Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум
Тем временем чекист, прощаясь с другом, глазами стрельнул на белое здание губкома:
— Новый секретарь тоже латыш, а не проводил земляка…
«Явно прозревает», — обрадовался Калугин и подбросил ему еще факт для размышления:
— Ты знаешь судьбу Александра Мартынова?
— Секретаря горкома комсомола перевели с повышением.
— А он не спешил, задержался, так новый руководитель Клявс-Клявин выпроводил его отсюда в Питер с милиционером, словно уголовника. А ты говоришь — «с повышением»…
Цветущие тополя Летнего сада сбросили на Кремль миллионный десант белесых «лохмачей». Пух влетал в окна, забивался в пишущие машинки, типографские станки и скатывался в фитили, грозя вспыхнуть бездымным порохом.
Вспомнилась гражданская война. «Видать, битвам не будет конца. И сколь проще сражаться с открытым врагом. Пискун по документам коммунист, а кто он на самом деле? Он свой и не свой. Он с нами и не с нами. Как уличить его многоликого? Пучежский однобок: с ним бороться проще», — думал Калугин, направляясь на Торговую сторону.
ТРОИЦА РУБЛЕВАРазновысотные фермы железного моста походили на «американские горы». Свежие сосновые доски благоухали: здесь все еще плотничают. Калугин посуровел, глядя на мостовиков. Он, член комитета содействия автопробегу, зашел в горсовет и предупредил начальство: «Телеграфирую Енукидзе, если в срок не закончите покрытие моста».
На Московской улице, которая для новгородцев была своим Невским, бородач в белом переднике, громыхая тележкой с белым ящиком, горланил: «Мо-о-ро-же-е-ено-е-е!»
Коршуновский магазин занимал перекресток, напротив Соловьевской гостиницы, где в XIX веке останавливался Герцен и где, возможно, штудировал «Феноменологию духа» Гегеля.
Коршунов принимал на комиссию не только костюмы, мебель, фарфор, музыкальные инструменты, диковинные безделушки, но и редкие ноты, альбомы, книги.
Историк давно разыскивал «Феноменологию духа» с пометками Герцена. И вот неделю назад телефонное приглашение: «Николай Николаевич, вас ждет Гегель». Вспомнилось об этом не без улыбки. В магазин наш герой бежал с Минусом и Плюсом: собаки увязались за ним. Действительно, Гегель! Даже издан до новгородской ссылки Герцена, но, увы, никаких пометок. И тот же Коршунов раздобыл ему гегелевскую «Эстетику», так что посещение историком комиссионного магазина не в диво хозяину. Другое дело — разговор с ним о золотой модели.
Коршунов — нэпман с размахом: свой дом с магазином, дача, яхта и ларек с напитками (славился черный бархатный портер), а теперь задумал арендовать пивоваренный завод. Человек большой культуры, гипнотизер, он комиссионку превратил в своеобразный клуб, где посетители играли в шахматы, музицировали и читали свежие газеты.
Обсуждать международные новости с торговцем не хотелось. Калугин решил сориентироваться на месте, не забывая о том, что Коршунов гипнотизер: с ним надо быть настороже.
Магазинная дверь извлекла из подвесных валдайских колокольчиков музыкальный перезвон «Дар Валдая». Под эту мелодию историк переступил порог лавки.
Прохладный зал, заставленный вещами, пахнул нафталином и крепким табаком. Голландский буфет петровского времени, высокое кресло в готическом стиле, инкрустированный столик с тульским самоваром — все потеснилось в угол, уступая место белому длинному роялю на трех тонких ножках фирмы «Стейнвей». Не здесь ли третий частный музей?
Грузный хозяин осторожно сошел по железной винтовой лестнице. На нем черная бархатная жилетка, украшенная золотой цепью крупного плетения. Курчавые бакенбарды излишне отросли. Увидев знакомого покупателя, он приветливо улыбнулся:
— Опоздали! — дымящей трубкой указал на концертный рояль: — Только что во всю мощь звучал Скрябин! Из соседней гостиницы заходит Берегиня Яснопольская, отводит душу…
Калугин рад, что опоздал на концерт: восторженный отзыв о «Вечернем соловье» вызвал в нем смутное угрызение совести; и вместе с тем он пожалел: Скрябин приятно поражал его не только страстной, вдумчивой музыкой, но и тем, что композитор вдохновлялся философскими работами Плеханова.
— Голубчик, мой список не затерялся?
— Не тревожьтесь! Список цел, но не поступали ваши книги.
