Григорий Терещенко - Гранит
— Да не поможет здесь никакой разговор — я-то Марченко знаю...
Григоренко слушал, и ему становилось горько. Ненормальный все-таки этот Марченко. Сойтись снова... Что это? Бессовестная игра или он что-то затеял?..
— Пойми, мои нервы могут не выдержать, — продолжала Оксана.
— Ну хорошо, хорошо, родная, будем искать другую работу.
— Я согласна на любую, хоть нормировщицей, только бы его не видеть.
Сергей Сергеевич не заметил, как перед ним появилась Верочка. Он поднял ее на руки.
— Ух, какая ты у меня тяжелая!
— А мне Иринка из лагеря открытку прислала. Посмотри, какая красивая. Читай!
— Верочка, ведь я тебе прочитала уже, — укоризненно сказала мать.
Девочка надула губки:
— Читала ты, а папа еще не слышал.
— Мы сейчас вместе прочитаем. Это какая буква?
— Это — «в», а это «е», — начала Верочка, но тут же вдруг спросила: — Папа, а кто зажигает звезды?
— Звезды? Те, что на небе?
— Вова Борзов говорит — космонавты. Не понимает он ничего. Звезды зажигаются от солнца. Правда?
— Правильно, доченька, от солнца! — сказал Григоренко и высоко подкинул Верочку. — От солнца. Все от солнца!..
6
Провожать Сабита в Новосибирск пришли только Остап Белошапка и Люба Зинченко. Люба сама предложила проводить.
На вокзале многолюдно. Когда едут студенты, всегда так.
На перроне было ветрено и по-осеннему холодно.
— Вдруг не справлюсь, — проговорил Сабит. — Вычислительный техника учить — не рахат-лукум кушать.
— В математике ты силен, справишься, — стал успокаивать его Остап.
Кожаный чемодан Сабита был непомерно большим. Солидный сверток нес и Белошапка.
— Поезд номер шестьдесят шестой Одесса — Москва прибывает на второй путь, — равнодушно произнес радиодиктор.
Сабит все время поглядывал на Любу, которая шла слева от него. Ему было приятно, что Люба провожает его, идет с ним рядом. Сабиту хотелось заговорить с ней, но нужных слов не находил. Многим казалось, что они полюбили друг друга. Когда Сабит думает о Любе, слышит ее имя, то сразу меняется в лице, сердце его начинает биться тревожно и радостно. Но стоит им только встретиться, как все куда-то уходит, и он не знает, о чем говорить с ней. Люба начинает казаться ему просто приятной, умной, но малознакомой девушкой.
— Ты пиши, Сабит, — сказала Люба и, пожимая его твердую ладонь, добавила: — О своих успехах пиши. Ведь ты будешь на передовой линии нашей науки.
Поезд медленно тронулся. Люба и Остап некоторое время шли рядом с вагоном и махали Сабиту, стоявшему в тамбуре.
— Придется мне все же вмешаться в ваши отношения, — сказал тихо Остап, когда поезд скрылся за поворотом.
Люба кинула на него испепеляющий взгляд. «Сейчас она мне задаст перцу!» — подумал Белошапка.
Но Люба спокойно спросила:
— Скажите, Остап Вавилович, что лучше: мало или совсем ничего?
— Смотря по обстоятельствам, — ответил он.
— При любых...
— Пойми же, Люба, ты вот так можешь пройти мимо своего счастья.
— Мимо настоящего не пройду, Остап Вавилович! А маленькое мне не нужно. Встречалось однажды такое... еще в техникуме. Нравился один парень...
— Ну и что же?..
— Возвращались мы как-то из кинотеатра, поздним вечером. В переулке нас остановили двое. Так что вы думаете: мой провожатый кинулся наутек. Осталась я одна перед двумя верзилами. Они подошли, посветили фонариком в лицо, сказали: «Нет, это не она». И ушли. Тогда только вернулся Владимир, так звали моего спутника. С тех пор я его возненавидела. Долго он за мною ходил. Сестру свою много раз для переговоров присылал. Стихи мне посвящал...
— Сабит не сбежит, — сказал Остап.
— Я не об этом. Ответьте прямо на вопрос: что лучше — мало или совсем ничего?
— Ну, что тебе сказать... — начал было Остап, но договорить ему не дал неожиданно появившийся на перроне Григоренко.
— Уехал!.. — запыхавшись произнес он. — Вот беда, не успел попрощаться... Я прямо с пленума горкома. Перерыв поздно объявили...
Глава двенадцатая
Зазвонил телефон. Это встревожило Григоренко: ни сотрудники, ни начальство из главка так поздно домой не звонили. От ночных разговоров Григоренко отвык, а тут вдруг повелительный голосок в трубке: «Вас вызывает Москва!»
