Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум
(Не удивляйтесь, дорогой читатель, в те годы партийцы во время отпуска не освобождались от общественных нагрузок. Калугин и сейчас, в дни каникул, ловил беспризорников, содействовал автопробегу, рыскал в поисках вагонеток: все губкомовцы помогали восстанавливать промышленные предприятия).
Он бросил взгляд на памятник Родине и глазам не поверил: мальчишки исчезли вместе с лестницей и палаткой. До чего же проворные, бесенята!
Захрипел длинный, с квадратным раструбом громкоговоритель, установленный на здании губкома. Радиостанция «Коминтерн» сообщала точное московское время.
Все намеченное выполнено за полчаса. И, выйдя из парадной губкома, он направился к центру Кремлевской площади, где возвышался гранитно-бронзовый монумент со множеством фигур. А рядом с решеткой увидел странную особу. Молодая женщина в белом перемахнула через кольцо ограды, шагами измерила подножие памятника и вынула из бисерной сумочки сиреневый блокнотик.
Такое впечатление, словно город уже запрудили иностранные машины. Вот из комфортабельного лимузина вышла леди осмотреть русское чудо. Она заставила новгородца вглядеться в микешинское творение, похожее на шапку Мономаха.
Еще ребенком Николка подбегал к высокому изваянию с такой непосредственностью, словно перед ним горела нарядная елка с новогодними игрушками.
Затем Коля по статуям наглядно изучал историю России: за каждым героем закреплял даты, события, биографии. Гимназиста прозвали Карамзиным.
А приезжая на каникулы, семинарист изучал бронзовую летопись как победное вторжение жизни в мир художественной пластики. Когда же молодого революционера выслали в Новгород, то громадный конус монумента чудился ему набатным колоколом: здесь все напоминало о мятежах, восстаниях свободолюбцев.
Еще больше заострила его взгляд первая русская революция: на пьедестал Родины он мысленно возвел Пугачева, Радищева, декабристов и Герцена.
Гражданская война надолго разлучила его с родным городом. И вдруг на Дону он, председатель военного трибунала, изъял у белогвардейца бумажные деньги с изображением памятника Тысячелетию. Даже Деникин знал, что Русь — монумент, но белому генералу было невдомек, что распродажей земель не сохранить единую и неделимую.
И вот опять не без сюрприза: скульптурным хороводом России залюбовалась приезжая журналистка — первая ласточка международного автопробега. Корреспондентка в белых замшевых туфельках, в строгом английском костюме цвета слоновой кости и светлой вуалетке на лице: глаз не видно — думай что хочешь…
Заметив плотного черноглазого новгородца в серой блузе, она приподняла вуаль и, щурясь от солнца, внезапно обратилась к нему:
— Николай Николаевич, вы очень нужны мне.
Он узнал темно-синие глаза и от неожиданности онемел. Старый холостяк всегда робел перед красивыми женщинами. А тут еще показалось, что он где-то видел ее щеки с детскими ямочками. И мозг лихорадочно заработал: «Кто она? Откуда знает?»
— Я немного озадачила вас, — ее светлые глаза сузились до прищура. — Нас познакомили заочно…
«Узнала по словесному описанию», — насторожился бывший председатель военного трибунала и, уловив запах тонких французских духов, робко глянул на ее загорелое личико, одолевая смущение:
— Слушаю вас, голубушка.
— Верно, что вами выиграно необычное пари?
— Какое пари?! — удивился он, думая: «Туфельки на высоких каблуках, а барьер перескочила, как парень».
— Мальчика исключили из школы: он тугодум и косноязычен. Учителя отмахнулись. А вы за один год подготовили неуча…
— Нет, голубушка! — Он не сдержал улыбки. — Я преподаю не в школе, а в совпартшколе. И случай был не с мальчиком, а с юношей. И, наконец, я ни с кем не спорил. Никто об этом не знает, кроме профессора Передольского. Вы знакомы с ним? Нуте?
Не ожидая контрвопроса, собеседница не сразу ответила:
— Да. По Ленинградскому университету. У меня диплом историка. Я не случайно занялась тайной памятника.
Калугин вспомнил о редкой находке Передольского, но почему-то иронически улыбнулся.
— Здесь киот с иконой, — показал на южную сторону монумента. — Говорят, «чудотворная» подвывает?
Со стороны ярмарки доносились тягучие звуки карусельной шарманки и редкие выстрелы из тира.
— Не то! — Она обозначила заречье, где жил Передольский. — Профессор приобрел уникальную записку…
— Текст помните?
