Владимир Курочкин - Избранное (сборник)
– Пожалуйста, профессор. А я за это время сведу кое-какие счеты с этой закуской.
«И каждый сошедший с этой прямой тропинки в сторону»… Пока еще милостиво разрешили подумать… «Наверняка попадает в западню». Это отправной пункт. Мысль всегда начинает разворачиваться, оттолкнувшись от какого-нибудь определенного, глубоко запавшего в память, – но не исключено – возможно и вздорного представления о жизненных явлениях. Мысль сама потом разберется и отбросит ложное. Несомненно сейчас лишь то, что он попал в беду. Это происходит в тебе тогда, когда ты думаешь, что уже избавлен от неожиданностей. Когда рассчитываешь, что все налажено на твоем жизненном пути. Ты перешагнул через какой-то возрастной предел, после которого наступает почти библейская уверенность в поступках. Ты даже ощущаешь, как твои мысли весомы. Этому научил тебя твой жизненный опыт. Давно, когда у тебя еще только возникали первые представления об этике и морали, когда ты ощупью распознавал, что хорошо и что плохо, что добродетель и что преступность, у тебя были и сомнения и борьба. Ты не знал, к чему и как присоседиться. Потом ты сумел перешагнуть через трещину, которая внезапно разверзлась поперек твоей дороги, ты познал законы семьи и не ушел к любимой женщине из-за того, что у тебя уже были дети. Это было записано тобой в актив самому себе за ясное представление о дурных вещах. И после этого ты уже был как Бог, у которого всегда имеются под рукой истины и незыблемые законы, на основании которых можно что-то совершать, а что-то нет. Да, но это уже не так плохо. Я никогда не откажусь от своих представлений о мире! И не отрекусь от своего прошлого. Я просто в растерянности перед настоящим. Как это ужасно, что Константин Александрович Голубев потерял под ногами устойчивую и прямую тропинку и шагнул в сторону от нее на один шаг. И этого уже достаточно, чтобы тебя осудили и пригвоздили к позорному столбу. За то, что не сумел быть вовремя стойким и твердым. Позволил себе сомнение, и не вознегодовал по-настоящему и вовремя. Может быть, ты боялся? Да, пожалуй, это именно так. Тут опять встала перед тобой твоя семья? Верно, верно! Но разберись тогда. Может быть, ты неверно думал за всех членов семьи и зря боялся?
Профессор дальше размышляет о своей семье. В дымном зале он сидит, пригорюнившись, за столом в очень чуждой для него обстановке и смотрит невидящим взглядом на соседей и потом вдоль стены на других посетителей. Некоторые из них неестественно резко встают, нагибаются над столиками, качаясь, накреняются вперед и со смехом опять садятся, внезапно и безвольно, как падающие мешки. От этого стулья трещат и наклоняются в сторону. Большинство же спокойно сидит и толкует о своих делах. Ничего не замечает профессор, даже добродушного толстяка. А тот, увлекаясь пищей, не выпускает из-под своего контроля собеседника.
Размышляй, размышляй. Я вовремя тебя одерну, если замечу, что ты слишком увлекся опасными для меня мыслями!
Профессор рассуждает с самим собой. Оказывается, нужно знать точно, когда необходимо сказать «нет» и когда это поздно произнесенное слово будет уже равносильно согласию. Большинство ошибок в поведении человека проистекает от того, что теряется представление о взаимодействии совести и времени. С совестью нельзя вступать в сделку. Это очень древнее и даже банальное правило. Но, к сожалению, мы часто ловим себя на том, что взвешиваем, что лучше – маленькое наказание или маленькая нераскрытая подлость? Этим самым мы уже совершаем большую подлость. А ведь казалось бы просто: решать без промедления, действовать всегда наверняка! Вот почему часто негодяи, решительно и вовремя сказавшие «нет», кажутся добродетельными людьми.
Профессор глядит при этих мыслях на руки толстяка, которого он считает прожженным мерзавцем, и опять разговаривает с собой: «Так, профессор, так! Думай о добродетели, размахивая ногами в западне, потому что ты влетел туда прямо головой. Почему ты попал туда? Из-за торговли с совестью? От страха? Из-за промедления в своих действиях? Да, да! Из-за всего этого».
Он снова глядит в зал и в душе обращается к посетителям, как к студентам с кафедры: «Представьте себе на некоторое время честного человека – Голубева. Профессора, который любит свое дело, неплохо преподает органическую химию и размышляет изредка над чисто практическими проблемами химии по просьбам своего старшего сына, инженера большого и важного завода. Пока все в порядке вещей! Профессор любит думать над этими вопросами в своем кабинете или на улице. Очень приятно, когда сыну помогаешь. Дальше так: этот сын его очень занят, второй где-то бродит по стране со своими клетками, остается только дочь, тоже горячо любимая, которой и делаются все поблажки, исполняются все ее желания. Представьте: надутые губы дочери и ее сердитые глаза при отказе его, профессора, явиться на какой-то вечер какого-то семейного праздника какой-то десятой тетки. Попробуйте отказаться! Он едет туда после работы. Опаздывает, спешит. Там уже ждут его жена и дочь. И дочь так хочет всем показать своего знаменитого и моложавого отца. Но здесь начинается недозволенное!..»
