглотерапия — все они заквашены на противоречии. Все на свете, даже здоровье, обязано борьбе противоположностей. Любая гимнастика строится на сопротивлении.
Вот и сейчас, чтобы вернуть себе боевой дух, он сначала представил себя коленопреклоненным перед Яснопольской и, ужаснувшись, стал самим собой: отбросил мысль о Берегине. Есть вещи поважнее.
Его взгляд остановился на угловом здании с репродуктором. Председатель Контрольной комиссии строго оценивал сегодняшнюю обстановку в Новгороде и сам себе наказал: «Осторожней, старина, на проводах товарища. Особо не доверяйся Пискуну. Он опаснее Пучежского: умнее и хитрее своего дружка, да и поведение подозрительное — часто ездит к Зиновьеву, пишет его биографию, явно подлизывается…»
ПРОВОДЫПровожая верного, близкого товарища, всегда испытываешь чувство тоски, а тут еще примешано ощущение обиды, несправедливости, ибо за «проводами с повышением» скрывается утонченный прием Зиновьева изгонять нежелательных для оппозиции ленинцев.
