Алла Драбкина - ...и чуть впереди
А начальница все-таки порядком надоела.
— Мария Игоревна, в ваш выходной я направила в третий отряд Лидию Яковлевну, и она вернулась в слезах. Извините, но ее назвали крысой Шушарой. А все потому, что она отказалась рассказывать им на ночь какие-то сказки. Сколько раз я говорила — никаких сказок на ночь. У вас теперь не отряд, а дикая дивизия. Я запрещаю сказки.
Отбой — спать.
— Тем хуже для Лидии Яковлевны, — сказала Нора Семеновна, — Что это за педагог, который ничего не может детям рассказать?
— Как, Нора Семеновна, вы тоже рассказываете?
— Да. А что?
— Извините, тогда говорить не о чем.
— Я тоже считаю, что говорить не о чем, — улыбнулась Нора Семеновна.
— А лгать он не любил потому, что это рабство. Мелочное, низкое рабство. Подумаешь, признаться, что выдергал из хвоста чужого петуха перья! Через месяц этот грех покажется совсем мизерным, а вот вранье — это всегда страшно, это всегда рабство. Соврешь — потом дрожи.
— Подумаешь, такие мелочи в то время, — говорит Сережа Муромцев. — Мы бы тоже в то время…
— Конечно, в то время и я бы… — вставляет Купчинкин.
— Ты — нет! — обрывает Маша.
— Почему это?
— Потому что ты, в сущности, почти неграмотный!
— При чем тут грамота? Подумаешь, воевать можно без всякой грамотности.
— Теперь-то? И где бы ты воевал? В каких частях?
— Он бы в артиллерии расчеты делал! — хохотал Женька Лобанов. — Деньги считать умеет, если не больше рубля, с него и хватит…
— Я бы… в матросы пошел!
— В матросы? А по географии у тебя что?
— Четверка! — Купчинкин покраснел.
— Купчинкин раб. Купчинкин раб! — закричал азартно Ленька Иванов. — Соврал! Сам хвастался, что у тебя в табеле ни одной четверки!
…И потом, несколько дней подряд, вдруг раздастся чье-нибудь: «Соврал! Соврал! Раб! Ребята! Он раб! Что заставим делать?»
А смущенный «раб» озирается виновато, будто ища защиты. Но защиты ему нет, у мальчишек свои законы, может, и жестокие, но справедливые.
Опять педсовет. Опять на коврике Маша.
— Товарищи, я ничего не понимаю! В третьем отряде какое-то рабство. Какие-то дикие крики: раб, раб! Мария Игоревна, я чувствую, вы совсем уже не соображаете, что делаете.
— Это игра такая!
— Хороша игра! А те, которые не рабы, — те рабовладельцы?!
— Да нет, просто я читаю им книгу о Гайдаре.
— Интересно, что за книга! Покажите мне!
— Не могу!
— Как это «не могу»?
— Мы ее читаем.
— Я, может, тоже хочу почитать!
— Дочитаем — дадим!
— Пока дочитаете — рабов разведете?
Напрасно Маша пытается что-то объяснить: слушать других Нина Ивановна не любит.
— Оставь ты свою логику! — говорит после педсовета Виктор Михалыч. — Ты лезешь к ней со своей логикой, а она тебя без всякой логики — раз! И привет!
…«Вечером решали, кому быть полуротным вместо Яшки. Ребята постановили: ему.
Это случилось двадцать седьмого августа девятнадцатого года, ему было ровно пятнадцать с половиной лет.
А еще через неделю он был уже ротным».
— Во здорово! Всего-то на два года старше нас?
— На три!
— Ну, на два с половиной!
— Уже в бой! Во здорово!
— Я бы тоже пошел! — Купчинкину и тут не промолчать.
— А ты думаешь, ты бы знал, за что воевать? — спрашивает Маша.
— Так ясно ж — за революцию.
— Это сейчас ясно, а тогда, думаешь, разобрался бы?
— Что ты, Купчинкин, — смеется Андрюша Новиков, — лучше за каких-нибудь зеленых! Симпатичные такие мужички, чего захотят — то и делают. Умываться не любят, книжки не читают. Анархия — мать порядка. Захотел бабу стукнуть — пожалуйста, тоже можно. Это как раз по тебе.
— Я один раз только стукнул, — прогудел Купчинкин.
— Где один, там и два!
— Ну что вы все на одного! — вдруг зарыдал Купчинкин.
— Ребята, перестаньте! Что вы все на него? Что он, хуже всех? — прикрикнула Маша.
Купчинкин от этих слов зажалел себя еще больше, разревелся еще пуще. Побежал.
— Ну, рады? — спросила Маша. — А, между прочим, кто за вас территорию подметает? Может ты, Сережа? Или Лобанов? А я почему-то Купчинкина за этим делом вижу.
— Да мы же так просто, — развел руками Андрюшка.