Говорил начальник карьерного отдела Петров. Его интересовало одно: изготовление полированных плит.
— В сентябре план выполните? Говорят, вы людей с этого участка срываете?
«Не иначе, про монумент кто-то успел доложить. Надо же... Но это вовсе не отражается на плане. Не справляются резальные и шлифовальные машины. Все дело в них», — думал Григоренко, а сам говорил:
— Мы наращиваем темпы, Антон Власович, и скоро войдем в график.
— Здесь вот на вас, Сергей Сергеевич, заявление пришло, — словно между прочим сообщил Петров. — На имя министра.
После некоторой паузы Григоренко спросил:
— Кто же это постарался?
— Письмо подписано... инженерно-техническим работником вашего комбината.
— О чем конкретно жалоба?
— Заявление у начальника главка, — ответил Петров.— Сам я не читал. Соловушкин ознакомился и говорит, что дело скверное. Транжирите средства, передали автономную линию дробления щебня колхозам, разбазариваете фондовые материалы! Что за памятник вы взялись делать?.. Министр возмущен. Особенно передачей автономки и щебня колхозам. И это в то время, когда в министерстве не хватает щебня. Поняли? В общем — ждите комиссию или комплексную ревизию. Возглавит комиссию, конечно, представитель министерства.
Петров замолчал на какой-то миг, но миг этот показался Григоренко бесконечно долгим.
— Вы действительно передали колхозам дробильно-сортировочную установку? — нарушил наконец молчание Антон Власович.
— Передал Межколхоздорстрою. До весны. Она нам понадобится недели на две, не больше. В период перехода со старого вторичного дробления на новое. Потом демонтируем. А может быть, ее не следует разбирать? Согласно положению, я имею право передать установку в аренду.
— Этот пункт положения давно отменен.
В тоне Петрова почувствовались холодноватые нотки, и Сергей Сергеевич не мог не заметить этого.
— Ну что ж, готов отвечать! Что касается разбазаривания фондовых материалов и растранжиривания денег, то это, мягко говоря, преувеличение.
— Погодите. С Днепропетровским институтом договор о внедрении счетно-вычислительной техники заключили? Не так ли? Но не рановато ли комбинату браться за такое дело? А автомобильные шины Сажевому заводу продавали?..
— Да, договор заключил. И я имею на это право. Шины нам пришлось отпустить за сорокатонный кран... А сколько материалов мы получаем в разных организациях? Там об этом не написано?
— Не знаю. Комиссия будет выяснять, что брали, а что отпускали... Как семья, Сергей Сергеевич?
— Спасибо, все хорошо.
— Передайте привет жене. И извините за поздний звонок. До свидания!
Оксана была рядом. Она слышала разговор, но не все поняла.
— Что-то случилось, Сережа?
Как Григоренко хотелось сказать ей: «Я люблю тебя, ты мне нужна сейчас, как никогда!» Но он произнес совсем другое:
— Заявление на имя министра поступило. Будет министерская комиссия или комплексная ревизия.
— Я уверена, что у тебя все в порядке и тревожиться нечего. Не так ли?
— За исключением чепухи, Оксаночка!
— А я-то думала, что прошлогодние кляузы тебя кое-чему научили!
Григоренко задумался. Собственно, чему эти кляузы могли его научить? Если бы пришлось начинать все сначала, он поступил бы точно так же. Не иначе! Пускай бы писали, ругали, наказывали. Ничего не изменилось бы. Он и тогда был уверен, и сейчас, что именно так и нужно действовать.
— Эх, Сергей, Сергей, плетью обуха не перешибешь! — вздохнула Оксана. — Гамза, наверное, написал.
— Допускаю, что он.
— Ты его хоть на другую должность устроил?
— Работает старшим механиком на камнедробильном заводе. Большего ему доверить нельзя!
— Говорила тебе, не берись за гранитные плиты! Вот и результат — не получается... Переходящего знамени комбинату не дали, премию срезали. Попомни: и с художественной резьбой горя натерпишься! Другие не берутся, и ничего! — изрекала Оксана поучительным тоном, с непоколебимой убежденностью в своей правоте.
Григоренко чувствовал, что не в силах больше слышать такое. Еще мгновение, и он сорвется, резко выскажет ей все.
«Неужели она в самом деле считает, что счастье — лишь в покое и личном благополучии?» — с горечью подумал Сергей Сергеевич.
— Ладно, Оксанка, давай спать!
Григоренко потянулся к выключателю и погасил свет.
Тут же сверкнула молния, загрохотал гром. Усиливаясь, загудел за окнами ветер.
