Николай Погодин - Собрание сочинений в 4 томах. Том 3
Меллинген. А тот черноглазый мальчик?.. Я его впервые вижу.
Мисс Джойс. Тот мальчик делает шляпы. Он придумал новую ленту, и теперь он король шляп. Его предприятие выросло в пять раз. Сейчас он показывает девушкам, как танцуют чарльстон.
Меллинген. Что ни год, то новый танец. Я и не слыхал.
Мисс Джойс. Смотрите. Сейчас в зал входит самая счастливая пара этого сезона. У них была лучшая свадьба года. А тот красивый господин с горящими глазами, который как раз кланяется вам, — наш знаменитый ученый и друг Альберта Эйнштейна, доктор Притчард.
Меллинген. Ах, это Антуан… Я его знаю с детства.
Мисс Джойс. А вот и наш сенатор…
Меллинген (рад). Грубиян и забияка, как всякий свинопас с Дикого Запада. Рядом с ним как раз торговец свиными консервами со своей костлявой супругой.
Мисс Джойс. Любовница напротив. Смотрит на нас и прикрывается цветами. Прекрасна, как дьявол.
Меллинген. Вижу. Но дьявол все-таки прекрасней, когда он делается женщиной. У вас здесь весело. Дела идут — вот в чем суть. Мальчики делаются королями шляп, а свинопасы — сенаторами. Великая страна.
Мисс Джойс (прежним тоном гида). В углу с сигарой и пепел стряхивает на ковер…
Меллинген (в тон мисс Джойс)….ковру это не повредит.
Мисс Джойс…. мистический поэт. Представитель нашей художественной интеллигенции.
Сенатор подходит к Меллингену. Рукопожатие и хлопки по плечу.
Сенатор. Лучше сказать — художественной сволочи. Но, может быть, он славный малый, как всякий недоразвитый субъект.
Мисс Джойс. Напротив. Он очень развит.
Сенатор. Этого не может быть. Мужчина, если он нормально развит, стихов или романов сочинять не станет. Это дело недоносков.
Меллинген. Мисс Джойс, попросите сюда Притчарда.
Мисс Джойс уходит и немедленно возвращается с Притчардом.
Добрый день, док. Рад вас видеть. Садитесь. Говоря серьезно, это становится неприличным. Мистер Эйнштейн ставит меня в идиотское положение. Мне сказали, вы его личный друг?
Притчард. О нет… Он прислал мне отзыв о моих уравнениях, опубликованных в Париже. Мы переписываемся, и только. Дружба с ним была бы для меня высшим счастьем.
Меллинген. Может быть, и так. Но он ставит меня в идиотское положение. Мисс Джойс, выясните, куда же все-таки делся наш гость.
Мисс Джойс уходит..
Сенатор. Можно не возражать, если он набивает себе цену. Но, может быть, он ни во что не ставит этот прием?
Притчард. Я лично не знаком с великим физиком. И не знаю, как он держится в обществе.
Вбегает Фей. В руках туфли.
Фей (патетически). В этого человека можно влюбиться.
Меллинген. Ты сначала обуйся. И друзей надо узнавать.
Фей. Подожди, не мешай. (Окружающим.) Вы слышите? Альберт Эйнштейн, автор теории относительности, принял здешнего дворецкого Смита за хозяина этого дома. Они там долго и горячо беседуют, и оба в восторге. Я сняла туфли и ходила следом за ними. Безумно интересно. (Надевает туфли, Меллингену.) Здравствуй, Дизи, и не дуйся.
Меллинген. Здравствуй, детка. Дорогая, не надо делать все слишком по-американски. И не стоит раздувать недоразумения. Мы поставим великого ученого в неловкое положение.
Гости. Да-да…
— Не стоит раздувать.
— Не нужно его ставить в неловкое положение.
Сенатор. Видно, в приличный дом пришел впервые.
Фей. Он восхитителен, как ребенок… Так светятся глаза лишь у детей. Но ясность детских глаз — это отсутствие опыта, а глаза Эйнштейна — это неисчерпаемая мудрость. Я ошалела, когда он говорил Смиту о мирах. Оказывается, миры имеют свои биографии, свои лица, свой стиль… миры живут, как мы… как люди.
Меллинген. Фей, ты похорошела. Как идут дела любви? Пора бы замуж.
Фей. Ты, как всегда, неоригинален.
Меллинген. Трудно быть оригинальнее тебя…
Фей…. И я в него влюбилась.
