Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя
— Тетя Мотя, покормите передовиков!
— Да вы че, окаянные! Только заснула. Когда себе отужинали. Никакого порядку, прут, когда вздумается.
— Разве долго тебе, тетя Мотя. Суп-то варите из тушенки, не раскрывая банок, — Захар оборачивается и подмигивает нам.
— Как это — не раскрывам банки? — возмущается тетя Мотя. — Договаривай, бесстыдные твои глаза. Я, можно сказать…
— Да так, — не повышает голоса Захар. — Все говорят.
Тетя Мотя высовывается из окошка, оглядывает нас и исчезает. И тут же протягивает черпак под нос Захару.
— Ну, я же говорил, — кривится Захар, — пусть все попробуют и скажут. Давай тарелки, хлеб, можно и перчик.
Принимаем тарелки от поварихи и рассаживаемся за стол.
Захар выхлебывает к обиженно просит добавки.
— Не разобрал, тетя Мотя. Ты уж извини.
Повариха наливает еще, сует тарелку Захару и сплескивает суп на руку, Захар корчит гримасу.
— Обжегся? — участливо спрашивает Славка.
Захар демонстративно завертывает в подол рубахи руку. А мы сопереживающе многозначительно молчим.
— Правда, видать, нынче не в почете, — плаксиво говорит Захар. — Может, хоть котлеток каких найдете?
— Котлеток, пожалуйста. На утро хотела, да ладно уж, поешьте, — хлопочет тетя Мотя.
Котлеты горячие, с подливкой. Захар руку подвязал брючным ремнем и просит компоту две банки.
Парни не выдерживают — хохочут. Улыбается и тетя Мотя.
— Вот окаянные…
— Да-а, а суп все же из нераскрытых банок… — высказывается Захар за порогом.
Спим мы в вагончиках. Кровати, подушки, простыни — все как полагается. Утром нас будит сирена. Умываемся в ручье. Катер уже на рейде — пришел сегодня пораньше. Вода за ночь спала, оголились валуны, вокруг них кипит пена.
Выходит из вагончика Захар. Он в чистых брюках, пиджаке.
— Куда вырядился?
— На Большую землю вызывают, дед. Что Андрею передать — с кисточкой?
Он бежит к причалу. Монтажники к экскаватору. Если гайку к обеду не поставим, а к вечеру не набросим ковш, то из графика вылетим. Наверстаем! А когда? Ладно еще, что бурильщики поотстали, но, если они не сегодня-завтра взорвут скалу, нам не поздоровится — позору не оберешься. Ребята до самого обеда не вылезают из-под экскаватора. Подхожу, присаживаюсь на корточки.
— Чего на обед не идете? — спрашиваю.
— А ты посмотри, дед. Может, гайка-то не от этого экскаватора?
Ползу червяком. Посидел минутку, пока привыкли глаза к темноте. Увидел — валяется полдесятка исшарканных, заласканных инструментов. Заход резьбы углубили, отдраили — блестит резьба.
— На полнитки закрутит, а дальше хоть матушку репку пой, — упавшим голосом говорит Славка. Ребята тоже вздыхают.
— А гайку не пробовали нагреть?
— Нет. Кто-то было заикнулся, так мимо ушей пропустили.
Пока вымеривал резьбу на цапфе и сравнивал с гайкой, монтажники сбегали за паяльной лампой, разогрели. Гудит пламя, синим языком облизывает резьбу.
— Не перегревайте, а то как будете крутить?
— Самую малость, — Славка плюет на палец и трогает гайку. — Хорош, братцы.
Подводим домкратом гайку к цапфе. Дружно руками — голова к голове — обхватили гайку. Она наползает по резьбе на первую, вторую нитку. Вышибаем домкрат и крутим уже без остановки под самое яблочко. А дальше рукоять подготовили, пальцы на ковше заварили, точнее, ограничители к пальцам. Тут и Захар подошел.
— Молодцы. Начальство учтет. А я своим сорванцам ходовую оборудовал: младшему ботинки, старшему кеды привез. Ну я побежал, переоденусь, и «ложку» вешать будем.
Я пошел с ним: надо было позвонить в управление.
— Что там делается, дед, на Большой земле, — дорогой рассказывал Захар. — По радио уже передали — будто мы первый ковш зачерпнули… Меня просили речь сказать — едва отмахнулся. Может, компотику, дед опрокинем? Колосники горят, — постучал он по груди. Мы завернули в вагончик.
Тетя Мотя домывала полы.
— Не пущу! — закричала она. — Грязь только таскать горазды.
Захар пожал плечами и посмотрел на меня невинными глазами.
— Ну вот, дед, а ты говорил, что нас пригласили на компот.
Тетя Мотя отжала тряпку, бросила на порожек, разоткнула юбку.
— Ну, лезь уж, — сказала она Захару, — вытирай ноги. Просохнуть не дадите.
