Лев Правдин - Океан Бурь. Книга вторая
Лев Правдин - Океан Бурь. Книга вторая краткое содержание
Лев Правдин
ОКЕАН БУРЬ
РОМАН
Книга вторая
ГРОЗА НАД ГОРОДОМ
Глава первая
МОРСКАЯ БОЛЕЗНЬ
Теплый город! В первую минуту Васька подумал, что поезд завез его совсем не туда. В утреннем сумраке над самыми крышами домов клубилось что-то серое — туман или облака? Из этого серого по временам сыпал мелкий дождичек.
Откуда-то издалека доносились могучие удары и тяжелый шум падающей воды. Невиданные деревья, высоченные и узкие, неистово раскачивались на ветру.
— Ну вот и твой Теплый город, — объявила проводница Нюра и спросила: — А что же тебя никто не встречает?
«И не встретит», — подумал Васька, но, ничуть не смущаясь, заявил:
— Как это никто? — Он делал вид, что не ожидал такого невнимания к его появлению, а сам соображал, как бы поскорее удрать. Он бы и удрал, но очень уж не хотелось огорчать проводницу. Но делать нечего, другого выхода нет.
Заметив женщину, которая стояла у самого выхода в город и кого-то высматривала, Васька закричал:
— Вот она! До свидания, тетя Нюра!..
Он знал, что поезд стоит всего десять минут и потому погони не будет. Но все-таки чем дальше от вокзала, тем лучше. Для всех спокойнее. Он бежал, часто сворачивая в какие-то переулки, — самый верный способ замести следы. Зачем он так делает, он и сам не понимал, ведь никто за ним не гнался, но это он сообразил, только когда совсем неожиданно снова вылетел на вокзальную площадь. Добегался.
Повернул обратно и сгоряча угодил в чей-то живот. Дворничиха в белом фартуке. Она ловко сгребла Ваську за воротник. Знает дело.
И Васька, тоже зная, как в таких случаях надо действовать, крутанулся на месте, так что воротник затрещал. Он думал, что дворничиха охнет от боли и отдернет закрученные воротником пальцы. Способ проверенный. Но дворничиха тоже оказалась не промах: она и сама так крутанула Ваську, что у того все поплыло перед глазами и он, проделав сколько-то оборотов, приземлился на мостовой.
— Ого, — отдуваясь, проговорил он.
— А ты думал как? — засмеялась дворничиха. Была она не очень молодая, но, видать, веселая, разбитная и все понимающая женщина. Лицо круглое, нос вроде Васькиного — репкой. Стоит над повергнутым Васькой, не уходит.
— А ты ушлый.
— Нет, — ответил Васька, — я — одинокий человек…
— От кого же ты бежал, одинокий человек?
— Я не бежал. Я шевелился для сугреву.
— Для чего?
— Продрог я. Грелся.
— Согрелся теперь-то?
— Ага. — Васька поднялся. — А вы уж так сразу и хватаете…
— А у меня должность такая, чтобы наблюдать. Ты откуда сорвался?
— Я с поезда.
— Это ты правду сказал. Своих-то я всех знаю. Да у нас в таких ушастых шапках никто и не ходит. А ты к кому приехал?
Не успев ничего придумать, Васька повторил легенду про маму-дрессировщицу и сразу увидел, что дворничиха не поверила ни одному его слову.
— Меня не обманешь, — сказала она.
— А я и не обманываю. Я вру маленько.
— Какая разница? Вру, обманываю…
— А вот и разница: обман — это выгода. А вранье так просто. Побрехушки. Ни прибыли никому, ни убытку — разъяснил Васька, как бы даже недоумевая, что такую простую вещь еще надо и разъяснять.
Дворничиха даже присела от смеха:
— Ну цирк!.. Ну прямо цирк…
Еще не разобрав, что же ее так развеселило, Васька тоже рассмеялся и подумал, что сейчас, пожалуй, самое время удрать, пока она там покатывается. И он уже начал поглядывать по сторонам, выбирая, куда удобнее кинуться, и тут увидел высокого милиционера в сером дождевике. Васька обомлел. Все. Крышка. Теперь уж не убежишь.
— Это ты с кем тут, Манефа Антоновна? — спросил милиционер. — Ишь ты, как тебя забирает!.. — Его щеки дрогнули от смеха, и с черных усов сорвались капельки дождя.
— Да вот птенчика изловила. — Все еще посмеиваясь, она положила ладонь на Васькино плечо. — Думала, воробей, а оказался соловей. — И она повторила все, что Васька успел ей наболтать.
Сделалось почти совсем светло, и дождь прекратился, только ветер все еще озорничал в садах и гонял обрывки газет по привокзальной площади. Милиционер откинул капюшон и, распахнув плащ, достал сигареты.
