Екатерина Шереметьева - Весны гонцы (книга первая)
На соломе лежала Глаша. Женщина в белом халате наклеивала ей кусочки марли над бровью и на скуле. Вся правая сторона Глашиного лица была словно раздута, нос и рот перекосило, синеватая опухоль закрыла глаз.
— Глашуха! — ледяными руками Алёна схватила её за локоть и опустилась на колени.
— Цела, цела! Завтра все будет в норме, — говорила Глаша и успокоительно подмигнула здоровым глазом.
— Ой! Да как же ты это? Что с ней? — обратилась Алёна к женщине в белом.
— Ушиб. Кожный покров…
Фельдшерицу перебила Глаша и со свойственным ей юмором рассказала, как в разгар схватки из-за Воловьих Лужков она оступилась. Упала за кулисы, ударилась лбом и скулой, ободрала колено. Сгоряча боли не почувствовала и доиграла «Предложение», хотя лицо стало понемногу опухать. А через полчаса она уже не могла открыть правый глаз.
— В общем приняла тот «обаятельный вид», каким ты имеешь возможность любоваться, — закончила Глаша.
У Алёны сквозь смех выступили слезы.
— Не реви, не реви, ради бога! — строго прикрикнула Глаша. — Надо же репетировать.
— Что?..
— Скажи ещё, что текста не знаешь! — с неожиданной свирепостью поставив ведро, налетел Женя. — У тебя же память…
— Что случилось, братцы? Ой, Глафира!.. — Подбежавший в эту минуту Олег повторил упавшим голосом: — Что случилось?
— Ну, грохнулась, ну, расшиблась! Кости целы, и красота не пострадает! Всё! — сердито отбрила Глаша, взяв за руку Алёну. — Ты можешь. Можешь — значит, должна!
— Играть «Предложение»? Может, — мгновенно сообразив, решил Олег.
— Может или не может — её дело! — раздался позади Алёны возмущенный голос Джека. — В Галине она великолепна, зачем ей надо ронять себя? Не её это роль!
— Никто Елену Андреевну не принуждает, — сдержанно остановил его Арсений Михайлович.
На Джека напали:
— Конечно, её дело!
— Но заменить «Предложение» нечем!
Алёна молчала, пока вокруг шел спор, не потому, что сомневалась. Можешь — значит, должен — эта формула Соколовой стала их всеобщей. Но вот сможет ли она? Алёна мысленно пробегала сцены из «Предложения». Будто все помнила… Роль, конечно, «на слуху». Но Глафира так здорово играет! Ой, да не в том дело, ну будет она похуже, а Женька так и так своё возьмет. И Миша… Важно им не мешать, не подвести. Ох, но все свои будут сравнивать с Глашей, это же правда не её, не Алёнина, роль…
— Значит, обмануть зрителей? — крикнула в эту минуту Глаша, возражая Джеку.
«Обмануть?» — слово, как хлыст, стегнуло Алёну.
— Попробуем! — решительно предложила она.
Фельдшерица, следившая за спором, набрала в грелку ледяной воды, обернула марлей и приложила к лицу Глаши, сочувственно покачала головой и, укладывая в кожаную сумку медикаменты, сказала вслух:
— Сколько же вам переживать приходится! Этак можно истощение нервной системы получить.
Миша предложил четкий план работы:
— Сейчас три. До половины шестого репетируем. Минут сорок на поиски грима — надо, чтоб Наталья Степановна не походила на Галю, — и останется около часа Алёне на отдых.
Однако идеальный план полетел кувырком.
Начали репетировать по методу, предложенному Глашей. Алёна вышла на сцену и, увидев Женю — Ломова, скрывая недоумение, сказала:
— «Ну вот! Это вы, а папа говорит: поди, там купец за товаром пришёл. Здравствуйте, Иван Васильевич!»
Глаша подсказывала внутренний монолог Натальи Степановны:
— Принесла нелегкая. Как бы его сплавить!
— «Извините, я в фартуке и неглиже… Мы горошек чистим для сушки», — сказала Алёна.
— Может, догадается уйти? — вела Глаша внутренний монолог.
— «Отчего вы у нас так долго не были? Садитесь», — холодно предложила Алёна.
— Ой, этот сплетник, пожалуй, на всю губернию ославит, что у Чубуковых плохо приняли! — подбрасывала Глаша.
И Алёна заговорила с повышенной любезностью:
— «Хотите завтракать?.. Курите… вот спички… Погода великолепная…»
Глаша зудела:
— Кажется, плотно уселся. Так прямо и ввинчивается в диван.
Алёна разглядывала ёрзавшего Женю.
Глаша вдруг с облегчением заметила:
— Ой, ведь он во фраке! Значит, едет по важному делу, к нам мимоходом, не засидится!
Обрадованная Алёна воскликнула:
— «Вы, кажется, во фраке?.. Вот новость! На бал едете, что ли?»
— Чем ещё подмаслить, чтоб скорее убрался? — вставила Глаша.
— «Между прочим, вы похорошели…» — отпустила комплимент Алёна.
