Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя
— Знаю, сорок шесть тонн.
— Ну, вот. «Кочерга» твоя только на двадцать пять тонн рассчитана. Так что от колес только ошметки полетят.
— Разговорился. А мы не будем давить на колеса. — Егоров велел бревно подтянуть поближе к «кочерге».
— Поглядим, поглядим, — отошел Ложкин.
— Глядеть потом будем, несите пилу, распускайте хлыст…
— Понятно. Вместо колес чурки, ловкач ты, Егоров.
— Ну что ты, Ложкин. Ставь вот сюда «кочергу»,— Егоров рукавицей промел землю. Потом замахал, приглашая кран.
Поставили «кочергу», подмостили под балку чурки, подбили клинья. Ложкин еще поползал под краном, попинал чурки.
— Так, — сказал он, вылезая из-под крана, — в ажуре, — и подозвал крановщика.
— Оцени-ка, Витюха.
Крановщик поприседал, позаглядывал под кран.
— Грободелы, первый раз так вижу…
— Опускай так, — насупился Егоров. — Разговорчивый шибко…
Крановщик опустил стропы, Ложкин уложил их как следует в зев на гак, закрыл замок и подложил дощечки, чтобы не порезало трос.
— Ну вот и хорошо, — одобрил Егоров. — Вот и ладно. Корову на баню потащим. Прибавь-ка обороты, — крикнул он крановщику. А когда тросы натянулись, дал отмашку рукой.
— Стоп!
«Кочерга» задрожала от напряжения. Опорная балка вошла до упора пером в чурки.
— Ага, «закусила», — радовался Егоров.
— Насухо-то, Егоров, горло драть будет…
— Размочим, Ложкин, обязательно. — Егоров и забыл, зачем он приехал к Ложкину. — Ты следи за трактором, Витюха, и смотри прямо на меня, больше никуда!
— А куда еще, — высовывается крановщик, — начальству в рот.
Егоров скрестил над головой руки. Казалось, стало слышно, как работает вечная мерзлота. Будто сквозь землю стального ежа протаскивают, а земля вздрагивает.
— Вира!
Запели шестерни, под нажимом стропов хрустнуло дерево. Загудел металл. Егоров впился в «кочергу» глазами. Похожая на огромного жука, база поползла, отделилась от земли.
— Трейлер давай! — закричал Егоров. — Ну, что же ты, — подскочил он к трактористу.
— Оседает.
— Ах, ты! Пропал замах. «Закуски», Ложкин. — И Егоров бросился подставлять под базу чурбаки. Еще добавили нарезанные доски.
— Давай еще рывок, — сказал крановщику Егоров. — А ты не лови мух, — предупредил он тракториста…
И тут подрулил газик, вышел начальник парка тяжелых машин.
— Ну-ка, ну-ка, похвастай, Ложкин, чем ты тут занимаешься? А ты чего здесь, Егоров? Помогаешь. Молодец!
— Вира! — подал команду Егоров.
Начальник замахал было руками, но осекся на полуслове. Теперь, как только увеличился просвет между землей и грузом, трактористы тут же подсунули под базу трейлер.
— Оппа! — вырвалось у Егорова.
— Мудро, — сказал начальник парка, осматривая «кочергу». — Чья это работа?
Ложкин с Егоровым переглянулись.
— Оба, значит. На первый раз лишаю премиальных, чтоб не насиловали технику.
— А тебе, — погрозил он крановщику, — месяц крутить гайки. — Сел в машину и укатил.
Ложкин засмеялся:
— Заработал Егоров.
Засмеялся и Егоров:
— Подсунуло его не раньше, не позже, будто за углом подглядывал…
— Ну а когда ты свой начнешь собирать? — спросил Ложкин. — Когда обмывать будем?
Егоров сник.
— Когда? Но знаю когда. Что-то у меня душа не лежит.
— Во как! Мы за него лбы расшибали…
— Как лбы?..
— Да так. Сегодня утром Игнатьев машинистов собирал. Не было, кажись, только Зуева-старшего, зато младший горло драл…
— Решили, что ли?
— Семь — «за», «против» — один.
Егоров сразу приободрился.
— Ну ладно, я побежал…
— Зачем приходил-то, скажи хоть…
— На пельмени позвать, приходи вечерком.
— И ты приходи, — обернулся Егоров к крановщику. — С бабами приходите…
— Придем, — понимающе кивнул Ложкин. — не подведем…
А когда Егоров скрылся за поворотом, Ложкин сказал:
— Хороший мужик Егоров, настоящий.
— Ничего, — согласился крановщик, — крутой только…
Вечером сидели на берегу со Славкой и жевали сочный полевой лук. Вода схлынула, и меж камней на песке проклюнулся зелеными тонкими перьями дикий лук — терпкая приятная приправа.
— Хорошо бы его, в окрошку с квасом.
— Ого-го, сколько же надо этих ниток надергать, — сказал Славка и потянул носом. — Чуешь, дед, какой воздух — не надышишься, не напьешься!
Да, кругом леса, подернутые дымкой. Вчера брызнула из лиственниц хвоя, а сегодня уже распустилась по склонам зелень, только березки на косогоре клейкой листвой тяжелеют и вот-вот лопнут истомившиеся набухшие почки. И воздух дрожит, и затихает тайга, будто погружается в дрему. Засмирели птицы и уже не порхают с ветки на ветку. Только на полянах трясогузки, расхохлившишь, паруются, и уже без посвиста, не стрекочут крыльями, а тихонько поиграют в догоняшки и скроются в перепутанных травой кустарниках. И снова тишина.
— Люблю зеленый цвет. Весна. Жизнь, — расчувствовался я, — и еще люблю сине-голубое.
— Э-э, дед, нельзя любить краски, камни, реку, лес в эту пору по отдельности. Все надо вместе, нераздельно. Вот давай поднимемся повыше!
Оживают камни под ногами, бухтят. Когда из-под ног вывертывается булыжина. Славка балансирует руками, точно собирается взлететь. Я делаю так же. Мы добираемся до второго уступа, дальше ходу нет: вся гора запечатана снегом, прикрыта блестящим ледяным панцирем.
— Слушай, дед, — приваливается Славка к камню, — мне больше нравится, когда небо не пустое, когда смотришь в пустоту, то вроде отключили тебя от мира. Глянь-ка, какой гриб из-за горы вылупляется.
— Туча это, но до чего похожа на гриб боровик.
— Я как-то в березовой роще встретил одинокую сосенку. Как свечка стоит, даже светится. Обрадовался — спасу нет, а потом и думаю: а как она одна сюда попала? И стало мне грустно. А в другой раз в сосняке березку увидел, стоит в своем ситчике, изошлась нежностью. — Славка с трудом поднялся с камня. — Радик разыгрался, каких-то радиков повыдумывали, крылами пошевелить не могу другой раз.
Я киваю, но не слушаю Славку. Внизу квадратики-вагончики, Колыма дрожит темно-серыми бликами. С небес стекает туман, и мутнеет на донышке распадка. Выбросила листву и карликовая березка. Вечернее солнце превратило снег из розового в синий, а потом он зазеленел весь и стал чернеть…
Спустились мы в сумерках и, отужинав, сразу легли спать, а утром снова кувалда, лом, ключ, метра три вороток, на ворот трубу — тянем гайки, шпильки, аж спина трещит. «Ложку» уже набросили. Славка регулирует маслосистему, и надо видеть его в этот момент. Он и тот и не тот. Как-то сразу высветился. Инструмент под рукой, в петельке под подбородком щуп поблескивает.
— Вскрывать будем, — скажет и замрет. Это значит, дело до клапанов, до шестерен дошло. Две-три затяжки сделает, папиросу за борт. Тут Славка, всегда терпимый к людям, совершенно не выносит, чтобы рядом суетились.
— Встань сюда, — скажет. — Вот здесь стой или пойди погуляй. Соринка под клапаном. Значит, что произойдет? — философствует Славка. — Давление упадет. Масло — та же кровь. А что значит упавшее давление? — Славка вскинет глаза. — С инфарктом люди живут, еще и выпивают, а тут мало смазки — рассыпался подшипник.
Все это Славка объясняет, пока крышку насоса вскрывает, а вскроет — замолчит. Достанет перепускной шарик. На нем заводская смазка. Опустит его в подогретую солярку, пополощет, обдует. И в шарике Славкина физиономия. Хоть ресницы пересчитывай. Шарик этот Славка пока отложит в сторонку на чистую тряпочку. А дальше подберется к самому гнезду. Тут уж хоть сыпьтесь с неба камни — Славка не обратит внимания. Ловит на глаз зазор. Поймает, зафиксирует, обязательно вытащит из петлицы щуп, раздвинет металлические пластины. С заданным размером проверит зазор. Без этого нельзя. Но если не идет зазор, скажем, на заводе не довели, Славка не возмущается. У него на этот случай в баночке и паста зеленая «Гойя». Если ее в пальцах растирать, вроде шелк перебираешь — такое в пасте шлифовочное зерно. На масле замесит пасту. Перед тем же как смазать шарик пастой. Славка дыхнет на него и — в гнездо. Плотно прилегает на шарике зайчик — хорошо, если же нет — Славка будет его притирать.
Шарик — это, конечно, не клапан. Клапан притираешь, так и подбородком на вороток ложишься. А шарик — другое дело: коснулся гнезда, вправо. Влево повернул — опять шарик к глазу, опять вращай. Славка и вращает.
— Хватит, Славка, компостировать, — не выдерживает Захар, — не на тарифе ведь сидим. Тебя график не касается…
А Славка уже и крышку закрыл. Закурил жадно и мотор включает. Стрелка на манометре вздыбилась, подскочила к нужному делению, да там и осталась — замерла…
