Лев Правдин - Океан Бурь. Книга вторая
— Ну, вот что, — говорит Иван Яковлевич, — насмотрелся я на тебя, наслушался, а теперь вот тебе мой совет: займись делом, которое тебе предназначено по твоим силам, по таланту, по разуму. Артисткой тебе не быть, уж это ты мне поверь. Да с такой, как ты, ни один актер и играть-то не отважится. Тебе под пару какого богатыря надо, а у нас их пока что не видать.
— Нет, — говорю, — не уйду. Добьюсь своего.
— Поговори еще, я тебя так налажу, что и дорогу к нам позабудешь…
— Ах, вот какой у нас пошел разговор!
Тетка Марфа рассмеялась так, что дрогнули стены легкого домика.
— И знаешь, что я сделала? На что отважилась в отчаянии чувств? Я этого режиссера, этого Ивана Яковлевича, подхватила на руки, как малое дитя, и понесла его по коридору. Народ кругом, а я его, миленького, баюкаю. А он ничего, сидит и не ворохнется. Потом спрашивает:
— Долго носить будешь?
— Пока к месту не определите.
— Ну, хватит. Будет тебе место во всю твою силу таланта.
Опустила его на пол и замерла в ожидании. И он стоит на своих ногах и произносит следующее.
— Вот, — говорит, — смотрите на это дитя природы. Ей двадцать лет и зовут Марфой. Шуток не признает, хотя отлично их понимает. Хочет служить нашему киноискусству в любом качестве. Исходя из всего сказанного, иди-ка ты, Марфа, в сторожа. Охраняй дорогое тебе киноискусство.
— Ладно, — говорю, — для начала и эта должность подойдет. А в дальнейшем посмотрим.
— Так я сказала и начала служить искусству в качестве сторожа. А что ты думаешь — плохая должность? Сначала и я так думала, а теперь лучшей мне и не надо. Я разные города сторожу, и замки, и дворцы. Для каждой картины чего только не строят. И где я только не побывала! Во всех землях и во всех временах. Сторожила я и американские города, и голландские, и всякие, какие надо для кино. Русские города старинные, и не очень старинные, и вовсе сказочные. А я каждую ночь расхаживаю по удивительным этим городам и все воображаю, будто я здешняя жительница и все, что в картине еще только будет, я о себе воображаю. Будто это со мной все такое удивительное происходит. Один раз даже на Луне была. Лунный пейзаж сторожила. Кратеры там всякие… Моря…
— Море Ясности, — вспомнил Васька.
— О, вон ты чего знаешь!.. Да, было там такое море.
— А еще какие есть моря на Луне? — спросил Васька невнятным сонным голосом.
— Да уже не помню всего, что там на Луне. Есть еще Океан Бурь. Название такое грозное. А я по этому лунному пейзажу разгуливаю и все воображаю, будто я сама сюда залетела…
Или море глухо грохочет, набегая на каменистый берег, или тетка Марфа рассказывает про свою жизнь радостно и удивленно, как девочка, — это была последняя Васькина мысль. И вот он уже идет по самому краю лунного кратера и слышит не то тонкий свист ветра, не то визгливый девчоночий голос, напевающий знакомую песню: про ненастный вечер, когда пилотам, скажем прямо, делать нечего:
Пора в путь-дорогу,
Дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем…
И видит Васька лунное море и ничуть не удивляется тому, что на Луне появилась вода. Зеленые волны гуляют по морю, совсем, как на земном шаре. А песня про летчиков все слышнее и ближе. Смотрит Васька — качается на волнах тот самый корабль, который он видел сегодня утром. А на корабле стоят Володя и Тайка. Это она так пронзительно распевает:
Мне сверху видно все,
Ты так и знай.
— Возьмите меня, — заметался Васька по берегу.
— А ты кто будешь? — спросил Володя.
— Тю! Не узнаешь? Я же — Васька…
— Нет, ты уже не Васька! — крикнул Володя. — Васька был в Море Ясности. А мы плывем по Океану Бурь, и ты теперь — цирковой мальчик!..
С отчаянием Васька увидел, как удаляется корабль и словно тает в неоглядной синеве. Он заметался на лунном берегу, закричал:
— Да что вы, ослепли, что ли? Васька я, Васька — твой друг!..
И тут он как будто проснулся и, ничего еще не соображая, продолжал выкрикивать:
— Да Васька я, Васька же!..
ОЧЕНЬ ХОРОШЕНЬКИЙ МАЛЬЧИК
— А мы и так знаем, кто ты такой есть… — услыхал он очень знакомый голос.
В открытую дверь и в маленькое оконце заглядывает сверкающее утро. И все еще шумит неуемное море.