— Еще просьба! Если предложат книгу со штампом новгородской духовной семинарии…
— Извините! — перебил Коршунов, дымя трубкой. — Вор не оставит ни улики, ни адреса своего. — Хозяин укладывал в плоский ящик разные двухцветные шахматные фигурки: — Полюбуйтесь! Королева — Екатерина вторая, конь — лошадь Богдана Хмельницкого, тура — памятник России…
— Батенька! — встрепенулся историк. — Это же копии микешинских скульптур! Продаются?
— Опять опоздали. Хозяйка вот-вот вернется за покупкой.
«Если Квашонкина — уступит», — рассудил Калугин и решил подождать, а заодно прощупать нэпмана. Калугинский взгляд выбрал копию знаменитой «Троицы» Андрея Рублева:
— Прошлый раз я не спросил: чья копия?
— Местного реставратора, палешанина.
— Чудесно выполнил: даже ошибку гения подметил.
— Ошибку?
— Видите, правый собеседник «не вошел» в рамку: пришлось богомазу, нарушая пропорцию, чуть урезать рукав. — Историк залюбовался тремя изящными юношами: — Неужели не продать?
— Прицениваются, да не могу расстаться: очарован загадкой. Тут вроде улыбки Моны Лизы. О чем беседа? О Сергии Радонежском? О битве Куликовской? О Библии? Все перебрал. Не академик!
— Не огорчайтесь! И академики не докопались до тайны «Троицы». Этический раскоп — предел многих. А чтобы создать видимость глубины, они этику подменяют мировоззрением: где надо сказать честно и точно «нравственность», «богословие», «политика», «эстетика», они говорят «философия». Секрет, голубчик, не в ученой степени, а в природе ума. Сила гипнотизера тоже в уме. Не так ли?
— А с чего начать?
— С твердого убеждения: гениальная вещь неисчерпаема. Поэтому каждый из нас переосмысливает творение Рублева по-своему.
— Вам это удалось?
— Проверим, батенька. — Историк начал издалека: — Что сокрыто за символом картины «Три богатыря»?
— Военная мощь, нерушимость наших границ.
— Верно! А суть русской «Тройки»?
— Необозримую Русь облетит только быстролетная птица!
— Прекрасно! — Калугин кивнул на копию иконы. — А суть рублевской «Троицы»?
— Наверное, — задумался тот, — кристалл честности. Ведь высокая мораль — вершина искусства.
— Нет, батенька, у моральной вершины есть пик мудрости, ибо нравственность лечит безнравственность, а мудрость предупреждает ее. Так в чем же философия «Троицы»?
Острый взгляд гипнотизера впился в икону, словно требуя: «Откройся! Откройся!» Тем временем краевед выглядел у входа в магазин деревянную дугу с выемками на концах:
— Чудесная народная поделка! Тоже на комиссии?
— Нет! — повеселел хозяин. — Это моя домработница носит на нем полоскать белье к Волхову. Говорит: «Коромысло — моя упряжка!» Ей сорок, а стан двадцатилетней.
— Смотрите! — Калугин взял лучевую поделку. — Изумительные пропорции: плавный изгиб, срезы отполированы, концы покрашены. Глаз не оторвать. Но это не главное. Примерьте…
И когда тот, не расставаясь с трубкой, уравновесил на плечах дугообразный рычаг, историк закидал его вопросами:
— Вы ощущаете противоположные концы?
— Вот они! — Он качнул плечами. — Левый и правый.
— Как же так? — подзадорил Калугин. — Края взаимно исключают друг друга. Откуда же… гармония?!
— У меня на холке золотая середина: края переходят в нее…
— А теперь, батенька, не снимая коромысла, взгляните на «Троицу». Левый странник восседает супротив правого: их позиции противоположны, но средний собеседник уравновешивает, соединяет крайних: к одному повернулся грудью, ко второму лицом, а те свои взоры обратили к СВОДЯЩЕМУ. И все это триединое разноречие слилось в изумительно легкую круговую гармонию.
— Чудо! — изумился Коршунов. — Чудо!
— За внешним чудом скрыто внутреннее. Смотрите! Правый созерцатель посохом показывает на скалу. А камень — символ неживой природы. Средний наблюдатель тростью выделил дуб. А дерево — символ живой природы. Третий трапезник палкой обозначил хоромы. А дом — символ общественной жизни. Отсюда — три ступени развития мира: неорганическая, органическая и социальная…
— А зачем в центре иконы жертвенник?
— Огонь, принимая в жертву людей, животных, растения, пеплом все живое возвращает обратно в землю. Отсюда — круговорот в природе и круговорот в композиции картины. Дальше…
А дальше под звон валдайских колокольчиков теплым уличным воздухом занесло в магазин белую стайку тополиных летунков. На пороге закряхтела полная женщина в темном гипюровом платье. Отяжеленная тремя подбородками, она неуклюже поклонилась Калугину:
