Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя
— Если можно, на тот берег.
Капитан приглашающе повел рукой, пробухал коваными сапогами и, сойдя по лестнице в рубку, стал к штурвалу.
Капитан включил мотор, и палуба мелко задрожала. Водомет несколько раз судорожно дернулся, подавая назад, и круто свалил нос в реку — тут же глотнул бортом воду. Я едва успел ухватиться за скобу. Водомет бросило в волны. Он всхлипнул и, дрожа всем корпусом, лег на течение. Тут же, словно споткнулся, замер на какую-то секунду, потом вильнул кормой и, бычась, стал зарываться в бурун, выбрасывая за кормой струю воды. Некоторое время он бился, как попавший в силок снегирь. Берег то вставал черной стеной, то косо убегал к горизонту, и перед глазами сверкали и укали буруны.
Капитан по-прежнему окаменело стоял у штурвала, и только работали руки. Но вот наконец захлопали по борту кусты, желтоглазая верба, и «Гидролог» юркнул в заводь на правом берегу.
Мы протопали по скользкой мокрой палубе и спрыгнули на плоский, как лепешка, камень. Перевели дух.
Водомет уже опять бился, барахтался, купался в бурунах посреди реки. Когда он одолел Колыму и под берегом прокрался в свою бухточку, мы поднялись на террасу, по которой круто шагали опоры высоковольтной линии к створу. Провода блестели на солнце, и казалось, не провода, а асфальтная дорога стелется в распадке, взбегает на крутяк к самому горизонту.
Мы карабкаемся по камню: я на четвереньках, Андрей прыжками. Одолели подъем, подобрались к анкерной опоре.
На берегу сверкали льдины. А здесь было жарко.
На «пасынке» лежала прикрытая корой пачка соли, рядом нетронутый муравейник. Как он сохранился? Опору ведь поднимали. И я вспомнил, что Димка сказал трактористу, когда тот наехал на муравейник: «Собратьев давишь, парень, соображать надо».
Мы посмотрели вниз. Распадок был настолько глубок и крут, что казалось, спуститься отсюда можно только на веревке. А вот и ручей Дьявол, истинный Дьявол — рвет и стонет…
Андрей уже впереди.
— Дед, давай буду тебя подстраховывать!
Спускаться всегда труднее.
Внизу как в погребе. На взломе ручья наледь высосала, вытянула мхи и образовала во льду прорезь. Андрей стал на колени и заглянул туда.
— Ого-го, дед, темная ночь. Интересно, давай измерим глубину.
Я принес длинную палку и сунул в пасть Дьяволу, дна не достал. Вот вражина!
— Хорошо бы, дед, здесь арочный мост перекинуть? В одном клубке красное, черное, белое.
— Что ты, милый, обойдемся бетонными калачами.
— Мост интереснее: дикость и воздушный мост.
— Фантазер ты, Андрюха.
— А ты охто? А помнишь, дед, ту хрустальную вазу изо льда на Патыме? Вот было здорово. Я в Кишиневе рассказывал ребятам, не верили. Девчонки говорили — сочиняешь, но все равно просили рассказать.
…Это было давно. Однажды, уже в конце лета мы возвращались с трассы, смеркалось, как вдруг Андрейка закричал:
— Дед, смотри, уже светает.
Я поразился: из распадка струился свет. Что это? И мы пошли к загадочному свечению. Продрались через густой чапыжник. Перед нами в неширокой долине светилось ледяное поле, посредине ледяная гигантская ваза. Она стояла на толстой ледяной ноге, исходила капелью и светилась предзакатным заплутавшим лучом. Это было феерическое зрелище. Здесь было тихо, прохладно и не так одолевал гнус. Множество лежек: видно, облюбовал это место зверь для отдыха.
— Чудесно! Давай выберем, где посуше, и бросим якорь — переночуем.
— Смотри, смотри, дед, рыбины! Ого сколько.
Здесь, по-видимому, брала начало речка. В протаявших лунках стояли косяки и, ртутью вздрагивая, поводили подкрашенными плавниками.
— Порыбачим?
— Штанами будем ловить или чем?
— Чего ты, дед? Майкой можно.
— А пожалуй, верно.
Спешно соорудили корчагу, на тальниковый обод натянули майку, перекрыли узкое место и принялись загонять рыбу ветками. Сразу влетело в ловушку несколько хариусов, вытряхнули их на берег.
— Хватит, дед. Так не пойдет: на беззащитных нападать.
— А и верно.
К спуску горы лед тончал, рябило ерником, островками голубичника. Ягода рясная, будто выплеснули синьку. На берегах второй раз цвела верба — осенняя. Как шмели, сидели редкие желто-белые цветы.
— Съем один?
Я тоже сорвал и положил мохнатый цветок в рот, верба отдавала медом и тальником.
— Я же говорил — как пчела. А вот, дед, и оладьи, — Андрей присел. Во мху росли грибы.