– Ну что же, профессор, мне уже скучно, – говорит в это время толстяк.
Не перебивайте меня, пожалуйста! – отвечает тот.
«…Да, уже недозволенное! В его рабочем портфеле лежат кое-какие бумаги, на которых набросано несколько формул и химических значков – плоды размышлений по заданию сына. Да, их нужно было бы порвать. Но слушайте дальше! Все в восторге. Начинаются разговоры, знакомства, дочь таскает отца из угла в угол. И тут является на сцену Максим Максимович Красавский. Добродушный толстяк с нелепой, явно надуманной фамилией. Конечно, очень рад знакомству. Как же, как же, слышал! Приветствует, трясет пальцы своими пухлыми руками и не хочет отпускать. Начинает что-то говорить. Того гляди, возьмет за пуговицу сюртука. Из всей этой болтовни узнаешь только то, что он заместитель директора какой-то холодильной фабрики. Хотите мороженого? Если нужно, то будет можно достать и торты, и пломбиры, все, что есть самого лучшего и свежего! Страшно надоедает. До раздражения. Ведь говорить необходимо ровно столько, сколько нужно для того, чтобы не казаться глупым, но и не больше, чтобы не выглядеть болтливым дураком. Возможности освободиться от болтуна нет. Он торчит весь вечер около вас. Знакомится с женой и дочерью. К сожалению, очаровывает их. И потом начинается. Через неделю после этого вечера звонок: «Как, не забыли? Да, это я!» Заходит в гости. Один раз, второй. Разговоры о мороженом. Через некоторое время приходит посыльный с фабрики. Приволакивает какие-то замороженные сладости. Просит расписку в том, что получили посылку. Домашние дают. И так продолжается дальше. Все теснее знакомство. Все больше мороженого. Так нужно же все это оплатить? Да нет, что вы! Это же ничего не стоит. Это же пустяки. Сочтемся потом. В следующий раз! Так тянется месяц, два, три. Все как будто благополучно, но наступает катастрофа. Здесь основной момент трагедии. Внимание!»
Профессор трет свой висок и опять возвращается к воображаемым слушателям.
«Вы представьте себе кабинет. Не совсем уютный кабинет химика. Единственно, что располагает к себе – это книги и кожаная мебель. Остальное – стекло: холодное и безразличное. Мрачный свет. И два собеседника в креслах. Немного рембрандтовский колорит, не правда ли? Черная кожа и белые пятна – руки и лица. Болтун трещит вовсю. Слушатель его терпелив. Он решил узнать, какие еще цвета есть в спектре глупости. Просто опыт. Часто низость мы познаем неожиданно и тогда это ошеломляюще. Все равно как величайшее открытие во время незначительного эксперимента. Так вот, толстяк внезапно умолкает. Он вынимает из кармана несколько бумажек и жестом фокусника, не допускающего никаких подозрений со стороны почтеннейшей публики, показывает их собеседнику. Вы видите, профессор, этот документ? Да? Прекрасно! Мы благодарны вам за сведения о новых работах на заводе вашего сына. Это ясно вот из этих бумажек. Узнаете? А это вот ваши расписки! Мы приносим извинение, что пока оплатили все натурой – торты и мороженое. В дальнейшем, надеемся, вашу работу для нас оплачивать наличными. Чудовищно! Не пытайтесь что-либо придумывать. Все это – жест картежника с веером карт – пошлем, куда следует. Чудовищно! Всего доброго. До следующей встречи. Чудовищно! Толстяк уходит. Он доволен эффектом. В передней щебечет с женой честнейшего человека Голубева, у которого удачно украл бумажки. А его собеседник вместо того, чтобы сказать «нет», взяв хотя бы для этого трубку телефона, делает нечто абсурдное. Он спешит на кухню и в ярости выбрасывает на помойку остатки пломбиров. Это весь его протестующий жест. Как это нелепо – он разберется гораздо позже. Так вот всегда думаешь, что есть еще какие-то маленькие, удобные лазейки, через которые можно выползти из-под обрушившейся на тебя беды. Ждешь: вот-вот твой глаз их обнаружит, и не принимаешь серьезных мер. Так здоровый человек, заболев внезапно ужасной болезнью, с надеждой смотрит на свои еще крепкие, неразрушенные мышцы и не верит, ни за что не хочет верить в болезнь, поразившую его изнутри. Он медлит и многое упускает. Нельзя, никогда нельзя давать преступлению обворачиваться как кокону паутиной времени! Паутиной, дорогие друзья!..»
