Владимир Курочкин - Избранное (сборник)
Профессор неожиданно бросает своих выдуманных слушателей. Паутина? Руки его собеседника неторопливо барабанят по краю стола. В зале звучит старинный вальс. Руки с желтоватыми волосиками на пальцах ловят ритм музыки. Паутина! Маленький деятельный паучок! Пауки! Далекие университетские воспоминания: Araneina из тонкой и липкой паутины искусно устраивают довольно крепкие тенеты, которыми и ловят себе добычу. Жертвам редко удается самостоятельно вырваться из силков.
Мысль перескакивает на литературу. Припоминается один из страшных рассказов Уэллса о долине пауков. Литературный образ плотнеет и становится объемным, почти реальным. Вот теперь он в состоянии двигаться и издавать звуки.
– Вот что, – говорит толстяк. – Мне все это ужасно наскучило. Скажите все-таки, зачем мы сюда пришли, а?
«Зачем я пришел, неоднократно вызываемый тобой по телефону? Пришел разделаться, наконец, со всем этим делом. Я хочу сказать – нет!
Но, может быть, я буду еще умолять тебя оставить меня в покое. Нет, я просто разорву одним ударом тенеты. Или вот что: попрошу это сделать других.»
– Вы молчите, профессор? Может быть, вы задумали что-либо не джентльменское, а? Недаром вы думали об охоте.
«Как это ужасно. Падать в скрытую западню и даже слышать шелест ветвей, расступающихся под твоим телом.
– Очевидно предательство. А? Так я и думал. Но, коллега, только вам же будет хуже от этого. Там спросят: а где вы были раньше? Там всегда это спрашивают!»
В минуты отчаяния ищешь сочувствия. Хотя бы в чужом взгляде. Но кому я нужен в этом зале?
– Да нет, вы просто шутите. Вы шутите, профессор. А? Играете в молчанку. Да? В прятки? Ау ау, ищите меня! Ну, хорошо. Я понимаю, что это трудно. Мы пойдем на уступки. На время оставим вас в покое. Пока мы от Вас ничего не требуем. Вы слышите? Это же замечательно. А?
Кто знает из всех сидящих в зале, что в этом углу совершается злодеяние, которому нет равных в мире. Совершается гнусность, предательство.
– Ну, соглашайтесь, а? Ни одна душа не узнает об этом.
Сам виноват в том, что никто не знает. К чему промедление? Уже сколько времени идет незаслуженное испытание совести. Зачем? Стоит встать и, подняв руку, указать на толстяка – его сейчас же разнесут на клочки даже эти люди, которые кажутся занятыми только своими делами. Тут же в зале! У них хватит на это сил и решимости. Решайся! Иди и покончи со страхом.
– Ну, решайтесь же, профессор. Соглашайтесь, а? Вы так страшно молчите, что меня продирает по коже мороз. Один мой приятель точно так же молчал, когда его жена убежала с другим. Но у Вас ведь на этот счет все благополучно?
Решусь, решусь. Проклятый паук! В конце концов, мы точно не знаем, когда наступает кризис болезни, и освобожденное от недугов тело приобретает свою прежнюю гибкость, и душа открывается вновь навстречу светлому и радостному. Если не вчера, то сегодня? Сейчас начало апреля.
– Хорошо, профессор. Сегодня я не требую от Вас окончательного ответа, – говорит толстяк, – я понимаю, что это трудно. Нужно учесть все обстоятельства. Да? Во всяком случае через два дня должен быть ответ! Не позже, иначе мы примем меры. Вы понимаете. А?
Толстяк встревожен молчанием собеседника. Ему надоело это нелепое времяпрепровождение с молчаливым человеком, которого он заставляет быть предателем. Это очень легко и в то же время страшно трудно. Целая наука. Все связано с риском. Если собеседник избегает взгляда – значит, он боится. Но почему же тогда он упорно молчит? Значит, у него есть что-то на уме, и он не рискует выдать себя. Следовательно, его надо остерегаться и внимательно следить за его действиями. Но в то время его нельзя бросить, не доведя дело до конца, потому что приготовленная и неиспользованная ловушка опасна. В нее обязательно попадешь сам. Это закон! Оттого-то и придется еще крутиться с этим незадачливым профессором, который тянет, мямлит и боится сунуть голову в петлю. Значит, опять предстоят хлопоты, заботы и страхи о провале. Приходя к такому выводу, толстяк сжимает кулаки. К его устоявшимся и неглубоким чувствам примешивается злоба на профессора. И это, пожалуй, самое сильное внутреннее движение за весь вечер заставляет его даже легонько скрипнуть зубами. Так он обозлен. Потом он вежливо приглашает официанта и расплачивается с ним.