Захар потащил меня за рукав:
— Пошли, дед, а то еще передумает…
— Тетя Мотя, хоть бы котлетку, что ли. Сдохнуть можно с голоду. Да не хочу я бефстроганов, котлетку, говорю. Не объедаться же сюда приехали.
— Какова еще бестроганова?
— Котлетку, говорю, зачем мне твой бефстроганов? Вот перекроем Колыму — ордена будут вешать, кому первому, как не поварам.
— А ну тебя, насмешника.
Тетя Мотя подправила платочек и подала тарелку с котлетами, другую — с хлебом.
— Уж не до орденов, хоть бы водопровод провели — посуду мыть нечем.
Захар набивает рот в согласно кивает головой.
— С водой? С водой дело швах, — говорит он. — А разве колымская не годятся на мытье?
— Господь с тобой, это же помои.
Захар допивает компот, запрокинув голову, вытряхивает в рот фрукты.
— Можно было бы, конечно, принести ведро-другое, да времени нету. Надо экскаватор собирать.
— Ты шутки шути, но надо надставить трубу и дать на кухню воду.
— Пожалуйста, дед. О чем разговор? Это у нас свободно.
Мы вышли из столовки. Захар достал сигареты.
— Посидим на крылечке, как бывало в девках, — опускаясь на ступеньку, потянул он меня за рукав. — А знаешь, дед, Егоров к нам на основные напрашивается.
— Толковый экскаваторщик, только что делать ему тут на своем развалюхе, — усомнился я.
— Новый он выплакал, да ты, что, дед, еще зимой.
— Егоров?!
— Не слыхал? Честно, дед. Вот слушай. — Захар повернулся вполоборота. Как всегда, Захар рассказывает с подробностями, в лицах старается характер показать. Я его не перебиваю, пусть — все равно ждать катер, пока трос привезут.
— Где звездочки?[8] — спросил Егоров с раздражением у бригадира Игнатьева.
— Не дали.
— Опять! Ты скажи, что мы еще спокойные ребята. Работать не на чем, а мы молчим.
— Вижу, что спокойные, до того спокойные, что карьер даже не зачистили.
— Сальники накрылись, не успеваем масло заливать.
— Заливать вы мастера. Вскройте-ка, Егоров, посмотрим бортовые…
Вскрыли, действительно, и сальники ни к черту не годятся, и зубья, как бритвенные лезвия.
— Наш экскаватор, как старый слон, сейчас бы ему в самый раз хватило силы дойти до кладбища, — размышляет Егоров. — Он свое, Игнатьев, оттрубил, отпахал, и тут ничего не поделаешь. Износился. Это тебе не человек — машина. Человек износился, а сколько-то еще дюжит, через силу, а дюжит. Ты думаешь, мне его не жалко? Я, можно сказать, на нем состарился. — Егоров похлопал по обшивке экскаватора.
— Разве я не понимаю, но из кубиков складываются гроши. Работать-то надо.
— Я не к этому, — с продыхом сказал Егоров. — Уйду я, Игнатьев. Не хотелось бы, но придется. — Он отвернулся и стал смотреть за реку, туда, где в солнце разгорались макушки деревьев.
Игнатьев обескураженно молчал. А что тут скажешь? Значит, человека подточило, подмыло, тут уж недалеко до душевного обвала.
Игнатьев уехал, а Егоров ходил вокруг своего экскаватора, как он это делал двадцать лет, когда что-то ломалось, и костерил машину последними словами. За эти долгие годы Егоров так свыкся с машиной, что не раз вея с ней беседу, когда смазывал подшипники, или драил, или их красил. А вот теперь ему дают новый экскаватор. Не верилось, и душу точило беспокойство.
— Ах ты, передряга старая, — ощупывал Егоров болты. Подтянул стремянку. — Если бы ходовую заменить, еще бы поползал сколько-то, а так… — Егорову назойливо лезла в глаза то одна, то другая изработавшаяся деталь. — Ну, ты, старикан, не думай, что вот так Егоров взял и бросил тебя.
Не потому ли Егоров и заспорил с Игнатьевым, когда выбирали площадку под монтаж нового экскаватора.
— Ну чем тебе не площадка, — доказывал Игнатьев, — мастерские рядом, выточил, высверлил…
— Тесно тут, да и глаза на людях мозолить. Воздуха нет, — выставлял свои доводы Егоров.
— Ты, Егоров, не мудри. Может, тебе кислородную подушку подать? Так ступай в больницу, там тебя накачают, не будешь ерепениться.
Егоров только откашлялся.
— Правда, хоть подавай подушку с кислородом. — А подумал: «Лучше бы уж на своем работал, черт дернул за язык. Вот и Афанасий косится, сквозь зубы сегодня поздоровался».
— А ну тебя, — отмахнулся бригадир, — выбирай сам площадку, где нравится. По мне, хоть за поселком, на пустыре, монтируй.
