Григорий Терещенко - Гранит
Тут же сверкнула молния, загрохотал гром. Усиливаясь, загудел за окнами ветер.
— Ожидали заморозков, а ударил гром, — произнесла Оксана. — Конец сентября...
Она умолкла, дыхание ее стало ровным. Но не спала. Разве уснешь в грозу.
После разряда молнии все погрузилось в кромешную тьму — не стало видно ни потолка, ни пола, ни обстановки. Крупная капля дождя ударилась в оконное стекло, за нею забарабанили другие. На город обрушился ливень.
Опять сверкнула молния. Сергей Сергеевич на миг увидел жену. Она лежала с открытыми глазами.
Небо гудело и грохотало так, словно кто-то гарцевал по железной крыше. «Это, наверно, последняя гроза,— думал Григоренко, а сердце тревожно билось. Вспомнились слова Оксаны: «Я уверена, что у тебя все в порядке и тревожиться нечего». — Ну на каком комбинате может быть «все в порядке»? В ноябре прошлого года Бегма допустил большой перерасход зарплаты. Людям платили за счет основного производства. А с шинами?.. Не отпустишь их, не получишь кран. Монтаж завода вторичного дробления, конечно, затянется... Автономную линию дробления отдал в аренду? Но она все равно простаивала. И потом, кому я отдал? Спекулянту, что ли? Государственному предприятию. В одной, стране живем! Ну ладно, хватит об этом! Вот и гроза прошла. Спать! Спать!..»
Но мысли Григоренко неумолимо, снова и снова возвращались к разговору с Петровым.
Забылся тревожным сном Сергей Сергеевич лишь глубокой ночью. Во сне его мучили кошмары. Он просыпался и лежал с раскрытыми глазами. Время тянулось невообразимо долго. Даже вставал покурить, чего с ним по ночам никогда не бывало.
2
Светлана обрадовалась, когда ее окликнул Ростислав Лисяк. Но виду не подала. Продолжала идти. Он преградил ей дорогу.
— Ты что, Светланка, так меня и не простишь?
«Светланка» — как приятно и нежно звучит это слово.
Никто еще, кроме Ростислава, ее так не называл. Ну как не простить, когда такие ласковые слова, такой открытый взгляд, искренняя улыбка. Даже домой к ней ездил, волновался...
— Мне нужно поговорить с тобою...
— Ну говори, — Светлана сказала это как могла спокойно, но все равно в ее голосе чувствовалось волнение.
— Не здесь. Видишь, людей сколько, — возразил Ростислав.
«Какие мы с ним разные, — подумала Светлана.— А может, именно это и объединяет любящих друг друга людей?..»
— Чего нам прятаться? Боишься, что нас вместе увидят?
— Может, чего и боюсь. Но только не этого.
— Вот не знала, что Лисяк еще и трус!
— Не надо так, Светланка. Я тебе должен сказать очень важное...
«Ну что он может сказать важного, предложит выйти за него замуж? Что еще?..»
Они шли рядом по широкой улице, навстречу дул холодный порывистый ветер. Еще позавчера лето отстаивало свои права громом и молниями, было тепло, а сегодня ночью все сковало морозцем.
— Холодновато! — сказала Светлана и поежилась.
— Может, в кино пойдем? Там все-таки теплее...— предложил Лисяк.
— Пойдем.
После фильма они пошли на набережную.
Днепр сейчас не переливался бликами солнца, не слепил белым серебром, а словно покрыт был застывшим свинцом.
Пройдет еще немного дней, замрет и речной порт. Но пока он живет. К его причалам жмутся десятки разноголосых судов. Портовые краны, будто гигантские жирафы, продолжают разгружать баржи. Вокруг стук, лязг, гудки...
По Днепру, дымя и погукивая, снуют юркие буксирчики, торпедами проносятся стройные глиссеры, у берега дремлют, прижавшись друг к другу, караваны барж.
Увидев фотографа, Ростислав предложил Светлане сфотографироваться. Сначала они снимались возле скульптур оленей на набережной. Потом около плакучей ивы, не успевшей еще сбросить свое убранство. А затем — возле розового гранита, на котором отмечался уровень воды в Днепре.
Осеннее солнце скрылось уже за крыши многоэтажных домов, а народ на набережной все прибывал и прибывал.
— Люблю здесь ходить летом, — сказала Светлана. — Ты историю Днепровска хорошо знаешь? Был в домике, в котором жил Суворов?
— Был. Знаю даже, что он командовал Днепровской дивизией. Да здесь любая улица — живая история: Шевченко, Пушкина, Горького, Котляревского... А названы улицы так потому, что все эти люди побывали здесь. Ведь городу более четырехсот лет.
— А вот улицы имени Петровского нет. Хотя он раз семь приезжал в Днепровск.