Взволнованные слова Ломова: «…Я решился просить вас выслушать меня… Конечно, вы удивитесь и даже рассердитесь, но…»
Глаша расшифровала:
— Ага, косилку приехал просить, для того и во фрак вырядился, дурень.
Алёна спросила сухо:
— «В чем дело?»
— Продержит, как в прошлом году молотилку… Не дам, — решила Глаша, и Алёна грозно произнесла:
— «Ну?»
В эту минуту она ясно ощутила, что её Наталья Степановна — здоровенная, толстая тетка, а вовсе не тоненькая, как Галя из «Доброго часа». Встревоженная, повернулась к Глаше:
— Да! А в чем я буду играть?
И поднялась суматоха. Широкое платье Глаши позволяло подложить грудь и бедра, но оно и так было коротковато Алёне, а ещё поднимется на толщинки… Выпустить подол? Надставить?
Пока примеряли костюм, примчались Зина с Огневым, пошли, конечно, охи-ахи над Глашей, но оба тут же включились в дело. Зина взялась надставить подол и, чтобы платье не выглядело надставленным, сделать такого же цвета бантики к рукавам и у ворота. Теперь — чем надставлять? Надо же в тон платья.
Перебрали весь гардероб девушек, пришлось Алёне пожертвовать свою блузку — другого выхода не было.
Зина принялась за шитье, репетиция пошла дальше.
И тут возник вопрос о распорядке концерта. Алёне предоставили право решать, что играть первым — «В добрый час!» или «Предложение», но она растерялась.
— Успокоишься на «Добром часе», и потом легче пойдет «Предложение», — говорил Саша.
— Наоборот, сбагрить поскорее «Предложение», — возражал Джек.
— Нет, публика, если полюбит её в Галине, то отлично примет и дальше, — поддержал Огнева Миша, и почти все согласились на этом.
Репетировать кончили только в четверть седьмого. Джек — он отлично рисовал и шел первым по гриму — был уже наготове. Все остальные волновались, лезли с советами и, конечно, мешали.
— Пошли вон! — наконец завопила Глаша.
Отдыхать было некогда. Алёна сняла пробный грим Натальи Степановны и начала готовиться к «Доброму часу». Сегодня все оберегали её, старались ободрить.
— Очень смешно получается: ты большая, а Женька маленький, — сказала Зина.
— Сыграть в один вечер такие разные роли: Галину и Наталью Степановну — это здорово! — заметил Олег.
— Память у неё чёртова, — солидно похвалил Женя, — и темперамент…
Даже Огнев был к ней внимателен. Глаша строгим глазом наблюдала за всем и подсказывала:
— Сумочка на радиаторе, Алёна. Да пусти ты её к зеркалу, Евгений! Зинуха, платье — на плечики.
Концерт прошел, по выражению Глаши, «с блеском».
Бригаду провожали горячо и торжественно. Приехали комсомольцы из района, инструктор крайкома комсомола вручил грамоту «За отличную работу», сказал, что вопрос о молодежном театре будет обсуждаться на ближайшем пленуме. Артистам подарили букет из спелых колосьев, благодарили, приглашали приезжать.
Алёна понимала, что её успех — это победа больше всего Глаши. Но все говорили о Строгановой, чувство победительницы так и распирало её. За кулисами дурачилась, острила, смеялась без удержу, а потом театрально бухнулась перед Глашей на колени:
— В общем, товарищ командир, победа организована вами. Ура-а!
И Глафире трижды прокричали «ура!».
Чёрной ночью крытая брезентом трехтонка увозила бригаду из «Цветочного».
Возбуждение спало, усталость брала свое. К тому же и разговаривать стало трудно: кроме обычного шума, ворчания мотора и лязга на ухабах, с присвистом вздыхал и хлопал от ветра брезент.
Алёна сидела впереди у кабины, рядом с ней, как всегда, Олег. Глашу и Маринку устроили посреди машины на тюфяках. Лампочка-малютка у перекладины каркаса, державшего брезент, еле освещала людей, временами гасла. На скамье против Алёны сидела Зина, с ней рядом — Огнев.
Перед самым началом концерта, уже готовая к выходу, в гриме и платье Галины, Алёна вдруг почувствовала усталость, панический страх. Вышла неловко, тусклым голосом сказала: «Мальчики, как дела?» — и тотчас открытое восхищение Олега — Андрея, колючие слова и глаза Саши — Алексея раззадорили её. Туман страха рассеялся, она ясно увидела знакомую дорогу, почувствовала, что сбиться ей не дадут, и пошла увереннее. Алёна знала, и товарищи говорили, что последнюю — любимую — сцену объяснения с Алешей она — нет, оба они играли как никогда. И, как никогда, бушевали зрители. И впервые после конца отрывка она встретила не обычный огневский взгляд — плоский, словно обороняющийся, — а взволнованный, полный горячей нежности взгляд Алеши. Как-то он смотрит на неё сейчас и смотрит ли вообще? Да и какое это имеет значение? Так, просто интересно, что с ним вдруг случилось?