Сейчас начало апреля! Профессор вспоминает о том, что скоро должен приехать из экспедиции его младший сын. Как все забывается, самое желанное, под влиянием бурных течений жизни. Из водоворота воспоминаний могут появиться иногда: разговоры, отрывки рассказов, забавные случаи, но нет самого главного. Оно выскакивает неожиданно. То, ради чего ты вообще существуешь. Сын! Вот, оказывается, из-за него-то и следует сейчас же, скорей разделаться с тяжелым гнетущим кошмаром. Оборвать паутину! Если даже поздно – пусть. Понесет заслуженное наказание? Все равно! Только бы иметь возможность чувствовать себя чистым перед сыном. Этот младший сын не совсем путевый. Так считают родственники. Он не образован, как старший, и не имеет перед собой блестящей будущности. Он никогда не станет профессором. Но он – сама жизнь, обнаженная, без покровов. Когда он возвращается из какой-либо своей поездки в Уссурийский край или на Камчатку, или в Туркестан, он притаскивает на своих грубых одеждах в квартиру запахи тех краев, в которых побывал. Приторные или острые, одуряющие или просто противные, как, например, запах неотделанной кожи зверя с оставшимися еще на ней волокнами омертвелых мышц. Все они напоминают, что есть такие места, в которых человек особенно должен быть здоровым и несгибаемым, непривередливым и стойким, и еще таким, чтобы жить там, выдерживать и холод и жару, добывать себе пропитание и работать, производить изыскания и думать, строить города и подчинять себе природу, не забывать читать книги и еще быть всегда настороже. Это наиболее существенное – быть настороже. И во сне и наяву! Чутко прислушиваться, дремля у костра, к шагам зверя, а главное хорошо распознавать намерения окружающих тебя людей. Быть следопытом! Сам он не был следопытом, не был настороже. Вот и получился кошмар!..
– Идемте, дорогой мой друг, – говорит толстяк. – Пора по домам.
Он улыбается, встает и проходит вперед, показывая рукой путь к выходу. Профессор тоже встает и идет за ним. Он видит его светло-коричневую спину и рыжеватый затылок. Толстяк идет, самоуверенно покачивая из стороны в сторону свое короткое туловище. Иногда он оборачивается и, улыбаясь, делает рукой ободряющий жест: «Ничего, мол, все перемелется!» Паук! Цепкий и страшный!
Что нужно этому человеку, чуждому, без родины, без веры даже в самого себя? Возможно, сомневающемуся в существовании каждого своего черного дня, но без колебания проделывающего свое грязное дело? Вот он передвигается впереди на своих клейких и цепких лапках. Он полагает, что я иду за ним, уже покоренный и безвольный, как жертва. А может быть, напротив, он уверен в обратном и только не подает вида, чтобы не сбить с толку свою добычу. Но тебе это не удастся, – у меня уже твердые шаги. Движение вывело меня из оцепенения, и я знаю, что теперь хочу. Пойду и расскажу все. Мне помогут разорвать твою мерзкую паутину.
Профессор проходит мимо столиков, обходит некоторые из них, следуя за толстяком. И для него как-то неожиданно пропадает ощущение того, что он идет по залу. Точно рядом с ним идет его любимый сын. И они пробираются где-то в зарослях по охотничьей тропе, известной немногим. Может быть это вино? Возможно. Но они идут с ним рядом, как ходили изредка по улицам Москвы, когда приезжал сын. Оба высокие и довольные своим здоровьем. Кажется даже, что касаются друг друга руками. Они идут за зверем. Он исчезает впереди, мелькая на поворотах рыжевато-бурой шерстью. За ним! Это тот, которого иногда его сын случайно выслеживает и на узких тропинках находит его вороватые шаги. Это тот, к которому чутко прислушиваются и еще дальше, уже у самых краев зарослей, топей и лесов, у самых границ страны, специально обученные на такого зверя охотники. Ему не дают пройти. А если уж он прополз, обманув самых искусных в этом деле, то берегись тогда его и ожидай с ним встречи в самых невероятных местах. И не отпускай тогда его. Ни за что не давай ему снова уйти!
У профессора после долгого пребывания в душном помещении и от внезапной ходьбы учащается дыхание. И ненависть приливает к его сердцу. Толчки черной, гневной крови в венах будоражат его сознание. Он почти близок к нервному припадку. С ним, того и гляди, произойдет удар.
Все происходит недалеко от выхода на улицу. Профессор еще крепкий мужчина. Он хватает со стойки за горлышко бутылку с каким-то прохладительным напитком и неловко ударяет ею толстяка по голове, когда тот оборачивается, чтобы сказать очередную любезность, лживую как всегда.
