Владимир Курочкин - Избранное (сборник)
У профессора после долгого пребывания в душном помещении и от внезапной ходьбы учащается дыхание. И ненависть приливает к его сердцу. Толчки черной, гневной крови в венах будоражат его сознание. Он почти близок к нервному припадку. С ним, того и гляди, произойдет удар.
Все происходит недалеко от выхода на улицу. Профессор еще крепкий мужчина. Он хватает со стойки за горлышко бутылку с каким-то прохладительным напитком и неловко ударяет ею толстяка по голове, когда тот оборачивается, чтобы сказать очередную любезность, лживую как всегда.
Толстяк падает. В его глазах, наверно, красный туман и потом ему кажется, что он вертится вокруг головы, причем ноги ходят по большому кругу все быстрее и быстрее. Так, очевидно, теряют сознание. В зале смолкают сначала только те, которые сидят близко к выходу. А затем и остальные. Потом как после прерванной радиопередачи, шум возобновляется и становится очень сильным.
Когда входит милиционер, то высокий пожилой человек в черном костюме с уже посеребренными висками шагает к нему, как к избавителю. И только тогда он произносит, наконец, слово. Его нельзя разобрать, скорее всего это просто рыдание. Слезы освобождения.
В отворенные людьми двери врывается прохладный влажный воздух и шум весны. Это привет от сына.
1938Сложная история
Повесть
Варвара Николаевна Карташова была маленькая хрупкая блондинка с большими черными глазами. Это неожиданное сочетание темных глаз со светлыми волосами привлекало к ней всеобщее внимание. Мужчины, бегло ее оглядывающие, сначала всегда думали, что перед ними бесцветное и невзрачное белобрысое существо, такое обычное, с серыми или голубыми глазками и кучей веснушек. Но когда Варвара Николаевна внезапно оборачивалась и поднимала ресницы, то мужские равнодушные и порой даже снисходительные взгляды вдруг становились внимательными и предупредительными.
Но Карташову никак нельзя было назвать красавицей. Есть такие женские лица, которые при всех своих общих недостатках какой-то одной чертой обращают на себя внимание, заставляют задуматься и потом надолго остаются в памяти. Наоборот, часто так называемые «красивые лица» тускнеют и исчезают из сознания, как только перестаешь на них смотреть. И ни у одной женщины с таким лицом никогда не появляется мысль, что ей-то как раз и не хватает к ее безупречным и правильным чертам какого-нибудь самого обыкновенного курносого носика, при котором пропала бы сковывающая ее красоту холодность, и появилось бы то, что называется обаятельностью.
Когда Варвара Николаевна, если случалось, глядела на кого-нибудь пристально, то никому уже не приходило на ум критиковать ее не слишком правильной формы нос и не очень-то четкого рисунка губы, ее небольшой рост и внешнюю хрупкость. А если некоторым Карташова все же и не нравилась, то эти люди все равно долго помнили ее глаза и не однажды себя спрашивали, что же их так поразило в ее взгляде. Ее глаза смотрели на окружающих с какой-то особенной серьезностью, которая свойственна людям, очень углубленным в себя. Но ее взгляд не казался от этого безучастным; напротив, она глядела в лицо прямо, со вниманием и смелостью. Новые знакомые Карташовой всегда старались поскорее заговорить с ней, чтобы узнать, какие же слова произнесет эта женщина с таким глубоким взглядом. Им казалось, что мысли Варвары Николаевны, рождаясь, тотчас отражаются в ее глазах. И тогда они думали, что вот-вот сейчас-то им и доведется узнать что-то очень для них важное, волнующее и, несомненно, остроумное. Варвара же Николаевна говорила самые обычные фразы, смеялась и шутила, как любая неглупая женщина, знающая меру своим словам и поступкам. Она не подозревала, какие большие надежды возлагают на нее ее знакомые, и вела себя чрезвычайно просто и скромно. А собеседники после этого не разочаровывались и, уповая на будущее, считали, что когда-нибудь они все же разгадают эту «интересную» женщину, увлекшую их своими светлыми волосами и черными и, как им уже потом начинало казаться, загадочными глазами. И они ни за что не сознавались, что это лишь плод их собственной фантазии, выдумка, которой готов развлекать себя каждый мужчина, знакомящийся с некрасивой, но умной женщиной.
Варвара Николаевна, пользующаяся таким значительным успехом, обычно очень ей льстившим и приводившим ее в хорошее настроение, за последнее время была сильно озабочена и расстроена своим глубоко интимным, личным горем. Она расходилась с мужем. Так, по крайней мере, она думала, потому что настоящего объяснения между супругами еще не происходило. Он покидал ее, а попросту говоря, бросал, ради какой-то другой, незнакомой ей женщины, о которой она очень мало слышала и только догадывалась. Муж ни словом не обмолвился о дальнейших их отношениях. Он, видимо, хитрил, а время шло, и Варвара Николаевна чувствовала себя преотвратительно.
