Алла Драбкина - ...и чуть впереди
Но Маша чувствовала — нельзя. Втягивать ребят в любые дрязги — будь то квартирные или педагогические — никто не имеет права. Да и вообще, неприятно смотреть на детей, обсуждающих чьи-то отношения. Может, путь это и легкий, но нехороший.
— Что-то наши там в лагере делают? — говорили в строю.
— Но почему же Лобан больной? Нисколько он не больной.
— Откуда ты знаешь, может, у него скрытая язва или даже рак…
— Вы, мальчишки, дураки… С ума сошли, какой рак…
Тихий Иван Иваныч все норовил взять чей-нибудь рюкзак, смущенно объясняя, что дети устали.
— Не болтайте, — сердито шептала ему Маша. — Чтоб сами несли, а иначе зачем поход?
Песня тоже получилась не особенно, без Витьки Шорохова все звучало не так.
— Песню! — пыталась командовать Люда Кокорева.
У дороги чибис,
У дороги чибис,
Он кричит, волнуется, чудак,
Ах, скажите, чьи вы,
Ах, скажите, чьи вы…
Это самое «чьи вы» звучало тихо, вяло как-то, будто и правда это птица чирикает, а не ребята поют…
— Купчинкина, ты что молчишь?
Люда Кокорева шутила. Она была на ножах с Веркой Сучковой и, чтоб позлить Верку, обзывала ее Купчинкиной, напоминая тем самым про неприятную для Верки влюбленность Купчинкина.
— Прекрати! — со злостью прикрикнула Маша.
…На ночлег остановились в лесу, когда уже начинало темнеть. Разделили ребят на три группы: по костру, по ужину и по строительству палаток. Тихий Иван Иваныч поспевал везде. Ни разу не повысив голоса, не рассердившись ни разу, быстро и ловко вбивал в землю колья, в то же самое время укладывал дрова в костре, чтобы можно было зажечь одной спичкой, тут же вскрывал банки с консервами — будто он был не один Иван Иваныч, а сразу три Ивана Иваныча.
Вообще в характере его была одна симпатичная черта: когда он что-то делал, то всем хотелось тут же делать то же самое, что он. Уж очень он был ловок и красив в работе. Аппетитно он работал. Наверное, это благодаря ему все так быстро и славно получалось.
— Я спец по походам… Мы летом всегда с заводскими с нашими ходим, — объяснял он.
Ночь была теплая, мягко туманная. Иван Иваныч сидел у костра, поддерживал огонь и плел корзину из прутьев. Маша с Виктором Михалычем тоже решили не спать. Как там ни говори, а вдруг, и правда, какой-нибудь «всякий случай». Из палатки вылез Сережка Муромцев.
— Надо часовых! — сказал он — Что за костер без часовых!
Договорились, что всю ночь будут стоять часовые. Два человека по часу. Первыми пустили девочек — поначалу не так хочется спать. Маша же решила не спать вообще.
Ночь становилась холодной, роса была обильной, глаза слипались.
Неслышными шагами пришла к Маше Верка Сучкова.
— Мария Игоревна, я посижу с вами… Такая ночь красивая.
— Посиди. Ты тепло одета?
— Да.
Верка хотела что-то спросить, но явно стеснялась.
— Мария Игоревна, а какого вы поэта любите?
— Многих.
— Я тоже многих. А Маяковского любите?
— Да, наверное.
— А Есенина?
— Люблю.
— Мария Игоревна…
— Ну что, говори, не бойся.
— Я вот… Хотите, стих прочту? Мой…
— Ну, прочти.
Верка откашлялась.
Красный всадник восхода проскакал по зеленому полю,
Его сердце горячее билось в могучей груди.
Воевал наш Гайдар за свободу и волю,
И народ его звал «Всадник, скачущий впереди».
Поднимал за собой он полки, батальоны и роты
Самых лучших людей, самых верных и крепких друзей,
И ему помогали его пулеметы,
Сотни смелых бойцов, сотни храбрых его трубачей.
— Хорошие стихи, — улыбнулась Маша.
Конечно, кое в чем Верка напутала. Но это ерунда. Просто приятно, когда у двенадцатилетнего человека есть душа, он что-то чувствует и даже робко пытается выразить то, что чувствует.
— Только не говорите никому, что я написала, а то эта Кокорева заставит читать на сборе.
— Ладно, не скажу.
— Ну, я тогда пошла.
— Иди, Верка…
Маша обняла Верку, поцеловала, Верка смутилась.
— Я иду?
— Иди.
Спать хотелось все больше. Сменилось уже три смены часовых. Иван Иванович невозмутимо плел корзину. Виктор Михалыч спал — поспать он был не дурак.