— Разобраться в том, в чем без вас разобрались, вам кажется легко, а когда надо в своих делах чуткими оказаться — вы и молчок, все забываете. Помните, как Аркадий Гайдар заступился за Костю Кудрявцева?
— Ну и зря заступался, — буркнул Женька Лобанов, — случай пришел, и этот Костя таким трусом и рабом оказался… Об таких и руки нечего пачкать… Предадут ни за грош.
— Человек не рождается трусом и рабом. Просто одни люди послабее, другие посильнее, и если слабым не помогать — они становятся трусами…
— Вот еще. Помогать… — Женька махнул рукой с полным презрением к такому предложению.
Однако в тот же день Маша заметила, что ребята все вьются вокруг Купчинкина. Она не была уверена, что сегодняшний урок подействует на них во всех подобных случаях, ведь рефлекс доброты — рефлекс условный и вырабатывается трудом и терпением.
Но, к счастью, неусыпная Нина Ивановна со своим служебным рвением неожиданно пришла Маше на помощь.
— Мария Игоревна, вы совсем девочка, я понимаю, вам трудно. Я договорилась со Степаном Ивановичем, чтобы он взял Купчинкина в свой отряд.
— Но я не хочу, чтобы у меня взяли Купчинкина!
— Но ведь мальчики вашего отряда его избили!
— Да не избили вовсе, а стукнули пару раз. Да и давно это было. В этом я сама виновата. Он ударил девочку, до крови расшиб нос, а я сказала, что, будь я его ровесницей, я бы его отлупила. Ребята, очевидно, услышали, ну и…
— То есть, вы подстрекали на избиение? Час от часу не легче! А вчера мальчик опять был в слезах.
— Вчера его не били, случайно обидели. А девочек трогать нельзя, он это запомнит.
— Потрясающе! Товарищи, все слышали? Девочки, мальчики… Они же дети! Они не должны даже догадываться, что между ними есть какая-то разница.
— Вы абсолютно правы, Нина Ивановна, — серьезным голосом сказала Нора Семеновна. — В Америке, говорят, существует даже несколько видов борьбы между мужчиной и женщиной. На ринге.
От такого сравнения Нина Ивановна вздрогнула и прикрыла летучку, заметив, однако, что мнения своего не изменила. Маша спорить не стала. У нее был на этот счет несколько рискованный, но свой план.
— Вот, ребята, у нас хотят забрать Купчинкина, — сказала она в отряде.
— Как это — забрать?
— Степан Иванович согласен его взять. У нас ведь Купчинкина обижают, ни во что не ставят, а во втором отряде ребята взрослые.
— Да как же это можно? Забрать Купчинкина? Ребята, а? — Андрюшка Новиков испуганно смотрел на остальных.
— Он у меня в номере танцует! — выкрикнул Витька Шорохов. — Я не могу без Купчинкина.
— И мне помогает с кроликами! — сказала Нина Клейменова.
— Мы его любим! — сказала Верка Сучкова и покраснела.
Купчинкин тоже покраснел. Судя по его реакции, о своей незаменимости он не имел никакого представления до настоящей минуты.
— Так что же вы намерены делать? — спросила Маша.
— Ребята! Чего будем делать? — Витька Шорохов с веселым гневом оглядел ребят.
— Не отдадим!
— Не отдадим — раз, не отдадим — два, не отдадим — три! Против нет! Воздержавшихся нет! Все за, — Витька орал на весь лагерь.
— Может, кого другого вместо него отдадим? — улыбнулась Маша.
— Наших? Да никому…
Наших, наших… Научить их этому «наши». Чтоб всерьез. Когда появляются «наши» — многое становится лучше, проще и радостней.
Купчинкин стоял и лыбился до ушей.
«Ему было шестнадцать, а под его началом — четыре тысячи человек: выписанные из лазаретов бойцы, остатки истребленных, разбитых наших частей, пойманные дезертиры.
Он учил солдат стрельбе, дисциплине, формируя отряды, которые тут же отправлялись на фронт — под Кронштадт, где начался мятеж, на Тамбовщину, где восстали банды Антонова.
А в июне двадцать первого на Тамбовщину послали его самого».
Читать ребятам такие вещи кажется Маше жестоким. Сидят, завистливо облизывая сухие губы.
— Хотя бы в поход пустили! — страстно рычит Витька Шорохов.
Какой же тут поход, если даже за то, что каждый день ходят в лес, и то влетает. И не только от Нины Ивановны — некоторые воспитатели ее поддерживают. Приехали сюда не работать, а отдыхать. Навезли своих детей и бабушек. Торчат на территории, придумывают всякие занудства, только чтобы не нести лишней ответственности. Машу осуждают. Виктор Михайлович правильно объяснил, почему:
— Ты пойми, чудак человек, ты их всех беспокоишь. Наши ходят в лес — их дети шумят, тоже хотят. А им лень…