Меллинген. Он, кажется, не так уж молод.
Фей. Люди, подобные Эйнштейну, не имеют возраста. Люди, подобные ему, вечно юны.
Вбегает великосветский репортер. В руке портативный микрофон.
Великосветский репортер. Черт знает что… Он не ученый! Такими ученые не бывают… Что о нем сказать… Мало того, что он не умеет отличить слуги от хозяина дома, он смахивает на обыкновенного коммивояжера.
Входит Эйнштейн. Молчание и любопытство всех. Ему страшно весело. Что-то его поразило. Оглядывается. Снимает очки, протирает. Снова осматривается. Пожимает плечами.
Эйнштейн (мягко и виновато). Господа… здравствуйте. Прошу извинить мою неосведомленность. Здешнего сотрудника я принял за хозяина этого дома. Господин Смит так дорого одет и великолепный собеседник.
Фей. Еще один анекдот прибавится о странном докторе Эйнштейне.
Эйнштейн. Разве?.. Впрочем, прибавится. Но как же нам исправить положение?
Фей (берет под руку Эйнштейна). Пойдемте, господин великий человек, знакомиться с хозяином. Он не так дорого одет, как его дворецкий, и неважный собеседник. Но он, скажу вам на ухо, он почти… или уже миллиардер. Этого пока никто точно не знает.
Эйнштейн. А вы?.. Простите. Вы дочь?
Фей. О нет! Не дочь и победнее. По сравнению с ним я нищая. Итак, беседуйте. Весь цивилизованный мир затаил дыхание и смотрит на вас двоих.
Меллинген. Благодарю, что вы приняли мое приглашение. Хотите виски, сода?
Эйнштейн. О да… конечно.
Воцаряется тишина. И сама собой возникает огромная пантомимическая сцена, когда на фоне толпы, горящей любопытством, ловящей каждое слово, муссирующей, неуемной, Эйнштейн беседует с Меллингеном.
Беседуя с вами… то есть там… с вашим дворецким… я страшно напрягался. И порядочно устал.
Меллинген. Поэтому теперь давайте поговорим без напряжения.
Эйнштейн (вдруг, заливаясь смехом). Я, наверно, скажу детскую фразу, но я ее скажу. Я впервые встречаю настоящего миллиардера. Мне хочется до вас дотронуться.
Меллинген (искренне весело). А мне — до вас. Знаете что? Давайте потрогаем друг друга.
Эйнштейн. Давайте.
Оба смеются.
Меллинген. Прощупаем друг друга.
Эйнштейн. Вот именно — прощупаем. Но вы действительно миллиардер? (В сторону Фей.) Эта девушка умеет пошутить.
Меллинген. Молодость… Все они у нас задорные. Я банкир. Но личное мое состояние не дошло до миллиарда. Мне делают рекламу.
Эйнштейн. Мне передавали, что вы — друг Франклина Рузвельта[51].
Меллинген. Да, мы давно знаем друг друга. Мы оба старые демократы. Теперь, когда он сделался президентом, я иногда информирую его о большом бизнесе. Как вам понравилась Америка?
Эйнштейн. Я не впервые здесь… И могу искренне сказать, что я люблю Америку. Один мудрый медик из Лондона мне сказал, что после пятидесяти лет ничего не меняют. А мне пришлось искать новое местожительство. Я приехал сюда как на родину. Навсегда.
Меллинген. У Америки много теневых сторон.
Эйнштейн. Это всегда так. Древние говорили, что рядом с добром живет зло, с теплом — холод, с водою — суша, со светом — тьма. С ничем — что-то.
Меллинген (мягко и с интересом). А ничто существует?
Эйнштейн. Конечно, существует и ничто.
Меллинген. Вы в бога верите?
Эйнштейн. О да.
Меллинген. А что такое бог, по-вашему?
Эйнштейн. По-видимому, то, что разлито повсюду как источник разума. Даже в пустоте.
Меллинген. Какой же это бог… что-то не то.
Эйнштейн. Это бог Спинозы[52].
Сенатор (прислушиваясь в стороне). Все-таки верит в бога.
Меллинген. Спиноза?.. Знаю… тот еврей, которого его сородичи отлучили и прокляли.
Эйнштейн. Да-да… Удивительное проклятие. Оно полно бессилия. «Да будет он проклят днем и ночью. Да будет проклят, когда ложится и когда встает ото сна. Да будет проклят при выходе и входе»… Очень много всего. Когда много слов, то мало силы.