Ах, как хотелось спать! Но было неудобно перед Иваном Иванычем. И Маша не спала. Понимала она теперь, почему многие из педагогов не рвутся в поход. Не спи ночь, возись с палатками, следи, чтоб не напились воды из болота. Токарь откажется делать трудную деталь — не заработает, будет считаться бездельником. А бездельники от педагогики будут приводить миллион доводов в свою пользу, и только для того, чтобы лишний раз не оторваться от стула.
Интересно, как там в лагере? Наверное, ходят по лагерю скучные Женька, Андрей, Купчинкин, Витька. Хотя нет, сейчас они спят. К тому же, когда отряд выходил из лагеря, они не выглядели скучными. Весело! Четверо — на весь павильон. Сторожит их Лидия Яковлевна.
…Очнулась Маша от крика.
— Убиты! Убиты! — слышался голос Витьки Шорохова. — Все убиты! Эх вы, бойцы…
Откуда тут мог взяться Шорохов?
— Не оправдывайтесь, все убиты…
Маша побежала к палатке.
У входа в палатку стояли все четверо: Андрей, Женька, Купчинкин и Витька.
— Как вы сюда попали?
— А что у вас за часовые, Мария Игоревна? — вместо ответа сказал Женька Лобанов.
— Откуда вы взялись?
— Следом пришли. А часовые ваши дрыхнут — хоть всех перебей.
— Ага, — подтвердил Витька, — так и спят, кто где упал. Ну и дисциплина…
— Вы… убежали из лагеря? Да как вы…
— Но мы же здоровые, Мария Игоревна! — сказал Андрюшка. — Да я же в жизни ничем не болел…
— И я не болел, — сказал Купчинкин.
Что было делать, если они говорили правду? Назвать правду ложью, черное — белым? Балансировать между отрядом и начальством? А если пришла пора сделать выбор?
— Подъем! — заорала Маша.
— С ума сошла? — прошептал Виктор Михалыч.
— Испугался? Выходим на тропу войны.
— Ох, с кем я связался, — проворчал Виктор Михалыч.
— То ли еще будет, Витечка!
…К месту сбора подошли, когда автобус из лагеря уже прибыл.
Зловещая Нина Ивановна их уже поджидала.
— Как вы это объясните? — без предисловий спросила она.
— Что?
— Почему дети сбежали из лагеря?
— Потому что вы их оставили там несправедливо.
— Не я, а врач. А врачу лучше знать…
— Что у вас тут случилось? — к ним подошел старый дяденька Беспрозванный.
— Отряд ушел в поход, а освобожденные от похода удрали следом! — спокойно объяснила Маша.
— И нашли вас? В лесу? Ночью?
— Конечно.
— Ну, молодцы! — воскликнул Беспрозванный. — Ай да молодцы! Вот это по-пионерски! Прямо-таки разведчики!
— За что вожатая и получит строгий выговор, — ледяным тоном сказала Нина Ивановна.
— Спасибо, — точно так же ответила Маша.
Тропа войны, так тропа войны. Маше уже было наплевать. В ней проснулся азарт. Горяченькую она себе нашла работку.
Очевидно, эту откровенную злость и азарт почувствовала Нина Ивановна, поэтому и обошлась всего лишь выговором. Такие, как Нина Ивановна, откровенной злости боятся. А может, похвала Беспрозванного помогла.
— Мне, между прочим, тоже, наверное, выговор? — подлил масла в огонь Виктор Михалыч.
— И мне? — ласково улыбнулся Иван Иваныч.
Нина Ивановна впервые, наверное, почувствовала себя в меньшинстве.
— Вам-то за что? — добродушно спросила она.
— Да я, видите ли, «больных» этих палатки тащить заставил, — скромно сказал Иван Иваныч.
Не так-то он был прост, этот Иван Иваныч.
После отбоя Маша любила посидеть в беседке с Норой Семеновной и Виктором Михалычем.
— Когда я ее вижу, мне кажется, что такие, как она, могут только сниться, — говорила Маша.
— Приятные сновидения, — хохотала Нора Семеновна.
— Но зато какие шикарные кошмары! — отзывался Виктор Михалыч.
— Вот так, Машенька, крепко подумайте, прежде чем подаваться в учителя. Найдутся такие, которые вас будут учить укрощать детей, а Нин Ивановен обойдут скромным молчанием. Хотя надо бы наоборот.
Потом Нора Семеновна уходила спать, а Маша с Виктором Михалычем забирались на свои любимые качели.
Зарождавшаяся было в Маше влюбленность в него прошла: уж очень он был свой, ну такой свой, будто десять лет просидела с ним за одной партой или прожила в одной квартире.
Была одна деталь, которая очень сблизила Машу с ним по-человечески, но возможность даже самой пустяковой влюбленности привела к нулю. Как-то раз Маша нашла в пионерской комнате письмо, которое, как потом выяснилось, писал Виктор Михалыч своим родителям Там было «извените» и «доеведание».