Варвара Николаевна все еще на что-то надеялась, о разрыве не хотела и думать, гнала от себя эти мысли, называла их вздорными и пустяковыми. И муж был для нее еще близким человеком, таким понятным и дорогим другом. Лишь однажды, задумавшись серьезно над тем, что так ее мучило и чего она так боялась затрагивать в мыслях, Варвара Николаевна внезапно поняла, что все рушилось, летело вверх тормашками и вокруг уже оставалась пустота одиночества. И самое удивительное было то, что она вдруг слишком явственно ощутила, как с какой-то неподдающейся измерениям скоростью увеличивается этот роковой разрыв между нею и человеком, считавшимся самым для нее близким на свете. А может быть, этот разрыв между ним и ею был уже и тогда, когда они только что познакомились? И им, может быть, и не стоило жить вместе, или ей следовало самой покончить с этим гораздо раньше?.. И мысли, которые Варвара Николаевна раньше с гордостью гнала от себя прочь, теперь, как бы в отместку, кинулись разом на нее и закрутили ей совсем голову.
Все произошло случайно, неожиданно и как-то даже глупо… Все выяснилось, как поняла всеми своими чувствами Варвара Николаевна, именно сегодня – 18 июля. Она с утра, встав пораньше и осторожно одевшись, чтобы не будить своего четырехлетнего сына Юрика, отправилась на почту звонить мужу в Москву. В эти ранние часы пригородная линия была свободна, и Карташову быстро соединили с телефоном ее квартиры. Алексей Федорович Карташов был еще дома. Он встал и, видимо, торопился на завод.
– Здравствуй! Это я – Варя. Ты приедешь сегодня на дачу? – спросила она, волнуясь и прижимая трубку как можно крепче к уху, надеясь, что от этого исчезнут все шумы и трески телефонной сети.
– Я? Не знаю… Очевидно, нет. Видишь ли… – и Карташов закашлялся, как школьник, который не приготовил урока.
Алексей Федорович не был на даче уже целую пятидневку и в этот выходной день, как видно, думал тоже остаться в городе.
– Я все вижу и все знаю! – не выдержала Варвара Николаевна. – Это только ты можешь думать, что я ни о чем не догадываюсь… Но я не слепая. Вот что!.. Ты только скажи мне теперь прямо. Это что – серьезно и окончательно?..
Она поплотнее прикрыла дверь телефонной кабинки, словно боялась, что ответ мужа услышат находившиеся на почте посторонние люди. Но Карташов ничего не ответил ей на этот вопрос. Вместо этого, глубоко вздохнув и приблизив очевидно рот совсем близко к микрофону, он заговорил быстро, спеша уложиться в полагающееся для разговоров время. Он осыпал ее упреками, предъявлял ей различные требования, что-то лепетал о своей скованности и отсутствии личной свободы, наконец, перешел к завуалированным угрозам. Каким?.. Варвара Николаевна так и не поняла. Она теребила телефонный шнур и, как рыба, выброшенная из воды на воздух, только раскрывала рот, не имея никакой возможности остановить этот поток негодования, такого бурного, что появлялись сомнения в его искренности.
– Говорите? – раздался в это время бесстрастный голос телефонистки.
– Да, да! Говорим, – ответила Варвара Николаевна.
И покраснела. Ей стало больно и досадно на мужа за то, что он так безжалостно, не считаясь с ее стыдливостью, раскрывал для всех, кто случайно мог их слышать, такую неприятную семейную историю. «Предатель, предатель, – подумала она, – нужно, чтобы он сейчас же, сейчас же замолчал!..» Ее охватили злоба на мужа и нетерпение. Она не хотела уже больше слышать его голос и крикнула в телефон:
– Перестань, перестань сейчас же! Я уже все это слышала! И не один раз… Мне теперь совершенно ясно, как ты меня уважаешь… Если ты сегодня же вечером не приедешь, чтобы говорить со мной лично, а не по телефону, то я буду знать, что все навсегда кончено. Все, все! И навсегда!.. Вот что!..
Варвара Николаевна может быть и еще что-нибудь сказала бы, но тут их прервали. Вместо грубоватого голоса мужа, она услыхала звонки и приглушенный женский голос, выкрикивающий где-то: «Три ноль один, два три ноль один же!..» Она чуть не расплакалась не то от радости, что теперь все ясно, не то, наоборот, от того, что еще ничего не было известно. Но, вовремя вспомнив об угрозах мужа, подумав о том, как это с его стороны гадко и что она-то себе никогда ничего подобного не позволит, сдержала слезы. Она тихо повесила трубку и вышла из кабинки. Очень удивилась, что проговорила не больше трех минут. Долго, почти машинально водила рукой в кармане, разыскивая серебро для уплаты за разговор, и обдумывала, что ей нужно сейчас купить на станции, чтобы потом лишний раз не ходить. Выйдя из помещения почты, она купила свежую газету, сахар и пошла домой, удивляясь своему спокойствию. У нее даже не дрожали руки, как это обычно бывало после крупных разговоров с мужем. «Это все потому, – думала она, – что теперь для меня все ясно. И я знаю, как теперь поступить и что сделать».