— Похоже, Андрей. Подберезовики…
— Правда? Давай их сюда, на супчик.
Вы выбрали тогда повыше и посуше бугорок, натаскали валежин, распалили костер. Тут и заночевали…
— Ну, отдохнул? — прервал Андрей мои воспоминания.
Перебрались через Дьявол, одолели подъем, в сразу нам открылся большой порог Колымы. А на берегу вагончики да желтая коробка экскаватора без стрелы. Стрела и ковш валялись рядом. Несколько человек топталось тут же.
— Ну вот, Андрюха, исторический момент: перед тобой створ нашей будущей ГЭС.
— Смотрится, — ответил Андрей.
— А знаешь, если все кубометры, которые лягут в плотину, вытянуть в одну линию, то ими можно опоясать земной шар и еще останется на галстуки.
— Впечатляет, честно, дед! А как сюда перетащили БелАЗы, экскаватор?
— Это зимой через Колыму по льду переправляли, было мороки.
Мы спустились на берег.
— Ну, я побегу вперед. Больно медленно ты идешь.
— Вали, и я этим часом подрулю.
У экскаватора я увидел Славку. Он мне сразу стал выговаривать:
— Нехорошо, дед, сбегать. Вертолет был. Иди сейчас, ужинай. Дотемна ишачить будем. Бугор говорит, чтобы крутились на триста шестьдесят.
— Вот и катер. Ну, ладно, пойду. Андрюху отправить надо.
— Надо ему было тащиться, — ворчит Славка.
— Заночую здесь, дед, а завтра уеду, ведь послезавтра в школу.
— А заниматься?
— Да-а, успею…
Пронзительно воет сирена.
— Больше ждать не буду! — кричит Коля-капитан. — Мне еще надо масло сменить. Где электрики? Андрей, шурни на их!
Коля нервничает и снова запускает сирену.
— Брось, Никола, душу рвать.
— Порядок должен быть. Расписание. Или отвал — кому как вздумается?
Бегут электрики. И опять Коля ругается:
— Белая кость, че вы так долго? Жди вас тут! Отдавай чалку! Андрей, слезь с борта, че пялишься? За борт охота? Дед, ну скажи ему. А то несовершеннолетнего не повезу. А ты, бугор, тоже сядь как следует… Падай, падай, имать не стану. Вот увидишь, честно говорю. Не поддразнивай. Не было бы у тебя пацанов, черт тебя дери. Слезь с борта, кому говорю, не скалься!
Коля встает за штурвал и включает реверс. Но катер ни с места, только трясется.
— У вас совесть есть? — опять высовывается из рубки Коля. Задавили нос. Столкните или ступайте на корму.
— Окромя совести, — все есть, Коля! — хохочут мужики.
— Ну и кнут ты филонистый, кому сказал — слезь с борта!
— А ты, Коля, не переживай: пусть тонет. Бабу мы его возьмем в бригаду, а пацаны тебе достанутся.
— Бабу его каждый возьмет, а самого его никто и не вспомнит! — Последние слова капитана глохнут в реве реки.
Андрей машет рукой, и через минуту катер исчезает за поворотом.
— Ну что, проводил? — спросил меня Захар.
У Захара лицо — что луна — светится. Улыбка до ушей. Можно бы старшему машинисту и посерьезнее быть.
— Ты вот скажи, дед, как поставить гайку на поворотной цапфе? Не знаешь? И я не знаю, и никто не знает. Потому что крана нет. Лозунги есть, а крана вот нет. А что, может, братцы, на веревке поднимем, что мы выболели?
— Ну-ну, ты-то — известный силач. Вот если гайку подать, тогда я заверну ее, — сказал Славка.
Захар — здоровый парень, сгоряча подхватился, даже робу сбросил, а гайку подать так и не смог.
— Кишка тонка, — махнул рукой Славка. — Давайте домкраты.
— Видали вы его — граф. Пошли и принесем. Ничего себе гайка, тоже не выболела: слава богу, сто тридцать кг.
По-пластунски, на пупке, заволокли ее под экскаватор, вымостили на чурки домкрат, на домкрат подняли гайку, поджали к цапфе. Уже и рукавицы поскидывали. Крутим гайку час, другой. Вот уже и стемнело, распалили костры — подсвечивает, но гайку закусило — ни взад, ни вперед.
— Кто сегодня согрешил, признавайся и лучше отчаливай… Что, нет смелых? Ну тогда пошли, поедим каши, брюхо свело, — категорически заявляет Захар.
Идем по тропинке гуськом. Поравнялись с вагончиком.
— Стой, братцы. Кажется, пришли, — останавливается и крутит носом Захар. Заходим в вагончик и стучим в раздаточное окошко.
— Тетя Мотя, покормите передовиков!
— Да вы че, окаянные! Только заснула. Когда себе отужинали. Никакого порядку, прут, когда вздумается.