— Не куришь? — спросил он Ваську.
— Я еще маленький.
— Это молодец. А из дома бегать, так уж и не маленький?
Ясно, что и он не поверил незамысловатой Васькиной легенде. Но разница между враньем и обманом, так, как ее объяснил Васька, заставила и его улыбнуться.
— Ловко придумал, — одобрил он и спросил: — А совесть у тебя есть хоть какая-нибудь?
— Есть! — горячо заверил Васька и рассудительно добавил: — Без совести нельзя, товарищ старшина.
— Посмотрим, как это ты докажешь на деле…
Все понятно. От него требуют чистой правды, и Ваське показалось, что вот только сейчас и начинается для него настоящая новая жизнь, к которой он стремился. Цирковая обезьянка замелькала перед ним в ослепительном свете, в звуках веселой музыки. Да, пришла пора говорить только одну правду…
Но все-таки он вздохнул, начиная невеселое свое признание. А если, уж решил говорить правду, то говори все до конца. Поверят или нет — теперь все равно. С некоторым удивлением он увидел, что ему верят. Это было так же необыкновенно, как и то, что он говорит только одну голую правду, ничего не скрывая. Состояние до того непривычное, будто он летел по воздуху и у него слегка замирало сердце.
Ему верят! Дворничиха присела на лавочке у калитки и горестно покачивает головой. А старшина курит и хмурится, может быть, от горького дыма, а скорей всего от горькой мальчишеской судьбы.
Верят!.. Васька отчего-то даже застыдился, как тогда, в школе, получив первую в жизни пятерку.
Затоптав сигарету, старшина проговорил:
— Пойдем, горюн…
Нет, совсем не напрасно стремился Васька в Теплый город, где сразу же с самых первых шагов начались такие чудеса, что Васька даже позабывал дышать. Совсем еще недавно начался рассвет, и облака прижимались к самым крышам, а тут вдруг сделалось совсем светло и облака куда-то разбежались. Неожиданно из-за гор выкатилось горячее солнце. Все изменилось, засверкало, и только по-прежнему что-то угрожающе грохотало в той стороне, куда они направлялись.
— Это что? — спросил Васька.
— Это — море, — равнодушно ответил старшина и пояснил с явным неодобрением: — Штормит третьи сутки…
— Где шторм? — Васька ринулся было вперед, но его удержала опытная рука.
Они вышли на набережную, и тут Васька сразу ошалел. Прямо перед ним был каменный парапет, за которым ворочалось что-то огромное. Он не успел еще ничего понять, как раздался глухой и такой мощный удар, от которого все кругом вздрогнуло. И сейчас же из-за парапета прямо на Ваську вылетела зеленая, ослепительно сверкающая на солнце волна, похожая сразу на всех сказочных чудовищ. Высоко в небе взметнулась белая пенистая грива. Васька замер, и чудище замерло над ним. Но вот оно злобно застонало и обрушилось на парапет, расплеснулось по асфальту, и под самые Васькины ноги подкатилась кипящая вода.
— О-ёй!.. — восторженно воскликнул Васька и безумно кинулся навстречу новой волне.
И вот тогда перед ним открылось море! Оно сверкало и расстилалось до самого неба. Или небо сливалось с морем — этого разобрать не было никакой возможности. По всему морю вольно бежали белые барашки, такие красивенькие вдали и такие грозные у самого берега.
Вот оно какое море! Вот какой шторм!
И летел оттуда просторный вольный ветер. Прохладная водяная пыль садилась на лицо. Облизав губы, Васька почувствовал крутой вкус соли. Он вздохнул во всю грудь, и ему подумалось, будто он только что, сейчас начинает жить, а до этого он сидел в темной, душной комнате, куда его снова хотят запереть.
— Отпустите меня, товарищ старшина, — затосковал Васька.
— Зовут меня Семен Терентьевич.
— На что я вам сдался? К товару довесок…
— Все мне понятно. Ну-ка, посидим здесь. Подумаем.
Они сели на скамейку под невиданным деревом — пальмой и стали смотреть на море.
Посидели, подумали.
— Ну что? — спросил старшина.
Ничего на это Васька не ответил и даже не вздохнул.
Смотрел, как в бухте, защищенной от морского простора длинным молом, раскачиваются мачты разных кораблей. Чем меньше корабль, тем сильнее его качает. Большие корабли стоят смирно.
Наверное, старшина решил, что достаточно прошло времени для размышления и, значит, пора начать разговор.
— Ну, куда ты, предположим, сейчас кинешься? Немытый, голодный, в одежонке этой немыслимой. Куда? Где ночевать будешь? — спросил он.