— Дословно! — Зажмурив глаза, белокурая мелодично и в то же время многозначительно «прочла»: — «1 октября 1862 лета. Любезный друг, Михайло! Пишу из Новгорода. Только что лицезрел твое детище. Феномен! Скрытая фигура меняет смысл самодержавности. И ты прав: тайну Тысячелетия отгадают лишь потомки. Восхищен смелостью и мастерством. Да хранит тебя бог! По известным причинам сей автограф шлю с оказией. Твой Н. Ф.».
Распахнув ресницы и заметив на лице новгородца усмешку, молодой историк поспешно заявила:
— Разгадка в самом письме…
На высоком лбу Калугина восклицательным знаком обозначилась глубокая морщина.
— Если оно подлинное.
— Ваши сомнения напрасны: стиль письма, водяной знак на бумаге — середина девятнадцатого века. — Она выбрала сложное переплетение статуй на пьедестале и категорично заявила: — Здесь укрылся террорист. И когда царь дернул шнур, покрывало опустилось под выстрел. Я рассчитала полет пули. Все реально!
— Кроме одного, коллега, император убит не здесь. А террористов в тот год вообще не было. Хотя в канун торжества Александр арестовал Чернышевского и, разумеется, боялся возмездия. — Калугин взглядом окинул солнечную площадь. — Представьте! Город забит войсками. Всюду часовые, шпики. Народ за Кремлем. Тут лишь знать, купцы и духовенство. Так что проникнуть сюда с пистолетом, да еще укрыться на пьедестале…
— Хватит! — побагровела она и взмахнула блокнотом. — Не делайте из меня дурочку! Моя версия допускает заговор и переписку по этому поводу. Как можно прочесть текст секретки? «Тайна Тысячелетия» — это место покушения, «скрытая фигура» — цареубийца. Отсюда — постскриптум: «По известным тебе причинам сей автограф шлю с оказией». Кто такой «Н. Ф.»? Не друг ли Чернышевского? И не готовил ли он возмездие?
Не дождавшись ответа, она повысила голос:
— Исключаете наличие тайны?
Николай Николаевич увидел ее колючий взгляд и почувствовал не только удовлетворение тем, что выдержал характер, но и угрызение совести: обычно он поощрял в людях любознательность, а тут впервые в жизни поступил наоборот.
— Тайны были и будут. — Он положил газеты, взятые в губкоме, на поручень решетки и кивнул на монумент: — Одно бесспорно, здесь каждый из нас находит нечто свое, родное, близкое…
— Не говорите за всех! — огрызнулась она. — Я обожаю французских мыслителей. Декарта! Его систему координат!
— Она тут представлена.
— Кем? — усмехнулась вчерашняя студентка. — Тут нет даже Софьи Ковалевской!
— Зато монумент венчают координаты, вертикальная и горизон…
— Фу! Пакость! Крест — символ склепа царского!
«Политпросветчик Пучежский в памятнике видел „царский склеп“, — задумался историк. — Неужели общается с леваком?»
— И вообще, город подобен кладбищу — весь утыкан крестами, — продолжала она сухим, недовольным голосом.
Тон закономерен, ибо сам испортил настроение собеседнице. Его лицо осветилось интригующей улыбкой:
— Не таит ли система координат философского смысла?
— Не вижу никакой философии!
— Позвольте! Система координат, независимо от замысла ее создателя, порождена противоречием. Не так ли?
— Это не для меня! — Она не выдержала калугинского изучающего взгляда. — Я солгала! Мне чужда философия! А Софью Ковалевскую, умнейшую, обожаю. Здесь нет математических координат!
— Зато есть координаты Тысячелетия. — Он раскрыл философский смысл скрещения полярностей: — Без борьбы противоборствующих сил России не открыть тайны Тысячелетия…
— Вы — мыслящий таран! Ваш ум хорош для шахматной борьбы…
Она оглянулась на стук копыт. На дороге торговец Морозов вожжами круто осадил горячего, в крупных яблоках жеребца. Сидя в пролетке, нэпман зычно пригласил собеседницу Калугина:
— Берегиня, не желаете с ветерком?
— Мерси! Занята! — Она благодарно помахала ридикюлем, затем взглянула на ручные часики и, не прощаясь, энергично зашагала к театральному подъезду.
НЕ ТАК ВСЕ ПРОСТООтгоняя назойливый вопрос о Берегине, Николай Николаевич, как всегда в таких случаях, ушел в мир размышлений. Только мысль способна одолеть текущий миг.
В крепости, где Дом партии рядом с храмом Софии, сновали верующие и безбожники. Примечая все это, историк думал не только о настоящем.
