Владимир Курочкин - Избранное (сборник)
И, несмотря на то, что Карташова в течение почти десятка лет изо дня в день усваивала одно и то же – что вражеские самолеты никогда не будут допущены до ее родины, что им не позволят безнаказанно летать над советской землей, все же ею овладел, правда, минутный, однако самый настоящий страх. Способствовала ли этому знойная тишина природы, или страх родился под влиянием тревог последних дней? Неизвестно.
И тогда Карташова отбросила от себя газету. Ей захотелось рассказать кому-нибудь о своем волнении, пожаловаться кому-то на свои страхи и услышать от кого-то успокаивающие слова, слова сочувствия. Но кому же, кому? Это должен быть близкий, понимающий ее с полуслова человек, чтобы можно было кинуться к нему с сыном на грудь и прижаться в этот неприятный момент страха. Чтобы можно было черпать у него во взгляде, во всем, ту мужскую спокойную силу, которой, несмотря на всю мужественность женщин, все же у них не бывает! Ну, конечно, конечно, это должен быть мужчина. И, конечно, конечно, муж. Потому что никому другому она не кинется на грудь. Это какой-то заколдованный круг! Опять вплелась в мысль эта личная семейная трагедия, на которой ей так хотелось поскорее поставить крест. Она приползла откуда-то исподтишка, ворвалась сбоку, без разрешения и без предупреждения… Варвара Николаевна собрала на лбу морщины, и ее мысли опять сбивчиво заметались все на одном и том же – на конфликте с мужем. И минутный приступ страха прошел так же внезапно, как и появился. Она даже оглядывала себя с удивлением: зачем так судорожно вцепилась в Юрика? И было уже совсем нереальным то, что минуту назад казалось таким возможным. Но вместе с тем и прежнего спокойного, почти благодушного состояния тоже как не бывало. Спокойствие было снова нарушено. Она догадалась, что это спокойствие у нее не было искренним. Ведь нельзя от всего, что когда-то было, да и сейчас еще есть самое дорогое в ее жизни, так просто и равнодушно отмахнуться. Нет, так нельзя!.. Ну, а что, если разумнее все-таки будет создать для себя такое спокойствие? Что из того, что оно искусственное? Не все ли равно, какое спокойствие?.. А что, если еще раз освежиться в реке?.. Очень уж жарко…
Но Варвара Николаевна недолго соблазняла себя купанием. Все это не то! Какие-то другие нужны меры. Ах, как хочется найти это заветное решающее слово, которое могло бы успокоить и мысли, и чувства!.. Задумавшись, Варвара Николаевна опять взяла газету. Юрик, очень недовольный своим пленом, уже успел освободиться от материнских объятий. Она просмотрела газетные листы от начала до конца. Что здесь еще интересного? Остановилась на подвальной статье о завоевании стратосферы. И, стремясь отвлечься от своих грустных мыслей, прочла ее. Попыталась обдумать излагавшуюся там гипотезу об озонном слое, который на высоте сорока километров от земли предохраняет нашу планету от потока разрушительных ультрафиолетовых лучей. «Не будь озона, все живое на земле имело бы другой вид». – Так было написано в статье. Карташова, прикованная мыслями к своим семейным делам, все же пожелала уловить суть статьи. Озонный слой? Это интересно… Она запрокинула голову и посмотрела на небо. Ей уже не терпелось увидать этот пресловутый озонный слой, но она заметила лишь безмятежную непередаваемую синь неба и белые выпуклые облака, медленно ползущие к югу. Озонный слой?.. Вот облака ей были всегда понятны. Вернее она всегда придумывала что-нибудь такое, что помогало ей обращаться с ними, как со своими старыми знакомыми. И в детстве, и уже будучи взрослой, она в каждом облаке находила для себя знакомые очертания животных и людей. Словно живые картины вставали перед ней там, в далеком светлом небе. И так как вся ее жизнь и все, о чем бы она ни подумала, накрепко было связано с мужем, то сейчас же Варвара Николаевна вспомнила, как она порой надоедала ему своей способностью видеть в облаках разнообразные фигуры. И каждый раз это бывало так: «Ты видишь это облачко? – говорила она. – С моего места оно похоже на голову бородатого старика. Вон нос, вон рот…» – «Да, – отвечал муж, – вижу». – «А это?» – «И это». – «А вот это, похожее на слона?» – «Да, да, и это тоже». И всегда это было искренно. Он ее не обманывал. Так же, как и она его не обманывала, когда он, увлекаясь чем-либо, спрашивал ее мнения. Она тоже говорила ему «да» или «нет», в зависимости от того, что он спрашивал. Ей действительно все нравилось и казалось, что лучшего и не может быть. Даже если она и сомневалась в чем, не зная еще, как определить к чему-либо свое отношение, то все равно спешила сказать «да», потому что знала по себе, что мужу это будет приятно. Она не задумывалась над тем, что неспроста им все так по-одинаковому нравится. Она считала это узаконенным явлением, без которого нет истинного счастья у супругов. Если бы ему нравилось одно, а ей другое, то они никогда бы не были вместе – рассуждала Варвара Николаевна.