А на пороге стоят старшина милиции Семен Терентьевич и тот самый курортник Анатолий Петушков, который разыскивает рыжего мальчика.
«Нехороший какой сон…» — подумал Васька и приготовился снова покрепче уснуть и тем самым прогнать нежелательных посетителей.
Старшина первым шагнул в домик.
— Почему не приветствуешь старших? — спросил он строго и в то же время весело, так что Васька понял: бояться ему нечего, но, кажется, это не сон, а взаправду.
— Так я еще не проснулся и не все соображаю, — проговорил он на всякий случай: а вдруг сон еще не кончился…
— Ты, как я думаю, и во сне все соображаешь. — Старшина присел на лежак рядом с Васькой. С другой стороны пристроился Петушков. — Ты и во сне соображаешь, как бы удрать…
— Не больно-то от вас удерешь.
— А ты — колобок: от дедушки ушел, от бабушки ушел… — проговорил старшина.
Петушков для чего-то пощупал Васькины волосы и похвалил:
— Рыжий ты да прыткий. Такого мы давно ищем.
Васька тоскливо поглядывал на дверь. На пороге стояла большая тетка Марфа. Тут и птенчик не проскочит. А Петушков продолжал, не замечая Васькиной обреченности:
— Я тебя все равно нашел бы. А уж теперь не выпущу. Да и ты сам от меня никуда не уйдешь. Цирковую обезьянку помнишь?
«Ага! Все понятно: тетка Марфа? Ее это работа. Заласкала, купила по дешевке». Но эти нехорошие мысли сейчас же исчезли, как только Петушков сказал:
— Вот что, Вася, я — клоун…
Словно штормовая волна налетела на Ваську, подбросила его к сияющему горячему небу, да там и оставила. Он облизал пересохшие губы и замер. И даже глаза прикрыл: если это сон, то лучше уж и не просыпаться…
— Да, — подтвердил старшина, — знаменитый клоун Петушков.
А Васька, когда немного пришел в нормальное состояние, то открыл глаза только для того, чтобы получше рассмотреть своего соседа: ничего в нем нет клоунского, обыкновенный человек. До того обыкновенный, что Васька снова затосковал.
А Петушков сдвинул свою шляпу на нос, подержал ее на самом кончике и, проговорив «Ап», подбросил. Шляпа снова оказалась на его голове. Он вынул пачку сигарет.
— Закурим, старшина. — Сигарета сама выскочила из пачки, и он ловко поймал ее губами. Он протянул пачку старшине, и, пока тот тянулся к ней, новая сигарета оказалась у старшины под самыми усами.
— Лихо! — проговорил старшина, снисходительно разглядывая сигарету. Но заметив, что сигарета источает синий дымок, он слегка смутился. — Цирк!
— Он самый, — подтвердил клоун Петушков.
Васька побледнел. Великий человек сидел рядом с ним. Могущественный и веселый. Хватая воздух, как утопающий, Васька торопливо заговорил:
— Дяденька Петушков, не прогоняйте меня. Я чего хочешь могу. А на еду мне совсем мало от вас надо…
— Да ты это откуда взял, что я тебя прогоню? Да я тебя и не выпущу. Старшина, вы не возражаете?
Семен Терентьевич поднялся.
— Пройдемте, — сурово сказал он. — Пройдемте по чистому воздуху, и там мы все обсудим.
Они все вышли из тесного домика и начали спускаться к морю. Серые дома глядели на них пыльными окнами. При живом солнечном свете они казались еще скучнее, чем ночью. Они были угрожающе хмурые. Но Ваське сейчас не до них. Солнце играет, поднимаясь над горами, зеленое море перекатывает гальку, плещет соленой свежей волной. Васька идет рядом с клоуном Петушковым, и старшина шагает, немного поотстав, обдумывая, как узаконить Васькиное незаконное поведение. Снежок скачет по берегу и с визгом спасается от холодной волны.
Теперь уже все идут берегом к настоящему Теплому городу. И Петушков тоже о чем-то задумался.
У самого моря они остановились. Петушков положил ладонь на Васькину голову и в который раз принялся осматривать его лицо.
— А ведь похож? — спросил он до того задумчиво, как бы спрашивая у самого себя. И уже потом обратился к старшине: — Как, на ваш взгляд: похож он на меня?
Васька обомлел. Ему и самому показалось, что он в самом деле похож на знаменитого клоуна, но даже внезапная эта дерзкая мысль напугала его. Походить на знаменитого Петушкова! Да разве это возможно?
Старшина разглядывал Ваську так долго и обстоятельно, что тот не выдержал:
— Ну, чего же вы?..
— А ты как сам-то, заметил сходство? — спросил Петушков.
Ужасаясь своему нахальству, Васька выкрикнул:
— Да если вы так говорите, то чего же тут еще раздумывать!