— Зато новый Дворец культуры назван его именем. Постой... И улица Петровского есть. Точно! Она идет параллельно улице Ленина.
— Правда? Вот не знала.
— Ты не замерзла?
— Нет. Походим еще.
Прошли мимо памятника Ленину. Постояли молча около него. Затем пошли к троллейбусной остановке.
— Вон в том доме, — Ростислав показал на четырехэтажное здание с большими окнами, — в двадцатом году размещался штаб 14-й Армии, который имел прямую связь с Москвой, с Лениным. Сюда приезжали Сталин, Буденный, Ворошилов... А в музее Антона Семеновича Макаренко ты была?
— Была.
«Когда же он начнет свой важный разговор?» — недоумевала Светлана.
Сели в троллейбус, шедший к комбинату. Правда, троллейбус до комбината не доходил. Около километра нужно было пройти еще пешком. Но что такое километр, когда вдвоем идешь? Прогулка, да и только.
Но вот они и в комнате Ростислава. Сначала Светлана ни за что не хотела заходить. Потом согласилась — на минутку. Должен он наконец сказать ей то, что собирался.
— Фу, как заправлена у тебя кровать?! — переступив порог, удивилась Светлана. — Просто срам! А на столе что творится! Кто же все так оставляет?!
— Вчера день рождения отмечали, — попытался оправдаться Ростислав. — Двадцать пять стукнуло...
Стол был уставлен пустыми бутылками, стаканами, грязной посудой — следы вечеринки.
Светлана принялась наводить порядок. Ростислав неуклюже ей помогал.
Не прошло и получаса, как комната преобразилась, стала неузнаваемой. Повеяло уютом. Вот что значит — женские руки!
Светлана села у стола. Ростислав пристроился рядом, взял ее за руку.
— Только без этого! — отдернула руку Светлана.
— Знаешь, мы скоро расстанемся, — волнуясь произнес Лисяк.
— Не понимаю, о чем ты? Мы разве сейчас вместе...
— Нет, не вместе... Но я не хотел калечить тебе жизнь... Понимаешь, я еще в долгу перед государством.
— О чем ты? Не о том ли суде? Но тебя ведь оправдали...
— Да нет. Еще до того дела я совершил преступление, понимаешь? И вот я решил сознаться. Лучше отбыть положенное наказание, чем всю жизнь мучиться. Особенно последнее время я просто места себе не нахожу...
— Ты серьезно?
— Да. Во вторник решил идти к прокурору.
— А когда это было? Давно?
— Да, давно. Но раньше я об этом не хотел думать. Теперь вот решил: сознаюсь во всем и... будь что будет!
— Но тебя могут осудить?
— Конечно.
— Не ходи, Ростислав. Не нужно. Зачем самому идти? Подумай и обо мне!..
Светлана замолчала, сидела тихая, грустная. Она всего ждала от Ростислава, но только не этого. Его осудят. Он, оказывается, совершил преступление, которое не раскрыли, которое давно забыли. «Поэтому, наверно, он и со мною не хотел встречаться. А я-то думала...»
— Может, все же не пойдешь?
— Не могу, Светик! Не могу!..
— Я буду ждать тебя, Слава!
— А если надолго меня?..
— Сколько бы ни было. Только дай слово, что ко мне вернешься.
— Родная моя!.. Ты самая дорогая для меня!
— Я не могу... я пойду, — сказала Светлана, сдерживая подступившие к горлу рыдания.
Ростислав поднялся и пошел следом за ней, но Светлана остановила его:
— Не надо, не иди за мной. Меня ждут девчата... Я приду... Вечером... Ты будешь один?
— Один. Ребята поехали домой, в село. Буду ждать тебя, Светланка! Мне нужно так много тебе сказать!
Ростислав хотел обнять Светлану, но она быстро открыла дверь и вышла в коридор.
3
Когда Файбисович вошел к Григоренко, лицо его светилось улыбкой.
— Сергей Сергеевич! Отгрузили!
— Что отгрузили? — спросил с недоумением Григоренко.
— Пихту, конечно! Два вагона!
Нелегко было Льву Давидовичу выполнить это задание. Оказывается, в Госплане пихту по кубометрам делят. Вагонами отправляли только в Тольятти, на автомобильный завод. А теперь — лишь на КамАЗ. Всем остальным отпускают контейнерами. Как он слышал, на автомобильном заводе в Тольятти по цехам на автобусах ездят. Даже остановки есть, как на городских улицах. Конвейеры там по два километра. Попробуй походить туда-обратно. Там что ни цех, то целый завод. Но полы выстланы брусками пихты. Представить невозможно, сколько пихты пошло на это?! Но директор почему-то и не спрашивает Файбисовича, каким же образом он достал такую ценность. А сколько ему пришлось побегать... Да, Лев Давидович вправе ждать похвалы. Но директор почему-то сидит и молчит. Видимо, другие мысли его беспокоят.