И еще она думала, что из всех мужчин только с ним одним она хотела бы так дружно находить свое отношение и к людям, и к их поступкам, и к природе, и к облакам, и ко всяким занятным пустякам, которые она без мужа воспринимала как будто бы не так остро. Ведь никто, кроме него, не знал всех ее мыслей, чувств и ее слабостей и тех незначительных, еле уловимых на первый взгляд привычек, из которых складывается хороший или дурной облик человека. Она тоже отлично знала все его замыслы, мысли и привычки. И часто ловила себя на том, что наблюдала за мужем и спрашивала себя, что же ей еще в нем неизвестно? И тут же быстро отвечала: все известно, все! От этого было очень радостно на душе. Она никогда не была сторонницей тех взаимоотношений между супругами, когда каждый из них скрывает друг от друга какие-либо стороны своего характера или качества ума, боясь, что как только все будет узнано, так тотчас же наступит между ними охлаждение. Варвара Николаевна всегда немножечко думала, что их семья чем-то отличается от других окружающих их семейств. «Очень незначительно, очень. Но все же лучше, крепче»… И теперь было несказанно горько оттого, что это оказалось неправдой, было стыдно от этого перед другими, перед знакомыми, хотя те ничего еще и не могли подозревать о ее драме.
А еще горше было сознавать, что человек, который, казалось, понимал ее всегда с полуслова, с полунамека, теперь не может понять ее, даже когда она говорит полным голосом. Да уже и не говорит, а кричит от душевной боли. Разве не кричала она сегодня в переговорной будке на почте? Нет, не может быть того, чтобы он не понимал, он просто не хочет теперь знать, что она чувствует. А ведь это как раз и бывает, когда люди становятся чужими.
Где и в какое время будет так, чтобы без тоски и горя расходились два человека, которым жизнь раньше казалась друг без друга бесцветной? И будут ли когда-нибудь считать за честь, что один из этих людей, теряющий другого навсегда, делает при этом равнодушный и даже веселый вид, оскорбляющий все то, что было так свято раньше? Сомнительно! «Ну и что же, ну и что же? – думала Варвара Николаевна. – Пусть все узнают. Пусть видят, что мне не повезло и что я несчастна. Пусть! Зачем же это я выдумываю, как все скрыть и притвориться безразличной?.. Мне ведь тяжко? Да, и еще как! И обидно и больно… Но мне не стыдно. Мне, честное слово, не стыдно всего этого. Потому, что я люблю его. Да, люблю его. Люблю так, как, может быть, никогда и не любила его раньше. Это сейчас особенно остро чувствуешь… Может быть, это еще только начало моей настоящей истинной любви. А то, что было прежде, это лишь капля того, что я могла бы отдать ему целиком сейчас. О, как мучительно знать, что он никогда, никогда теперь не узнает этого. Никогда!.. Где же мера любви? Ну что же мне сделать, что же?.. Ну, убить может быть себя?.. Или может быть убить его? Ведь так делают… А разве я не смогла бы так сделать?.. Нет, нет, опомнись, что ты! Разве это любовь? Это же… это же смерть… Как это было бы гнусно! Убить! Да ведь я бы… Я бы за него, если бы случилось, отдала бы свою жизнь… А он разве не отдал бы? Да, да, и он отдал бы. Я это отлично знала… Но это все было раньше. Теперь, наверное, не отдал бы… А я отдала бы и сейчас. И мне не стыдно. Чего же здесь стыдиться? Слез? Да, я вот плачу и страдаю и думаю все время о нем. Я же пришла к своей любви такими долгими и трудными путями. И я добралась, наконец, до нее! И вот я стою около нее. И я так хочу ее. Но только… Только все идет прахом. Помимо воли, помимо желаний. Где же вы, мечты… где же?»
И от большого горя Варваре Николаевне показалось, что ее мечты о слаженной жизни и о дружной любви – это вовсе не ее мечты, а чужие, вычитанные ею в каких-то книгах. Она поднялась внезапно на ноги, потому что солнце так накалило ее тело, что она почувствовала себя словно высохшей, превратившейся в сухую, сморщенную былинку. Вот-вот, подул бы ветер в этом напоенном зноем неподвижном воздухе, и она оторвалась бы от земли и унеслась в воздушном потоке от своего Юрика, пробравшегося в тень к кустам и строящего там дома из прутиков. Пронеслась бы над деревьями и с печальным шуршанием, задев их вершины, скрылась бы из глаз. Затерялась бы жалкой былинкой в этом большом цветущем мире.
